2
Через полчаса в небольшой комнатушке общежития гул стоял от пьяных голосов. Ребята говорили все разом, перебивая друг друга, перескакивая с пятого на десятое. И только Чалый, тоже заметно захмелевший, упрямо цеплялся за одно и то же:
- А правду ли говорят, что у вас тут какие-то инженеры да ученые без конца что-то ищут?
- Какие инженеры? Какие ученые? Ха! Тут испокон веков одни работяги. Ты лучше вот что скажи… Получил, скажем, леспромхоз новый трактор…
- Плевать на трактор. Плевать… - протиснулся к Чалому другой шофер. - А вот баня… Почему, скажи пожалуйста, баб в ней моют три раза в неделю, а нас, мужиков, только два?
- Да бросьте вы: трактор, баня… - осадил обоих Чалый. - Черт знает, что вам в голову лезет! А того, что какие-то прохиндеи уж сколько лет у вас под ногами чего-то ищут, никто знать не знает.
- Чего у нас искать? Чего? Один лес кругом…
- Вот я и говорю: чего? А ведь ищут! У Гремячего Лога видал сколько ям нарыто? Да и вокруг озера.
- А-а, вон ты о чем! Так это Максимка Колесников приезжал. Он тут, в самом деле, чего-то искал. Так когда это было…
- Максим Колесников? - насторожился Чалый. - Кто он, этот Колесников?
- Максимка-то? Кореш наш, здешний, вормалеевский. Но теперь, говорят, бо-о-ольшой человек стал. То ли академик, то ли еще кто…
- Так что он искал, ваш академик?
- Кто его знает? Всяко болтали. Одни судачили - алмазы. Другие - мол, кости какие-то. Да говорю тебе, когда это было! Я его уж не помню, когда и видел. Годов так пять-семь…
- Годов пять-семь! Не знаешь, не бреши! - вступил в разговор Николай Вырин. - Колесников и сейчас здесь. Отец сказывал, дядя Степан с неделю назад привез его в больницу. Там он и по сей день.
- Колесников здесь, в больнице? А кто этот дядя Степан, родственничек его или, как вот мы с вами, - дружок по русской горькой? - залился Чалый пьяным смехом.
- Степан Силкин - старик-охотник, бывший сосед Максима, - пояснил Николай Вырин. - Кстати, он тоже копал эти ямы.
- Копал вместе с Колесниковым? Значит, он может рассказать…
- Дядя Степан расскажет, дожидайся! У него лишнего слова кирпичом не вышибешь. А ты бы с моим отцом потолковал. Он, помнится, одно лето тоже нанимался к Максиму. И сейчас, кажись, видел его. Или говорил о нем с Силкиным.
- Они что же, друзья?
- Друзья не друзья, а почти одногодки. Оба Максима с детства знают.
- Вот как! Ну, что же, понаведуюсь я к твоему отцу, потолкую с ним. Я, знаешь, люблю поболтать о старине с бывалыми людьми.
3
- Да, было дело, работал я одно лето с Колесниковым. Интересная была работа, и платили хорошо, - сказал отец Николая Кузьма Вырин, поглаживая рыжую бороденку и искоса поглядывая на неожиданного гостя. - Такие шурфы закладывали - дна не видать…
- Ну, а что вы искали, руду, алмазы? - нетерпеливо перебил Чалый.
- Нет, алмазы искали геологи, годами пятью-шестью раньше. Колесников сам работал у них мальчишкой. А тут совсем другое дело…
- Что же искал Колесников, что?!
- Не очень делился он с нами, рабочими, своими секретами, - хитро усмехнулся Вырин. - Но я кое-что выведал тогда. Пригодится, думаю…
- Ну? - снова подтолкнул его Чалый, заполняя стаканы.
- Нет, мне хватит, - отодвинул Вырин водку. - А тебе все это к чему? - неожиданно спросил он.
- Интересно, знаешь…
- Ну, если ради простого интереса, то не к чему и время тратить.
- А если не ради простого интереса?
- Ну, коли так, то сам понимаешь… Доходы у меня не бог весть какие. Сына вот женить надо. А секрет, он секрет и есть.
- Понятно. Значит, мы с тобой столкуемся, старик, Вот тебе для начала, - Чалый вынул из бумажника пачку десятирублевок и положил их перед Выриным.
Глаза у того заблестели. Но он тут же спрятал радость под маской деланного равнодушия.
- Ну, разве для начала, - сказал он, небрежно пряча деньги в карман. - Дело-то ведь того… Деликатное, скажу я тебе, дело.
- Хватит темнить, выкладывай, что знаешь! Вырин многозначительно кашлянул:
- Так вот, подслушал я однажды, что прилетал сюда, к нам в Вормалей, какой-то корабль. Оттуда! - указал Вырин пальцем в небо. - И что люди, которые были на нем, запрятали тут одну штуковину. А кто эту штуковину найдет…
- Ну, это, знаешь, сказки!
- Сказки, говоришь? И мы так думали по-мужицки, по глупости. А Колесников нашел ту штуковину - и поминай, как звали… Исчез парень!
- Как исчез?
- А вот так. Приезжал сюда года три назад сын Силкина. Он в том городе живет, где Колесников работал. Так он и сказывал - пропал Колесников, исчез бесследна, как в воду канул!
- Ну и что из того? Исчез человек! Мало ли что могло быть: просто уехал парень, ничего никому не сказав, сбежал, наконец, от жены, от долгов. Что ты мне голову морочишь!
- Сбежал? Уехал? Чтобы через семь лет снова у над тут, в Вормалее, объявиться? И как объявился, знаешь?
- Слышал кое-что…
- Ничего ты не слышал. Я один это знаю. Потому что как раз в ночь перед тем, как объявиться ему у Силкина, одно дельце обделывал и видел, как над лесом, что за бывшим кордоном, стало быть, неподалеку от дома Силкина, спустилось с неба эдакое чудище, вроде как туча из голубого огня, и через малое время опять поднялось. Вот тебе и сказки! Оттуда он прибыл! - Вырин снова выразительно ткнул пальцем в небо. - Оттуда! И уж, конечно, не с пустыми руками.
- Ну, а дальше, дальше! - явно заинтересовался рассказом Чалый.
- Дальше! Дальше надо у Силкина выведать, что и как было. И что привез его постоялец. А выведать у него… Легче медведя из берлоги выкурить, чем заставить Силки" на разговориться. Он и врачам, говорят, сказал: не помню ничего, и все тут! Вот бестия!
- Интересно… А если я попрошу тебя все-таки расколоть этого Силкина?
- Так ведь… - Вырин выразительно хмыкнул. Чалый достал еще пачку десятирублевок:
- Вот, бери! И это тоже только для начала, понял?
- Премного благодарен. Попробую потрясти старика. А еще вот что. В больнице, где лежит этот Колесников, работает санитаркой одна моя знакомая, Клавдия Киреева, Так вот, если сделать ей хороший подарок…
- Ладно, санитаркой я займусь сам. Твое дело - Силкин. И тут уж надо костьми лечь, а узнать - точно узнать! - откуда появился Колесников в Вормалее, ну и, само собой, с чем прибыл сюда, что собирается здесь делать?
- Понятно, а…
- А я в долгу не останусь, можешь не сомневаться. И чтобы о нашем разговоре…
- Что я, не понимаю!
- Ну, действуй! И как что разнюхаешь, дай знать через Николая.
От четвертого - первому
Контакт моих агентов с интересующей вас личностью установлен., Вполне заслуживает внимания. Типичный научный работник. Тридцати двух лет. Холост. Беспартийный.) Умен, интеллигентен, широко образован, не меркантилен, добр, честен, мягок, слабохарактерен, женолюбив. Алкоголем не злоупотребляет, к спорту равнодушен. Кандидат физико-математических наук. Работает в известном вам институте в должности старшего научного сотрудника. Область научных интересов: слабые взаимодействия, бета-распад нейтрино. Работой увлечен. Пользуется уважением начальства. Его непосредственный начальник - профессор Саакян, доктор физико-математических наук, заведующий лабораторией слабых взаимодействий. Предположительно - властолюбив, неразборчив в средствах, любит комфорт, мечтает о звании члена-корреспондента Академии наук.
Проблематика института (по предварительным данным) - слабые взаимодействия, механизм радиоактивного распада, нахождение путей управления бета-распадом с использованием нейтрино.
Четвертому от первого
Продолжайте изучение Кандидата. Как можно больше подробностей о научной работе института в целом. Главное - как мыслится управление радиоактивным распадом? Практическая значимость этой проблемы? Продумайте вопрос о возможности получения у Кандидата протекции для устройства одного из ваших агентов (лучше всего - Учительницы) на работу в лабораторию Доктора. Считайте это важнейшей задачей операции.
Глава пятая
1
"Вот миновал и еще один день "больших ожиданий"… - невесело усмехнулся Зорин, снимая в прихожей пиджак и развязывая галстук. Он прошел было в кабинет, чтобы поработать над книгой. Но потом передумал, решил подняться в горы.
Эти короткие прогулки утром, до работы, или вечером, после рабочего дня, стали привычкой, жизненной необходимостью. Чаще всего он выбирался в молодой соснячок, что раскинулся над самым санаторием, и не меньше часа бродил там по засыпанным хвоей дорожкам, слушая щебетанье птиц, глядя на прыгающих белок и вдыхая густой смолистый запах.
Он любил этот соснячок, этот запах, эти узкие тенистые дорожки, пологим серпантином взбегающие к красным скалам. Час, проведенный здесь, давал заряд бодрости на целый день, а вечером снимал усталость и нервное напряжение, накопившееся за долгие часы работы. Но главное - здесь ничто не мешало думать о Тропининой. Здесь он мог вспоминать каждое ее слово, каждый жест, мог мысленно говорить с нею, мечтать о новых встречах. А они были так редки, эти встречи! И вообще, чем дальше, тем отношения их становились все сложнее и неопределенней.
Зорин давно понял, что полюбил Тропинину, полюбил так, как не любил никого в жизни. Он почувствовал это особенно ясно в то страшное утро, после звонка из милиции, когда бежал, задыхаясь, по едва просыпающимся улицам города, молил остановиться каждое такси, замирал от страха перед каждым мигающим светофором.
Все это было словно в страшном сне. Зорин плохо помнил, как добрался наконец до больницы. Она была закрыта. Он, не задумываясь, забыв про свой возраст, пробрался сквозь пролом в ограде сада, прошел служебным ходом в приемный покой, почти силой прорвался в хирургическое отделение. Благо, дежурный врач оказался знакомым. Он тут же подал ему халат, разыскал историю болезни, подробно познакомил с результатами первичного осмотра.
- Словом, положение тяжелейшее. В сознание не при ходит. И… лучше бы ее не беспокоить.
- Я должен ее видеть, - твердо сказал Зорин. Врач пожал плечами:
- Пойдемте, я провожу вас.
Тропинина лежала в двухместной палате, у окна. Голова ее была забинтована, лицо казалось восковым, глаза глубоко ввалились, нос заострился. Одна рука - под одеялом, другая безжизненно упала на простыню. Рядом стонала пожилая женщина. Обе были без сознания.
Горячий комок подступил к горлу Зорина. Он судорожно глотнул воздух и, подойдя к кровати Тропининой, осторожно прикоснулся к ее запястью. Пульс был ровным, но слабым. Дыхание с трудом вырывалось из груди.
Он прикрыл руку одеялом, отвел со лба выбившуюся из-под повязки прядь волос. И вдруг веки больной дрогнули. Она раскрыла глаза:
- Андрей Николаевич?.. Я знала… что вы… придете…
Он поспешно приложил палец к губам:
- Ни слова больше! Вам нельзя говорить.
- Я понимаю это… Но надо… Только вы… сможете меня спасти… - она снова закрыла глаза, но через минуту, сделав над собой невероятное усилие, раскрыла опять. - Ту коробочку… помните… С белым порошком… Ее надо принести… Скорее… Иначе - смерть…
- Я все понял. Не говорите больше ничего. Я сейчас же еду в санаторий и привезу препарат сюда. Он по-прежнему в вашем рабочем столе?
Она слабо кивнула:
- И еще… мой сын… Вовка…
- Не беспокойтесь, Таня… Татьяна Аркадьевна. Я сегодня же заберу его к себе домой и… Словом, не беспокойтесь ни о чем!
- Спасибо вам… - глаза ее закрылись, и две крупные слезы скатились на смятую подушку.
Жгучее чувство сострадания сдавило сердце. Закрыв лицо рукой, Зорин вышел из палаты. А уже через час снова сидел здесь, сжимая в руках коробочку с радиоактивным препаратом. Но Тропинина не приходила в сознание. Проходил час за часом. За окном сгустились сумерки. Над головой вспыхнул свет. Глаза больной оставались закрытыми, дыхание слабело, пульс прощупывался все хуже и хуже. Оставалось одно. Он сам прокипятил шприц. Сам сделал укол. Веки Тропининой медленно приподнялись. Он поспешно склонился над кроватью:
- Я все принес вам, попробуем начать. А сынишка ваш у меня дома. Ему хорошо там.
Она легко качнула ресницами, попыталась высвободить из-под одеяла руку. Он помог ей:
- Припудрить ладонь препаратом?
Она снова качнула ресницами. Попробовала приподнять руку с простыни. На лбу выступили капельки пота.
- Ничего не делайте сами. Я, кажется, знаю, что нужно предпринять. Если ошибусь, дайте знать глазами.
Зорин нанес препарат, осторожно откинул одеяло и начал легонько водить ее ладошкой по груди и плечам, едва касаясь вздрагивающего тела. Пальцы его чутко ловили малейшие толчки в запястье, и уже через минуту он ясно ощутил, что пульс становится отчетливее, сильнее. А еще через несколько минут с лица начала сходить мертвенная бледность, глаза раскрылись шире, губы чуть дрогнули:
- Спасибо вам… Пока хватит… Теперь завтра… в это же время… - Легкий вздох вырвался из ее груди. Слабая тень улыбки пробежала по губам. Он понял, что самое страшное позади. Безмерная радость переполнила душу. С отцовской нежностью коснулся он губами ее худой, тон кой, почти просвечивающей руки.
А уже через две недели они с Вовкой сидели внизу, в вестибюле, с большим букетом цветов и ждали, когда она переоденется в приемной. Она вышла к ним своей обычной стремительной походкой, расцеловала Вовку, тепло поблагодарила его, Зорина. Он усадил их в такси и медленно побрел к себе, в опустевшую квартиру…
И все пошло по-старому: мимолетные встречи в санатории, изредка - воскресные прогулки в горы, и бесконечная, непроходящая тоска, которая не оставляла его теперь ни на минуту. Он стал плохо спать по ночам, думы о Тропининой не давали сосредоточиться на работе, он забросил свое любимое детище - почти законченную книгу о терапии ишемических заболеваний. Все его чувства, весь смысл жизни сосредоточились в ней одной. И никакого просвета впереди. Не мог же он открыться в своей любви женщине, которая была моложе его на тридцать лет! То есть, может быть, он и решился бы сказать ей это, если бы заметил хоть искорку ответного чувства. Но вот об этом как раз и оставалось лишь мечтать.
Тропинина была неизменно приветлива с ним, сама приглашала время от времени на прогулку в горы, делилась всем, что касалось ее работы. Но и только. Напрасно он старался найти в ее глазах хоть тень надежды на что-то большее. Они по-прежнему были непроницаемы и строги.
Он страдал от этого. Здравый рассудок говорил ему, что так не может продолжаться до бесконечности, что чем дальше, тем труднее будет пережить потерю этой женщины. Но что мог он сделать, если одна минута, проведенная с ней, была для него дороже целой жизни.
Зорин невольно вздохнул и, надев спортивный костюм, начал шнуровать кеды.
Вдруг в дверь постучали.
"Неужели она?.." - пронеслось в голове.
- Сейчас, сейчас! - он быстро завязал шнурок и открыл дверь. Перед ним стоял, сияя улыбкой, его сын Дмитрий.
- Здравствуй, папка!
- Димка, сынок! Да как же ты так, даже не телеграфировал?
- Люблю сюрпризы! - счастливо рассмеялся Дмитрий, высвобождаясь из объятий отца. - А ты молодцом! Помолодел лет на двадцать. И в спортивном костюме! В горы собрался?
- Да, еще минута - и пришлось бы тебе стучаться в запертую дверь со своими "сюрпризами". Ну, как ты, как твои дела?
- Дела отлично, папка! Неделю назад твой сын стал дипломированным кандидатом физматнаук и избран на должность старшего научного сотрудника.
- Утвердили, значит? Ну, поздравляю! Да что же ты и об этом не сообщил?
- Хотел лично тебя обрадовать.
- Бот чудачок! А на чем ты приехал? Или поезд так сильно опоздал?
- Да тут такое дело… - слегка покраснел Дмитрий. - Пришлось девушку одну проводить. Она тоже физик и такая симпатичная, знаешь. Ну, разговорились, то да се…
- Ладно, раздевайся, проходи. Есть, наверное, хочешь?
- Это - потом! - Дмитрий сбросил плащ, прошел в гостиную. - И как же давно я не видел этих комнатушек! А это кто? - взял он со стола фотографию в рамке.
- А это… очень хорошая моя знакомая, врач Тропинина. Я познакомлю тебя с ней.
- Гм… Если оригинал соответствует фото…
- Да, Татьяна Аркадьевна замечательная женщина. Во всех отношениях. Я надеюсь, она понравится тебе.
- А это? Ты занялся физикой? - удивился Дмитрий, беря с кушетки раскрытую книгу.
- Немного. Заинтересовался радиоактивным распадом. И столько здесь, оказывается, еще неясного, таинственного…
- Неясного - да. Но таинственного… Сейчас это не звучит.
- Жаль, что не звучит.
- А ты что, все еще хочешь видеть жизнь в ореоле таинственности? В твои годы?!
- Да, мне уже шестьдесят. И тем не менее я готов повторить вслед за Эйнштейном… Как это у него? Вот, я Даже записал: "Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, - это ощущение таинственности окружающего мира, тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае - слепым".
- Это сказал Альберт Эйнштейн?!
- Да, Альберт Эйнштейн, ваш коллега, и не из числа последних как будто.
- Значит, ты и до Эйнштейна добрался? Ну, папка, сегодня ты мне положительно нравишься! И твой спортивный вид, и Эйнштейн, и эта… Тропинина, - он снова взял со стола фотографию. - Гм… Неужели и в жизни бывают такие умные женские лица?.. А ты иди, иди! Горы любят дисциплинированных. Все равно мне еще надо помыться, побриться…
- Ну что ты! Столько времени не виделись…
- Насмотримся еще, впереди целый месяц. Да и сегодня - вся ночь наша. Иди, проветрись!
- Ну, разве на полчасика. Ты тут все найдешь?
- Не беспокойся.