А в офис ворвался их шеф. В тот офис, за стеклом. Я сразу понял, что он в бешенстве, да он всегда был в бешенстве, только сегодня это было какое-то особенное бешенство, высшего сорта. Я понял это – когда все повскакивали с мест, бледные, позеленевшие, вытянулись перед боссом в струночку.
На этот раз он пришёл не с ремнём, на этот раз я увидел в его руках кольт. Я ещё думал, что это какая-то игра, ритуал какой-то, но что-то всё больше подсказывало мне, что это не игра.
Когда он огляделся, выискивая жертву, и указал на мою соседку. Когда она говорила что-то, быстро, отчаянно, сквозь слёзы, он её уже не слушал.
Взвёл курок.
Так что вы меня поймёте.
А не поймёте, значит, у вас сердца нет.
Поймёте. Потому что я разбил стекло, отделявшее меня от неё, и…
– …ну, ты спрашивай, если что, отвечу… не стесняйся, люди здесь хорошие, девчонки красивые…
– Да… а там, за стеклом, что?
– Много будешь знать, скоро состаришься.
– Нет, правда?
– Что, правда, что ли, не знаешь? Физики тебе не говорили?
– Как-то недосуг было.
– Антимир там. Антиматерия.
– Да я серьёзно спрашиваю.
– И я серьёзно. Ты думал, что у нас тут физики косяками шастают… учёные… мочёные…
– А эти там выглядят, как люди.
– Не совсем. У них на затылке рожки маленькие, только за волосами не видно.
– А сходить к ним можно?
– Ага, щ-щас. Ещё не въехал, что такое антиматерия? Тут хоть одна трещинка по стеклу пойдёт, два мира на кусочки разлетятся, понял? Схлопнутся. Аннигилируют. Как это говорят…
…до конца света оставалось три секунды.
2013 г.
На стене храма
Семнадцатого ноября две тысячи сто тридцатого года.
Эту дату мы запомним навсегда, просто не сможем забыть, вытравить из памяти, стереть из прошлого, общего на всех.
День, когда мы поняли, что мы не одни.
Когда заглянули туда, куда нельзя заглядывать, посмотрели в межзвёздные пучины, услышали позывные далёких миров.
Поначалу ещё не верили, ещё посмеивались, читая свежие сенсации, давайте, давайте, журналюги, пугайте нас зелёными человечками…
Чем дальше, тем больше понимали: правда. Искали в Сети, ждали свежих газет, смотрели фотографии дальних миров, планеты, такой далёкой и такой чужой, смотрели, какие там дома строят, каким богам молятся, кого ставят на пьедестал, кому рубят головы. На снимках ничего было не разобрать, как будто смотришь с самолёта, но всё-таки смотрели, разглядывали очертания городов…
А потом мы поняли, что они вооружены.
И вооружены неплохо.
Мы видели полигоны, длинные армейские бараки, вострые носы ракет. Мы видели боевые спутники, болтавшиеся вокруг планеты, как на привязи. Мы видели…
Много что видели.
И чем больше видели, тем больше понимали: когда-нибудь они нападут на нас.
Семнадцатого марта две тысячи сто сорокового года.
Эту дату мы тоже не сможем забыть. Никогда. Дату, когда стартовал "Арес", унёсся в ледяные пучины космоса, чтобы одолеть тех, неведомых, где-то там, в других галактиках.
Семнадцатого сентября трёхтысячного года. Эту дату мы тоже не забудем, дату, когда "Арес" наконец-то достиг цели, системы корабля возвестили нам, что наконец-то можно пробудиться от многовекового сна. Цель оказалась дальше, чем мы думали, много дальше, нам даже показалось – как будто такое могло быть – что она за пределами вселенной.
Семнадцатое мая три тысячи третьего года. Исторический день – когда мы сожгли дотла чужую цивилизацию, оставили от неё дымящиеся руины. Помню, как первый и последний раз опустились на погибшую планету, как снимались – на фоне разрушенных городов, как я нарисовал на стене сожжённого храма знак земли, крест внутри круга, расписался кровью.
Семнадцатого апреля три тысячи девятисотого года. День, когда мы вернулись назад, и системы "Ареса" возвестили нам, что можно просыпаться от векового сна.
Мы приближались к земле, мы слали позывные на землю, земля не отвечала. Когда мы приблизились к родной планете, взорам нашим предстало страшное зрелище.
От нашей цивилизации, некогда великой, остались обожжённые руины. Враги опередили нас, они уже побывали здесь, разрушили наши города, испещрили землю воронками от ядерных взрывов.
Мы ещё не понимали, что случилось. Мы ещё жаждали мести, мы ещё искали в пучинах космоса вражеские корабли.
А потом среди руин я увидел обломки храма, на котором кровью был начертан знак земли.
И понял всё.
2013 г.
Память
– Вы последний? – спросил он.
Я не знал, последний я или нет. Я вообще не знал, кто я. И где я.
Но все, кто здесь был, были впереди меня.
– Похоже, да, – сказал я.
Он устроился за мной. Кто он, не спрашивайте. У него не было лица. У него не было тела. У него вообще ничего не было.
– У меня тоже.
– Давно ждёте? – спросил он.
Я не знал, давно я жду или нет. Я вообще не знал, что я жду. И как я сюда попал. Последнее, что помню: нестерпимая боль душит, давит на грудь, работяга из скорой наполняет шприц, бормочет, что всё будет хорошо, вы, дедуля, ещё поживёте.
А потом не было ничего.
А потом он спросил меня:
– Вы последний?
Очередь продвинулась ещё немного. Кто-то там, впереди, кажется, первый в очереди, шагнул за невидимый порог – и исчез. Нет, не свернул куда-то, не исчез из поля зрения, а исчез вообще.
Совсем.
– Не повезло ему, – сказал тот, кто был со мной.
– Не повезло, – согласился я.
Хотя не понимал: почему.
– В кино не снимался, вот и не повезло.
– П-почему?
– Кто не снимается, тот всё… памяти от него не остаётся.
Я хотел спросить: почему, не спросил.
– Потому что. Так у них заведено.
– У кого, у них?
Мой сосед показал куда-то вверх, в темноту.
– У этих. Там, наверху.
– Вы откуда знаете?
– Ага, весь мир знает, я не знаю. Ты, парень, в лесу, что ли, жил?
Я молчал. Лихорадочно думал, как вернуться назад, понемногу свыкался с мыслью, что никакого назад уже не будет.
– В кино снимался? – спросил мой сосед.
– Один раз… было дело.
– Домашнее видео?
– Обижаете, в фильме. "Звёзды падают".
– Не смотрел. Ну ладно, повезло тебе. А то, кто в домашнем видео снимался, может, и не пройдёт.
Очередь продвинулась ещё немного. Ещё три человека исчезли в небытие, один человек шагнул за невидимую дверь, провалился куда-то в чёрную бездну.
– Вот ему не повезло, так не повезло, – сказал мой сосед.
– А что?
– Похоже, в ужастике в каком-то снялся. Или в триллере. Теперь всю вечность будет с зомби воевать или от вампиров бегать.
Ещё две тени скользнули к невидимой двери, унеслись куда-то в небо, в небо, в сияющую высь.
– Супруги, – пояснил мой сосед, – только и осталось у них видео, что со свадьбы. Ох, повезло, теперь всю вечность миловаться будут… у тебя-то хоть хорошая киношка была?
– Лучше не бывает. Про покорение космоса… хороший такой фильм вышел, мы даже не верили, что окупится.
– А что так?
– А где ты видел, чтобы хорошее окупалось?
Киваю. Очередь продвигается, кто-то возносится в дивные миры, кто-то падает в тёмные бездны.
– А ты как? – спрашиваю я.
– Что как?
– Ты куда попадёшь?
– Ой, парень, у меня фифти-фифти. Снял я один фильмец, ну такой, любительский… Ничего фильмец получился, рыцари, драконы, феи… А потом припёрло, деньги нужны были… попёрся в дрянную киношку… триллер какой-то там… вспоминать тошно. Не дай бог туда попаду.
– А что сделать нужно, чтобы не попасть?
– А уже ничего, что сделано, то сделано… раньше, на земле надо было думать. Я чуял, что что-то такое здесь будет… А дальше чуялки дело-то не пошло.
Молчим. Ещё один человек подходит к двери, падает в бездну.
– Не повезло.
Мне повезёт. Меня ждут звёзды, и "Скиталец тьмы", который держит курс на Фомальгаут, меня ждут дальние миры и звёздные империи…
– Удачи, – кивнул сосед.
Спохватываюсь, что подошла моя очередь, шагаю к двери, вспоминаю, на что нажимал при старте "Скитальца", и как нужно было поклониться обитателям далёких миров.
Холодеет душа.
Некстати вспомнил, что как-то по молодости снимался в рекламе туалетной бумаги.
2013 г.
И люди, и не люди
– Ждёшь кого-то?
Смотришь на меня огромными глазами, зябко кутаешься в халатик. Опускаю занавеску.
– Нет. Никого.
Я тебе не скажу, что я жду сегодня убийцу. Незачем тебе это знать, родная. Мало ли кто там околачивается возле дома, мы его на порог не пустим.
Закрываю двери, киваю часовому у входа, он замирает навытяжку, смотрит на меня преданными глазами. Лихорадочно соображаю, может, он и есть убийца, прячущий за пазухой нож.
Не знаю.
Знаю одно: этой ночью кто-то придёт убить меня.
– Ты кого ждёшь? Прийти кто-то должен, да?
Смотришь на меня, маленькая, нетерпеливая, настойчивая, как ребёнок, кажется, вот-вот начнёшь дёргать меня за рукав.
– Нет, нет, никто не придёт.
Ты поджала губки, нахохлилась, успокоилась, молчишь. Должно быть, тоже устала. Хорошо, хоть отдохну от твоего бесконечного щебетания…
А его на порог мы не пустим.
Того, кто придёт убить меня.
Господин секретарь, на вас готовится покушение.
Даже не вздрагиваю. Уже давно привык к этому мерзкому словечку, уже не холодеет спина, как раньше, по молодости, когда только принимал присягу: клянусь перед лицом всей планеты верой и правдой служить человечеству, когда целовал знамя Объединённого Государства, путал слова в присяге, министры подсказывали мне…
Вот тогда ещё боялся покушений. Вот тогда ещё вздрагивал, когда начальник охраны объявлял мне: господин секретарь, на вас… всякий раз думал, убьют меня или нет. Приводил в порядок дела…
Теперь уже не то.
– И когда?
– Сегодня ночью.
– Вот оно как… кого подозреваете?
– П-пока неизвестно.
– Плохо работаете. Можете хотя бы сказать, из приближённых кто-то, или извне?
Начальник охраны мотает головой: мол, не знаю. Тут же рапортует:
– Мы сделаем всё, чтобы предотвратить угрозу.
– Я в этом не сомневаюсь. И всё-таки…
– Ты чего, Аль?
Ты молчишь. Так непривычно, сидишь за столом и молчишь, я уже и забыл, что такое тишина, когда я не слушаю тебя вполуха, не киваю неустанно, да-да-да, не отбиваюсь от бесконечных, ну что ты молчишь, что ты меня не слышишь, а, тебе плевать, что я говорю, а, ты меня не любишь…
– Аль?
Смотришь на меня. Холодно, пристально. Молчишь.
– Случилось чего-то?
– Нет.
Киваю, нет так нет. Тем лучше. Устала. Выдохлась. Передохну в тишине. Хотя сейчас тишина очень некстати, когда вздрагиваю от каждого шороха, лихорадочно соображаю, кто этой ночью придёт убить меня.
Кто бы ни пришёл, я его не пущу.
Не бойся, родная.
Я его не пущу.
– Кто хоть придёт-то?
Начальник охраны бледнеет, это что-то новенькое, никогда не видел его в таком состоянии.
– Слишком мало данных. И слишком разрозненные.
– Ну хоть человек? – посмеиваюсь.
– Н-нет.
– Как нет? Собака, что ли, бомбой начинённая? Или таракан с поясом шахида?
– Опасность… класса Це.
– Вы мне загадками не говорите, я ваши а-бэ-цэ не понимаю… сидит кошка на крыльце. Откуда?
Начальник охраны показывает в окно, вверх, в ледяное звёздное небо.
Ёкает сердце.
– Вы уверены?
– Нет сомнений. Оттуда.
– Вторжение на Землю?
– Похоже на то.
На языке вертится много вопросов. Очень много, слишком много, чтобы выбрать хоть какой-нибудь и задать. И слишком много мыслей. Доигрались. Дождались. Допрыгались. Дожили. Дометали. Досмотрели в космос. Дооткрывали звёзды и галактики. Дозадумыввлись, одиноки ли мы во вселенной. До…
А ты не бойся, родная.
Кто бы ни пришёл, мы не пустим его сюда, он не войдёт на наш порог, он не откроет двери, он не нарушит наш покой. Все дневные тревоги, все нерешённые вопросы большого мира остались там, там, за дверью, все эти: господин секретарь, без вашей подписи недействительно… Это будет завтра, это будет при свете дня, ночь принадлежит нам.
Кто-то стучит в стекло, то ли ветка чего-то там, то ли этот, который пришёл убить меня, то ли сама ночь.
А ты не бойся, родная.
Бережно касаюсь твоего плеча. Ты отдёргиваешься, выходишь из-за стола, с грохотом отшвырнув стул. Для кого старался, свечи, шампанское…
– Аль, ты чего?
– Ничего.
– Случилось что-то?
Ты не отвечаешь, взбегаешь по лестнице, хлопаешь дверью, не вижу, но догадываюсь: заливаешься слезами. Ничего не понимаю: что за чёрт, что ты за существо, никогда не скажешь всё начистоту…
– Когда они появились? – спрашиваю у начальника охраны.
– Они были всегда.
– Всегда-а?
– Ну да. Сколько живёт человечество, столько они среди нас. Ещё со времён палеолита.
– А говорите, из космоса.
– Ну да, из космоса. Предположительно, район Антареса. Все века живут среди нас, потихоньку манипулируют нами. Прибирают к рукам власть.
– И много их?
– Миллионы, – начальник охраны хмурится, – миллиарды. Маскируются. Прячутся среди людей.
Мерзёхонько холодеет душа. Хочется верить, что это неправда, очередная газетная шумиха, только начальник охраны неправды не скажет…
Все века управляют нами, манипулируют нами исподтишка…
Стучу в дверь, не слышу ответа, вхожу, да чёрт побери, в чём я провинился, что я не так сделал, мало мне там баталий, в большом мире, так нет, ещё в собственном доме…
– Аль, я тебе что, на хвост наступил?
– Да уйди ты, – трясётся в рыданиях, прячет лицо в ладонях. Чувствую, как всё закипает внутри, хочется наорать, сорваться, чш, чш, хороший я дипломат буду, если сорвусь…
– Аль, да что я тебе сделал-то, можешь мне объяснить?
Смотришь на меня раскрасневшимися глазами, хлюпаешь носом.
– Ко… ко-го ты ждёшь?
– Да никого я не жду, говорю тебе! Ещё по ночам я дорогих гостей не принимал!
– А что в ок… в ок-на смот-ришь? Звон… звон-ков ждёшь… иди… иди-оти-ще… не знал… что се… се-год-ня при-е-ду…
Захлёбываешься в рыданиях.
– Лю… лю-бов-ни… цу…
Вздрагиваю. Ах, вот ты про что. Нда-а, только любовницы мне в эту ночь не хватало. Хочу снова добавить, что никого я не жду, тут же понимаю, здесь это не сработает…
Ах вот ты как… сама напросилась.
– Покушение на меня тут готовится…
Ты бледнеешь. Зачем я сказал тебе это, зачем раскрыл карты, обещал же себе, не говорить, оставить свои беды и страхи за порогом…
– Да ты что?
– Да не бойся, охрана своё дело знает…
– Ты… я тебе сколько говорила, на хрена ты там в мировом правительстве сидишь, или где ты там… делать тебе больше нечего. Дождёшься, прихлопнут тебя, как муху. Блин, все люди как люди, семьи как семьи, тут шагу лишнего не ступи без охраны, слова лишнего не скажи… выбился… в президенты планеты…
Ты снова сбрасываешь мою руку с плеча, всхлипываешь. Сейчас я готов пообещать тебе всё, всё, что угодно… земной шар к твоим ногам… нет, не пойдёт, опять будет нехороший намёк на то, что я управляю земным шаром…
– Ну, уйду я с поста, уйду…
– Ты уже который год говоришь уйду, и всё ни… никак…
Киваю, куда я уйду, где я буду, если уйду с поста, и где будет весь земной шар… Ладно, ладно, обещаю, что завтра же подам в отставку, что угодно, лишь бы тебя успокоить, завтра же уедем отсюда, будем жить как все нормальные люди, буду работать с девяти до шести…
Охранник у входа оторопело смотрит на меня. Понимаю. Я бы и сам на себя сейчас оторопело посмотрел. И вообще, нечего ему тут стоять, смотреть на наши семейные драмы, мало мне на работе баталий, здесь ещё…
Что-то с лёгким шорохом падает на верхних этажах.
Ёкает сердце.
– Проверьте третий этаж.
– Слушаюсь.
Охранник уходит. Шорох наверху напоминает мне про убийцу. Он где-то рядом. Он здесь. Он выжидает. Он смотрит, как я обнимаю тебя, родная. Чувствую, что боюсь уже не столько за себя, сколько за тебя. А ты не бойся, я не дам тебя в обиду, он не войдёт сюда, это чудовище, не проберётся своими щупальцами, не просочится через вентиляции и трубы…
Знать бы ещё, что за дрянь нападёт на нас.
Обнимаю тебя, думаю про жуткую тварь. Теперь ты не ругаешь меня, что думаю не о тебе, понимаешь, чем заняты мои мысли…
– Чем они отличаются от людей?
Смотрю на начальника охраны. В упор. Не выдерживает моего взгляда, отводит глаза.
Что-то скрывает…
– Трудно сказать. И всем, и ничем.
– Похожи на людей?
– Ну… и люди, и не люди. Одновременно.
– Это как?
– Ну… вот так.
– Ну, например?
– Ну… полное отсутствие логики. В поступках… в словах…
– Как же они живут среди людей?
– Вот как-то живут… как-то манипулируют, управляют нами, заставляют делать то, что надо не нам, а им.
– Не представляю, как можно меня заставить…
– Я тоже. А у них получается. Сам не поймёшь, как сделаешь для них всё. Возможное и невозможное.
– Гипнотизёры?
– Трудно сказать.
– Это… как его… эн-эл-пэ?
– М-м-м… возможно. Но тут всё сложнее. Много сложнее, – начальник охраны бледнеет, никогда не видел его таким, – сейчас они всё больше теряют над нами власть. Кажется, люди начинают чувствовать, что ими кто-то правит. И выходят из-под чужой тирании.
– Поэтому… они решили убить меня?
– Не только вас, господин секретарь. Не только вас.
…вспомнить бы ещё, что я там тебе понаобещал, а то потом снова начнутся скандалы, крики, вопли: ты меня не любишь, ты всё испортил, ты…
Уйти с поста…
Чёрта с два я уйду с поста, не проси.
Кто-то снова стучит в окно, то ли луна заблудилась в зарослях, то ли крадётся убийца.
Обнимаю тебя, спящую, ласково прижимаешься ко мне. Оглядываю полумрак спальни, где может быть эта тварь, если она здесь, может, прячется под кроватью, или таится за портьерой, или крадётся за шкафом…
Как мальчишка, разглядываю мороки ночи…
Дверь спальни распахивается с треском, вваливается что-то тёмное, даже не сразу понимаю – человек. Бросаюсь ему навстречу, вижу пушку в его руках, и почему-то не страшно за себя, боюсь за тебя, родная, любимая, единственная…
Он стреляет в тебя.
Раз, два, три, в голову, в голову.
Узнаю своего часового, стоявшего у дверей. Я так ошарашен, что даже не могу застрелить его, вообще не понимаю, что делать.
– Ты… ты чё, охренел?
– Господин секретарь… убийца обезврежен.
Ещё ничего не понимаю, смотрю на постель, на тебя, на то, что было тобой. На сине-зелёное месиво, растекающееся по подушкам.