А о чём…
Ну да.
– Вот картины его, посмотрите, – продолжает Ганькин. Отдёргивает занавеску, показывает полотна, залитые солнцем луга, игру светотени в лесу, раскалённые от зноя пляжи…
Вспоминаю, что зима не кончается уже пятый месяц, зябко поёживаюсь.
– Красиво… на аукционе за такое я бы не пожалел, раскошелился…
Ганькин не унимается, перебирает картины, вот, вы посмотрите, сплошь лето, лето, лето…
Сжимаю зубы. Мог бы и не напоминать про лето. Лето, которого нет. И как будто не будет. Если в мае лежит снег и потрескивает морозец, это что-то новенькое.
– Очень он лето любил, понимаете? Когда зима наступала, болел даже. Нет, не простужался, просто… потому что лета больше не было. Всё время лето рисовал. На полотнах.
Снова стискиваю зубы. Мне-то что до него. До них до всех. Я Ганькину не за картины бешеные бабки платил, и он это не хуже меня знает. Я ему платил, чтобы он лето искал. Уж Ганькин-то найдёт. Всё найдёт. Атлантиду – пожалуйста. Град Китеж – без проблем. Вчерашний день – так это вообще его конёк. И ветра в поле найдёт, и иголку в стоге сена. И приключения на свою голову. Но это уже его дело, не моё.
И вообще мне на встречу пора, и ещё в десять мест, как я выберусь через пробки, чёрт пойми. А тут он… с картинами со своими.
– Он в феврале умер, – говорит Ганькин.
– Очень сочувствую. Ты мне вот что скажи, мил человек, я тебя что просил, лето найти, а не этого… как его… с картинками его.
– Да как вы не понимаете, он лето любил!
– Очень рад за него.
– Да вы не понимаете… он любил лето. Он один любил лето. По-настоящему. И лето его любило. А теперь его нет.
Молчим. Начинаю понимать.
– Сколько я вам должен?
Ганькин называет сумму. Нехило.
Выходим из дома в мокрый мерзкий снежишко, кошчонка увязывается за нами. Забивается в ледяную машину, промёрзла, бедная…
Снег бьётся головой в стёкла. Припоминаю что-то, те бесконечно далёкие времена, когда я любил лето. Было такое. Стихи какие-то писал…
Открываю блокнот, выискиваю чистую страницу среди записей о срочных встречах и неотложных делах.
За деревней ранним вечером
Розовеет дальний плёс,
Стрекотанием кузнечики
Заглушают стук колёс
От костров иголки острые
Ветер на рубины рвёт
А один костёр на острове
Как по воздуху плывёт
Может, получится…
2013 г.
Сегодня и завтра
Сегодня он придёт.
Я всегда чувствую, когда он должен прийти. Хотя он никогда ничем не выдаёт себя. он умеет прятаться, за годы и годы он хорошо научился прятаться, таиться по подворотням, по подземельям, по местам и местечкам, куда не ступала нога человека.
Он будет один. Я знаю, он будет один. Он всегда один. Я не знаю, как он выглядит, я никогда толком не видел его лица. И даже те плакаты на стенах, где за его голову обещают миллионы и миллиарды – не более чем подделка, и фотография там не его, какой-то фоторобот, составленный незнамо из чего.
Я знаю одно.
Он придёт убить меня.
Он давно намеревается убить меня. Его не остановят замки и двери, он просочится сквозь невидимые щели, может быть даже сквозь стены. Он будет вооружён, ещё не знаю, чем, но он будет вооружён, он придёт убивать.
Гадаю, откуда он появится. Закрываюсь в дальнем отсеке "Моисея", проверяю все засовы, все входы и выходы, просматриваю отсек, не прячется ли он уже где-нибудь здесь.
Вроде нет.
Кажется, его нет вовсе.
А он есть.
И он придёт. Явится, когда я буду ждать его меньше всего, явится, чтобы всадить пулю мне в лоб. Террорист номер один, безжалостный убийца.
Плывёт "Моисей" в темноте вечной ночи, в пустоте космоса. Плывёт – из ниоткуда в никуда.
Несёт нас двоих, меня и его, который прячется, чтобы убить меня.
Проверяю замки и двери, зорко вглядываюсь в темноту ночи, боязно, как в детстве, когда умолял не гасить на ночь свет, а свет-таки гасили (такой мальчик большой, и боится), и подступали ночные мороки.
Он придёт сегодня.
Чтобы убить меня.
Сегодня я убью его.
Подбираюсь к дальнему отсеку, прощупываю замки, двери, прикидываю, как можно пробраться к нему. Я проберусь, я это знаю.
Я убью его.
Он ещё не знает, что я убью его. Он ещё сидит в своём отсеке класса люкс, в условиях искусственной гравитации, пьёт дорогие вина, прислушивается к шуму двигателей. Будто чувствует что-то. Чувствуй, чувствуй, бойся, бойся, недолго тебе осталось.
Убью его. Отомщу за всех. За мать, умершую от голода там, в катакомбах. За парней, которые рвались к "Моисею", и которых жгли напалмом. За Джану, она так и не добралась до "Моисея", за всех тех, кто остался на погибающей земле, когда солнце разгоралось ярче и ярче.
Он ответит за всё. За то, что построил "Моисея" для себя одного, ну не для себя, для своих приближённых, гламурных барынек с их собачонками, крутых качков, любимых детишек. Построил… легко сказать, построил, не своими руками он строил "Моисея", и где теперь те, кто закручивал гайки и собирал отсеки?
Там же.
На земле.
На том, что от неё осталось.
За всё ответит. И, кстати, за гламурных барынек с их собачонками, они так и не поднялись на борт "Моисея". Всё случилось слишком быстро, он бежал на "Моисей" один.
Я убью его.
Ответит за всё.
Сегодня.
Здесь.
Сейчас.
Отмыкаю дверь потайным ключом, открывается удивительно легко, просачиваюсь в дальний отсек, щёлкаю замком…
Вхожу…
…никого нет.
Сажусь в просторное кресло, становлюсь им.
Сегодня я буду им. Тем, кто сидит в отсеке и ждёт его, который придёт убивать.
Завтра я буду тем. Кто подбирается к отсеку, чтобы убить.
По очереди.
Чтобы не сойти с ума одному в пустоте "Моисея"
И пустоте космоса.
2013 г.
Вымолили рай
Вымолили себе рай.
Даже сами удивились, что вымолили. Уж сколько веков просили небеса послать нам землю обетованную – и всё ни в какую, никто нас там не слышал. Да и то сказать, может, там и нет никого, там, наверху, за тёмными тучами, за метелями, за холодом вечной ночи вперемешку с короткими сумерками.
А вот вымолили себе райскую землю. Может, вспомнили там про нас, может, дошли наши молитвы, задержались на почте, завалились куда-нибудь за шкаф, пылились века и века, ждали своего часа.
Дождались.
Выдали нам райскую землю, не под расписку, а так, просто. Идите и володейте.
Райский сад был очень хорош, он цвёл на огромном острове посреди бескрайнего океана, к небу тянулись большие деревья с сочными плодами, в их кронах сновали шустрые птицы с яркими хвостами, в волнах прибоя плескались серебристые рыбы. В тени ветвей прятались уютные гроты, где можно укрыться от дождя, высланные мягким мхом.
Мы заслужили этот рай.
Мы так думали.
Заслужили – за века и века скитаний по бескрайней снежной пустыне, где редко-редко пробивались в снегу пахотные земли. Мы шли и шли через бескрайние снега, пробивали себе дорогу от земли до земли, в вечной ночи, вперемешку с сумерками, а за нами крался и крался ледник, подступал, сковывал землю, вымораживал реки и глубокие озёра до самого дна. Мы жили так из поколения в поколение, шли по бесконечной пустоши, никто не помнил, было ли что-то когда-то кроме этой пустоши, в седых легендах сохранилось всё то же: белые снега и колючие ледники. Распахивали землю, приоткрытую от снега, наскоро, наскоро, засевали, чем могли, пока пробивался из-за туч робкий свет, срезали урожай, высасывали из земли всё, что можно было высосать, шли дальше – в никуда, подгоняемые подступающим ледником.
Века и века.
По праздникам молились в наскоро сколоченных храмах, чтобы кто-то там, свыше, послал нам блаженную землю, где можно жить.
Кто-то услышал наши молитвы.
Не сразу, конечно, через века и века. видно, молитвы доходят до небес очень долго, должно быть, их везут простой почтой или на почтовой лошади. Это случилось в каком-то там веке, в каком-то там году, когда уже много месяцев не светало за тучами, когда много-много месяцев не было под снегом пахотной земли. Тогда-то – когда уже потеряли всякую надежду засеять хлебом скудную земличку – вот тогда-то и увидели глубокий провал в метели, в пустоте, в черноте ночи, а за провалом – тёплые волны, ласкающие цветущий берег.
Мы вышли в райский сад.
Мы благодарили кого-то – кто услышал наши молитвы, и поселил нас на чудном острове. Мы вышли на чудный остров, мы распахали земли – скорей, скорей, пока тепло, пока солнце, мы рубили цветущие деревья и топтали нежные цветы. Мы высосали из земли всё, что можно было высосать, мы перебили птиц с яркими хвостами, мы выловили рыб, мы побросали в прибрежные волны перья и кости.
И когда на земле не осталось ничего, мы двинулись дальше. Дальше ничего не было, и мы всем народом, один за другим, прыгали с обрыва в волны.
2013 г.
Моллюск
…к сожалению, даже в наш просвещённый век остаются фантазёры и мечтатели, которые ищут иные миры, параллельные измерения, и в каждом странном явлении видят послание свыше и проявление сверхъестественных сил.
Так, например, лично мне доводилось читать научный труд одного мыслителя, который уверял, что за пределами нашего мира что-то есть. Это тем более странно, что автор трактата был не желторотый юнец, отрицающий все устои, а весьма почтенный старец, умудрённый годами. Он уверял, что раз в тридцать дней врата нашего мира открываются, и становятся видны вселенные, которые лежат за пределами нашего мира. Учёный муж говорит, что совершил экспедицию к вратам, и видел, как они открываются. Он сам был настолько поражён, что долгие дни не мог прийти в себя от потрясения, а его верный спутник сошёл с ума.
На мой взгляд, сошёл с ума не верный спутник, а сам сочинитель данного трактата, о чём я не преминул сообщить ему на одной из конференций. Чем закончилась эта история, общеизвестно, он вызвал меня на дуэль и сам погиб на дуэли.
Другой не менее учёный и не менее почтенный муж в своих трудах взял на себя дерзость подробно описать параллельные миры, якобы существующие за вратами. Например, он выдумал откровенную ересь, что параллельный мир во много раз превосходит по размерам нашу вселенную. Мало того, он осмелился выдумать, что иной мир не имеет границ, стен и потолка, за что и был подвергнут анафеме и лишён всех своих учёных степеней и званий.
В последнее время уровень образованности нашего общества оставляет желать лучшего, что в свою очередь ведёт к вопиющим заявлениям со стороны якобы учёных мужей. Мне довелось ознакомиться с якобы научным трактатом, где автор уверяет, что по ту сторону мира (!) видел жемчужину, по своим размерам превосходящую нашу Жемчужину. Якобы она покоилась на волнах, в бесконечно огромном океане. Еретик был вполне справедливо казнён, я лично присутствовал при исполнении приговора.
И уж, конечно, вопиющей безграмотностью являются заверения многих наших коллег о том, что нашему миру приходит конец. Псевдоучёным не даёт покоя пресловутая теория портала, за которым виден большой мир. Кто-то из шарлатанов якобы углядел в портал, что нашему миру приходит конец. Он, видите ли, увидел, как наш мир подобрали с берега океана некие высшие силы, унесли куда-то, а теперь в опасной близости от нашей вселенной находится котёл с кипящей водой, куда бросают другие миры. Бессовестный выдумщик был объявлен сумасшедшим, я распорядился, чтобы его подвергли эвтаназии. Однако, мракобес пропал без вести. Его сторонники уверяют, что негодяй ушёл через портал в т. н. большой мир. Разумеется, это не так, в настоящее время ведутся поиски…
2013 г.
Черепа на меже
Дёргаю поводья, тпру, Сивка, стоять, ком-му сказал… Оглядываю степь, ровную, чистую, до самого горизонта, к северу темнеет лесок, не могучая дубрава, конечно, но тоже ничего.
Хорошее место.
Здесь и жить можно. Вот и Лада согласна, оживилась, глаза заблестели, с тележки спускается, Власа на руки берёт, показывает, во-от она, травушка-муравушка зелёненькая…
Славное место, не в пример деревеньке нашей, и земля добрая, не то что у нас, где что на поле посеешь, того уже век не сыщешь. Здесь и дом срубить можно, и поле распахать, земля сама под ноги ложится, здравствуй, гость дорогой, живи, сколько хочешь…
…вынимаю сошку, запрягаю Сивушку, шалашишко сколотил, там, глядишь, и дом выстрою. Тпру, стоять, ком-му сказал, что танцуешь, как на угольях, что тебе не нравится…
Вонзаю соху в землю, добрая земличка, сама под соху ложится. Уже вижу, что будет здесь по осени, золотая рожь – до самого небоската, там, глядишь, и дом срублю, к зиме крышу покрою…
Тпру, стой, чш, чш, куд-да тебя понесло, что пляшешь-то, что пляшешь, плясунья… Что там Сивка в земле углядела…
Смотрю в землю, холодеет спина. Скалятся черепа из земли, один, два, много их, смотрят в небо пустыми глазницами.
Замечаю то, чего не заметил раньше: там, на горизонте, то, что принял я за причудливые холмы, оказалось руинами. И с той стороны на горизонте тоже руины. Что здесь было, что за княжества, я про то уже не узнаю. Тпру, падла, стоять, ком-му сказал…
…дёргаю поводья, подгоняю Сивку на запад, на запад, поскрипывает повозка, хнычет Влас, смотрят нам вслед пустыми глазницами черепа…
– Чертежи-то с собой, или как всегда? – щурится Михеич.
– Счас, счас, – лихорадочно обшариваю портфель, почему так потеют ладони…
– Правильно, на хрена их брать, и так хорошо… что нам стоит дом построить, нарисуем, будем жить…
Вытаскиваю чертежи, уф, обошлось, хорош бы я был, если бы оставил их в Москве…
И на том спасибо. Те хоть взял? Или какая разница, чего строить, высотку там, или там мельницу ветряную, или гробницу Тутанхамонову… всё сойдёт…
…смотрю, как работяги роют котлован, почему-то меня всегда завораживает, как роют котлован, так и кажется, вот-вот выкопают оттуда сокровища скифов или руины Атлантиды…
– Что, к осени-то доделаем? – вопрошает Михеич.
– Должны, – киваю я.
– Должны, но не обязаны. К октябрю достроим, ты у меня в обиде не останешься, отстегну щедро…
Киваю, подобострастно улыбаюсь, ну-ну-ну, посмотрим-посмотрим…
– Клад нашли, не иначе, – шепчет Михеич, – ишь, засуетились, забегали…
Точно, всполошились, как вологодские чайки, забегали, кричат, показывают в глубину котлована. Ёкает сердце, не иначе отрыли вход в преисподнюю или врата Шамбалы.
Подхожу. Всё так и сжимается внутри, что-то подсказывает мне, что никакую высотку мы здесь уже не построим.
– Это… что?
– Винтовки, вроде бы, – бормочет Михеич, – эти вон, ишь глазницы вытаращили…
– Кладбище целое…
– Да какое к хренам кладбище, ежели винтовки, это не кладбище никакое… их даже похоронить не успели…
Хочу спросить: а что тут было. Михеич будто предчувствует мой вопрос, неопределённо машет рукой, мол, я-то откуда знаю…
– Сворачивай, ребята… вот те и построили… это этих теперь надо звать… этих… как их… архаровцев.
Мне даже не смешно, смех ушёл куда-то, забился в сердце глубоко-глубоко. Уходим от котлована, и не надо оборачиваться, и так и тянет обернуться, глянуть назад, где скалятся на тебя черепа…
ПОЖАЛУЙСТА, ЗАДАЙТЕ КООРДИНАТЫ…
Пожалуйста, задам. Если уж вы так просите. Я вам так задам, мало не покажется.
Меня вжимает в кресло, Афродита меняет курс, ищет пристанище в пучинах космоса, ищет причал. Здесь Коалиция меня уже не найдёт, даже если захочет, Коалиция вообще не знает, что можно добраться так далеко.
Ищу причал, где можно – стоп, машина, пришвартовать Афродиту, бросить якорь, сойти на берег, пройтись по улочкам портового городка, завернуть в кабак….
…мечтай, мечтай.
Ищу, где остановиться, между мирами, между галактиками, в вечной черноте космоса, из обломков миров, метеоритов, остатков галактик строить свой мир.
Спят за моей спиной в бесконечной веренице отсеков спутники, уже и не знаю, сколько их там, сбился со счёта, имя им – легион. Спят в ледяных гробах, ждут своего часа.
Афродита вторгается в смешение обломков каких-то планет, погасших звёзд, ещё чего-то, уже не помнящего, чем оно было.
ЦЕЛЬ ДОСТИГНУТА
Очень я за вас рад. Для Афродиты всё кончено. Для меня всё только начинается.
Для нас для всех…
…а к пятитысячному году, глядишь, первую станцию отстроим, – кивает прораб.
Кусаю губы. Такими темпами мы не то что к пятитысячному, к шеститысячному ничего не построим. К тепловой смерти вселенной, глядишь, успеем.
Как ты только местечко выискал, материи до хренища…
Бывает и получше.
Что-то вваливается без стука, бить буду таких, которые вваливаются без стука, сколько можно, хоть дверь блокируй. Кого там нелёгкая принесла, старшего помощника младшего исполнителя или младшего помощника старшего исполнителя…
– Это… самое…
– Чего такое?
– Парни там такое нашли…
– Так пусть используют… в строительстве.
– Да нет, там…
Смотрю на помощника, сильно, больно обжигаю взглядом. Чего ты там нашёл, что нельзя использовать, разве есть такое в космосе…
– Вот, – помощник терзает экран, выискивает какие-то съёмки, кадры, – вот… Это Фотон нашёл.
– Ваш Фотон вечно дрянь всякую находит, хоть не включали бы его…
Всё-таки смотрю на экран "Фотона", сначала не понимаю, что увидел: проржавленные остовы боевых кораблей, не сразу понимаю, что корабли не наши, вижу обломки какой-то битвы… Скалятся треугольные черепа с вытянутыми мордами, окружённые почти истлевшими костями…
– И…?
– Это здесь… повсюду…
Понимающе киваю. Смотрю на экране обзор вокруг Афродиты, замечаю где-то бесконечно далеко мерцание галактики, где-то там, по другую сторону от нас, еле-еле приметный свет, ещё одна галактика.
Нащупываю в эфире хоть какие-то радиоволны оттуда и оттуда. Не нахожу. Что-то подсказывает мне, что никаких волн давным-давно нет.
– Примерный уровень развития… установили?
– Они… поразвитие нас будут. И те, и другие. Были, то есть, – лопочет помощник.
– Используйте.
– Ч-что?
– Всё используйте. Для строительства. Разберитесь там, что к чему. И используйте. И так три года прошло, мы ни хрена не выстроили.
– Но…
– Не нокайте, не запрягли. Что ещё?
– Да… не по-человечески как-то.