– Да мне хоть по-собачьи. Хоть по-попугайски. Со своими замашками могли бы дальше Коалиции сапоги вылизывать. Идите, идите, чтобы через декаду первый генератор уже готов был, а то вы сами у меня готовы будете…
…перебираю кости, черепа, обломки чего-то, уже не помнящего, чем оно было, когда было. Лихорадочно прикидываю, куда можно использовать скелеты. Проще всего, конечно, бросить в печь, на топливо. Только это нерационально, будь я проклят, если не срублю с них побольше прибыли…
И это вот тоже… Чёрный металлический шар, будто весь-весь составленный из мелких деталек. Верчу его, как причудливую головоломку, только тут не головоломка, тут что-то сложнее… И нужнее. Как эти, плоские треугольнички, разбросанные по пустоте, как-то я углядел, если приткнуть их под углом один к другому, они начинают светиться в темноте. И хорошо, что углядел… теперь все станции освещаем.
И это тоже для чего-нибудь да и сгодится. Перебираю детальки, записываю комбинации, будь я проклят, если не пойму.
И этот… помощничек… он бы ещё панихиду по этим костям устроил. Кстати, номер его посмотреть надо, на хрена он нам такой нужен, пора его уже на белок смолоть…
Перебираю комбинации.
Детальки вжимаются друг в друга с лёгким щелчком…
…комната главного инженера вспыхивает пламенем. Новый мир разлетается на осколки, беззвучно, как всё в мёртвой пустоте космоса. Несутся во все стороны в бесконечный полёт обломки цивилизаций, скалятся черепа, смотрят пустыми глазницами…
2013 г.
7 000 000 000
Приподнимаюсь на постели.
Ещё не проснулся окончательно, но уже чувствую: он здесь. Рядом. Уже в гостинице. В каком-то номере, на каком-то этаже. Или в коридоре, под видом коридорного. Или в холле, под видом портье. Или…
Не знаю.
Одно знаю: он здесь. Я научился чувствовать его, как заяц чувствует охотника.
Наскоро одеваюсь, шепчу себе: главное, ничего не забыть, точно знаю, что что-нибудь да и забуду. Выглядываю в коридор – подозрительно пусто и тихо. Но я чувствую: он ждёт меня там.
Распахиваю окно, смотрю вниз – с головокружительной высоты какого-то этажа. Некогда бояться, некогда унимать дрожь в руках, хватаюсь за пожарную лестницу, спускаюсь, кусаю губы, слышится голос матери откуда-то из босоногого детства, такой мальчик большой, и боится.
Такой мальчик большой.
И боюсь.
Лестница обрывается как-то некстати, как-то некстати кувыркаюсь во двор, в нерастаявший снег. Слышу в памяти голос физрука, уже не из такого босоногого детства, скромненько, Яркин, но со вкусом… на троечку.
Выбираюсь на улицу, отряхиваюсь, выискиваю глазами таксюшку, заглядываю в салон:
– Свободен?
– Как ветер в поле.
Прыгаю на сиденье. А за гостиницу я так и не заплатил, да я много за что не заплатил, люди не простят, бог простит.
– До вокзала довезёшь?
– Отчего ж не довезти.
Оборачивается, тычет дулом вальтера мне в лоб.
И снова некогда бояться, некогда теряться, что есть силы бью по руке, выбиваю оружие, чёрт, завалился пистолет куда-то за сиденья, не подобрать, и снова некогда, распахиваю дверцу, бегу в рассветные сумерки.
Машина с рёвом несётся за мной, хочет давить колёсами, не иначе.
Чёрта с два.
Врёшь, не возьмёшь.
Перебираюсь через гаражи, через гаражи, через свалки, собачонки с брёхом вырываются из-под ног. Теряюсь в городе, знаю, что ненадолго, знаю, что он от меня не отстанет.
Куда теперь…
На вокзал…
Нет, не дай бог на вокзал, я же просил его отвезти на вокзал…
Мимо проносится таксюшка.
Вздрагиваю, вжимаюсь в стену.
Кажется, прошла целая вечность с той поры, когда он первый раз появился на пороге моей общажной комнатёнки. Я ещё вертел на языке, готовил привычные фразы: нет у меня денег, нет, совсем нет, и до среды не дам, и до вторника. Но он не собирался ничего просить, этот человек. Не скажу, как он выглядит, не помню, не знаю, он всегда разный. И в то же время один и тот же. Я узнаю его не по лицу, не по одежде, не по фигуре. Как-то иначе.
Я просто его чувствую.
В тот раз он тоже направил на меня вальтер. В лоб. Сказал коротко и ясно:
– Вы должны умереть.
– Вы меня с кем-то путаете, – сказал я.
Он назвал моё имя. Фамилию. Дату рождения. Два института, которые я бросил, недоучив первый курс. Мои случайные подработки, многие из которых я сам уже не помнил. Моих случайных друзей на один день. Моих случайных женщин на одну ночь.
– Довольно, – осадил я его. Почему-то не хотелось слушать про самого себя.
Он взвёл курок.
– За… за что? Вы мне хоть скажите, я вам что сделал-то?
Я лихорадочно припоминал, кому, что и когда я сделал, что теперь меня хотят застрелить. Ничего не вспоминалось. Вся моя жизнь была слишком серя, слишком простенькая, даже самому стало как-то неловко за свою жизнь.
Он как-то неопределённо махнул рукой, мол, зачем тебе что-то знать…
– Я должен знать. Это… последнее желание, понимаете? Имею я право…
– Имеете, – он опустил вальтер.
– …ошибка, понимаете? – продолжал он.
Я не понимал. Какие могут быть ошибки, я не могу быть ничьей ошибкой.
– Где… ошибка?
– Там, – он показал пальцем в небо.
Я молчал. Я не хотел верить, что всё это на самом деле. Так не бывает. И правда, какая-то ошибка, только другая ошибка, только…
– Вы не должны были родиться. И родились.
Припоминаю что-то, откуда-то из детства, уже не босоногого, постарше, мама, а где мой папа, а нет его, и потом, позже, да на кой чёрт я тебя родила, да если б знала, что такой вырастешь, тебя бы не было…
– Ну, знаете, это про половину населения сказать можно… ошибка.
– Где вы работаете? – спросил он.
Я развёл руками.
– Образование ваше? На кого учились?
Махнул рукой. Начал понимать: сейчас он будет спрашивать про мою любовь, которой нет, про моих друзей, половину из которых не помню, как зовут, про…
Он заговорил про другое. Про теорию вероятности, параллельное течение времени, волю случая, ещё какую-то заумь. Я слушал его вполуха, вспоминалась какая-то скукотища на уроках физики, Ярский, кончай вертеться, смотрит сюда, я ком-му сказала…
– Теперь понимаете?
Я кивнул, хоть ничего не понимал.
– Ошибочка вышла. А за этой ошибочкой последуют другие, всё пойдёт крахом.
Я молчал. Для меня уже всё пошло крахом, мне было всё равно.
– А вы… человек?
Он как-то неопределённо мотнул головой, ни да, ни нет.
Повисла пауза. После такой паузы гости обычно встают и раскланиваются. Или пускают хозяину пулю в лоб.
– Может вам… кофе? – спохватился я.
– Ну что вы, неудобно…
– Да что неудобно… угощаю…
Я взял массивный чайник, обрушил на голову дорогому гостю. Всё-таки он оказался человек. Ну, или почти человек. С глухим стоном повалился под стол, не пикнул, когда я бросился вон из комнаты.
Задним числом понимаю, что надо было вернуться, добить.
Нет, не надо было.
Я бы не смог его добить.
Всё-таки он был… не совсем человек.
Всё-таки он не совсем человек – думал я, глядя, как он проходит сквозь стены. Ловко это у него получалось, очень ловко. Он бросил свою таксюшку, проскальзывал через сараи, гаражи, ограды, свалки. Иногда казалось, он видит сквозь стены. Конечно, только казалось, если бы видел, давно бы меня углядел.
Ёкнуло сердце: когда он достал вальтер, всё тот же неизменный вальтер, прицелился в кого-то в переулке, не в меня. Что он делает, спрашивал я себя, не находил ответа.
Кто-то от него убегал, кого-то он догонял, там, в сумерках, мне показалось, что мальчика-подростка. Секунду спустя я понял, что это была девушка, маленькая, тоненькая, чем она ему не угодила. Грешным делом я подумал, что мой палач перепутал её со мной. Тут же сам усмехнулся своей мысли: меня с ней нарочно не спутаешь.
Я видел их через прорезь в заборе, и мне надо было бежать, и не бежалось, я заворожённый смотрел, как он загоняет свою жертву в угол, она ещё кричит что-то, кажется, не надо, не надо, он стреляет, раз, другой, третий, навылет, навылет…
…а потом поворачивается ко мне.
Не я бегу – ноги сами несут меня прочь от этого страшного двора.
Но чёрт возьми, зачем он убил её…
Зачем…
Я искал его.
В развалинах заброшенного дома, в темноте подвалов, в переходах полуразрушенных лестниц. Теперь уже не он выискивал меня – по городам, по дорогам и бездорожьям, теперь я высматривал знакомый силуэт.
Я знал, что он может убить меня.
Но я искал его.
Я должен был спросить его, в кого он стрелял. Кого он убил. Что-то подсказывало мне, что я не один такой, что где-то по планете ещё ходят люди, родившиеся случайно, по чьему-то недосмотру, недогляду, люди, на которых охотятся вот такие, как мой палач.
Сколько их может быть. Один. Два. Десять. Сто. Тысяча. Разбросанные по континентам, по городам, по монархиям и республикам. Неприкаянные. Ищущие себя и не находящие. Делающие вид, что у них всё хорошо, когда душа не на месте.
Отчаянно представил себе, как ищу товарищей по несчастью. Набираю номера, стучу в двери, забрасываю письмами. Натыкаюсь на недоуменные взгляды, холодные ответы – некогда, некогда, некогда. Настаиваю. Уговариваю. Убеждаю.
Представляю, как мы собираемся. Все, вместе. Как мы устраиваемся в каком-нибудь посёлке, или неприступной крепости. Покупаем оружие. Много оружия. Боевые самолёты. Где мы их возьмём. Чтобы ни одна тварь не просочилась к нам, не тронула никого из наших.
Ещё они решать будут, кому жить, а кому не жить.
Смотрю на трассу – она так близко, рукой подать, осталось добежать, вытянуть руку, тормознуть неважно, что, хоть мусоровоз, уехать в никуда, где он меня не найдёт…
…хотя бы какое-то время.
Смотрю на заброшенный дом. Он там. я это не знаю, я это чувствую.
Медленно, как по воздуху, иду к дому.
Я должен узнать…
Тихонько кашляю. Он оборачивается, он не может меня видеть, но кажется – видит.
– Ты здесь?
– Здесь, – шепчу я, подбираюсь к коридорчику, к отступлению, спрашиваю себя, успею я бежать или нет.
– Разрешишь… парочку вопросов? – шепчу я. Почему-то говорю шёпотом, почему-то боюсь собственного голоса.
– Разрешаю. В последнем желании ещё никому не отказывал.
Ещё никому… ёкает сердце, ага, значит, и правда я не один.
– А много в мире таких, как я? Которые родились по ошибке?
– Много.
Снова ёкает сердце. Попросить бы списочек фамилий, телефонов, е-мейлов, адресов…
– А… сколько примерно?
Он ответил.
Рухнул мир.
Небо упало на землю.
– Примерно семь миллиардов.
2013 г.
За стеклом
Да, это я всё устроил.
Признаюсь честно, это всё я. И виноват я. И судить надо меня.
Только судить меня уже никто не будет.
Да, это я разбил стекло.
А это кто?
Косой скис. Только что таскал меня по всем кабинетам корпорации: пошли, пошли, я тебе всё покажу, ты не стесняйся, спрашивай… И тут же притих, будто я спросил что-то неприличное. Я даже ещё раз посмотрел на девушку за стеклянной перегородкой: что в ней такого неприличного, девушка как девушка, в строгом костюмчике, сидит, стучит по клавишам, как она ухитряется такими ногтями стучать по клавишам, кажется, сейчас проткнёт клавиатуру, а заодно и стол.
– это кто? – спросил я.
– А я почём знаю… не из нашего офиса, – отмахнулся Косой, – ну всё, некогда мне, поскакал я… ты там обращайся, если что, спрашивай… Люди у нас тут хорошие… девчонки красивые…
Он и правда ускакал – как-то на удивление быстро, будто я его чем-то обидел, понять бы ещё, чем.
Так что это я виноват.
И судить надо меня.
Только никто уже не будет судить.
Утром приходил на работу, кивал ей – через стекло. В первые дни она не отвечала, делала вид, что не замечает меня, что меня здесь вообще не существует. Через пару недель как-то так получилось, что встретились с ней глазами, она мне слабо кивнула.
И началось.
Приходили по утрам. Кивали друг другу. Улыбались. Рассаживались, каждый на своём месте, стучали по клавишам. Переглядывались. Перемигивались. Переулыбывались.
Через месяц я маркером нарисовал ей на стекле сердечко, пронзённое стрелой. Она погрозила пальцем, я только развёл руками, ну нет, так нет.
Пытался заглянуть через стекло, что она там забивает в комп, ничего не понимал, вместо цифр и букв чернели какие-то руны, пиктограммы и иероглифы.
Спрашивал у парней, у того же Косого, что за иностранцы работают в нашем бизнес-доме. Отсмеивались, говорили про таджиков, которые шпаклюют потолки, и про китайцев, которые у входа торгуют всякой всячиной.
Пару раз рисовал на стекле чашечку кофе или большой зал кинотеатра, девушка всякий раз мотала головой, я пожимал плечами, ну нет, так нет.
Так что это моя вина.
Я разбил стекло.
Только теперь оправдываться не перед кем.
– Ну что… далеко пойдёшь, парень.
Я насторожился, посмотрел на босса. Как-то нехорошо он сказал это – далеко пойдёшь, за этим далеко пойдёшь могла последовать буря негодования, я тебе за что плачу, тебя на хрена держат, штаны протирать, жопу просиживать, да ты…
– Нет, я серьёзно. Молодчина. Я что думаю, Косой в замы выбился, а тебя хочу завотделом поставить…
– С-согласен.
– Ты погоди, согласен он, я ещё посмотрю, ты-то как справишься… тоже у тебя всё вверх дном будет, как у Косого, или получше.
– С-спасибо.
– Не во что. Шучу, шучу, что ты всполошился… Это… всё на девочку смотришь? Ой, покраснел-то как, вы на него посмотрите… Заглядываешься?
– Бывает.
– Брось. Своих, что ли, дур в отделе мало?
– Она не…
– Ну не знаю, что она там, а в отделе у нас точно дура на дуре сидит и дурой погоняет. Я вообще уже думаю, на хрена нам эта контора, вместо неё спа-салон откроем, с девчонками… ты на кассе сидеть будешь, билеты выдавать… шучу. Так что это, нечего тебе на девочку пялиться, не для тебя она, сам же знаешь.
Понимающе киваю. Как-то сразу и не подумал, что шеф положил на неё глаз, вот оно что, вот откуда смущённые взгляды, мотание головой, нет-нет-нет…
– Ну, иди, иди. Понимаю, неприятно… я тоже ей глазки строил в своё время… записочки любовные чиркал, азбуке нашей учил. Потом ничего, прошло. Ну не наша она, не наша, что поделаешь.
Если бы послушался шефа, может, ничего бы и не случилось.
Да где это видано, чтобы слушались шефа…
Не наша.
Что такое не наша, я понял пару дней спустя, когда увидел шефа, не нашего, а её шефа, мерзёхонького старичишку, он вошёл в офис, там, за стеклом, долго кричал на притихших клерков, выговаривал им что-то, сначала всем подряд, потом выискал жертву, худёхонького парнишку, при всех разложил на офисном столе, отстегал ремнём, как мне показалось – до крови.
В тот же день за чаем потихоньку попробовал узнать у девчонок, что за люди работают в бизнес-доме, что за нравы в офисах. Девчонки пожимали плечами: тебе своего офиса мало, или как…
Мало.
– Скажите, а здесь прохода никакого нет?
– А то сам не видишь. Вон там по лестнице спустишься, обойдёшь.
Я посмотрел на сонного охранника – он явно не понимал меня.
– Тут проход должен быть, – не сдавался я.
– Проход тебе ничего не должен. Говорю тебе, по лестнице спустишься…
Я пытался добраться до неё – не мог, вдоль и поперёк обходил бизнес-дом, спрашивал вахтёров, поломоек, таджиков под потолком, китайцев с болванчиками и колокольчиками, одни разводили руками, другие не понимали, третьи…
Знаками, знаками спросил у девушки, как к ней пройти. Она рассмеялась, будто спросил что-то абсурдное.
Исследовал стены – шаг за шагом, вот стеклянная стена между нами, вот нестеклянная стена тянется дальше, дальше окно, улица, с другой стороны лестница, уводящая куда-то в никуда. А двери нет.
Совсем.
Бывает такое: заплутаешь в офисных коридорах, особенно если недавно работаешь, на полном серьёзе ищешь выход, через пару недель смеёшься над собой. Только тут что-то другое.
Другое…
Так что это моя вина.
Только уже некому объяснять, что это моя вина.
А как вы хотели, вы бы на моём месте сделали точно так же. А если бы не сделали, значит, у вас сердца нет.
Потому что я видел это.
Видел, как мерзёхонький старичишечко ворвался в офис за стеклом, снова выговаривал что-то, всем и каждому. Потом огляделся, выискивая очередную жертву, набросился на мою соседку за стеклом.
Повторяю – он набросился на мою соседку за стеклом. Я видел, как он отхлестал её по лицу, швырнул на стол, отстегал ремешком, был у него такой специальный ремешок, не тот, который на брюках, а другой, висящий на плече.
Я смотрел на людей в офисе, в том офисе, за стеклом, их было много, среди них были крепкие парни, матёрые мужичищи, и все они, вместе взятые, ничего не могли сделать.
Даже не пытались.
Так что вы меня поймёте.
Тем же вечером потихоньку попробовал заговорить с девушкой – через стекло. Уже совсем вечером, когда все рассосались, расползлись из контор, она осталась, делала вид, что выстукивает что-то по клавишам, тихонько всхлипывала, отвернувшись к стеклу.
Я постучал по стеклу.
Она сделала вид, что не услышала.
Я снова постучал. Она обернулась, я подышал на стекло, нарисовал сердечко.
В тот вечер она первый раз подошла к стеклу, мы водили по стеклу ладонями, касались друг друга, она рисовала мне какие-то тайные знаки, я всё спрашивал, что это такое, она не слышала моего голоса, мои слова не долетали за стекло.
– Про переезд слыхал? – спросил Косой.
– Какой ещё переезд?
– Съезжаем отсюда.
– А куда?
– Не знают ещё пока. На Кудыкину гору. Воровать помидоры.
– А эта контора чем не нравится? Солнце не по фэн-шую светит?
– Ну… да нет, тут другое, конец света намечается, вот удочки и сматываем… как бы чего не вышло.
Тогда я подумал, что Косой шутит, на то он и Косой, чтобы шутить, это он может.
Кто же мог подумать…
Так что это я виноват.
Только объяснять это уже некому.
Всё случилось наутро, когда шеф ворвался в офис.
Нет, не наш шеф, наш никогда не врывается, он начинает исподтишка, ласково-ласково, а потом такое ляпнет, что уже не знаешь, куда от стыда деваться, и вся контора над тобой гогочет, га-а-га-га…
Ладно, не о том речь.