- Да, да, - пробормотал Зунгалла, теперь уже уверенный, что именно Тома Лоу он заметил в окне. А тот увидел штурмовиков и отпрянул. И вовсе не потому, что испугался - что ему, супермену, десяток штурмовиков. Интересно, что он делал в этом доме?
- Лоу не был ранен? - спросил он.
- Вообще-то охрана стреляла.
- Понятно, - сказал Зунгалла и, повернувшись к своим людям, скомандовал:
- Назад, к вертолету. Он где-то прячется.
- Простите, - произнес священник. - А что делать с трупами? Он их затащил в ратушу.
- Это к полиции, - сказал Зунгалла…
В особняке жили старик со старушкой. Они ничуть не обиделись, когда Мак-Нолли сапожищем едва не снес с петель незапертую дверь, а посоветовали, что удобнее открывать за ручку.
Да, подтвердили они, заходил один немногословный человек, вон в корзине его рубашка - вся в крови. Залепил пластырем дырку в плече, надел стариковскую рубаху, сказал "Спасибо" и был таков. А дырка-то в плече нешуточная, палец пролезет. Чем это его?
- Известно чем, дробовиком, - сказал Зунгалла, а про себя подумал, что этот стервец в городе появился в экипировке, то есть кого-то по дороге раздел…
"Хрум, - позвал Зунгалла. - Где он?"
"Где-то в окрестностях, - отозвался Хрум. - Из города он вышел. Понимаешь, приятель, в чем закавыка: Саламанта прорвется на пару секунд, потом полчаса молчит. Вы уж там как-нибудь сами"
"Людей мало", - посетовал Зунгалла.
"А вот это ты зря, - сказал Хрум. - Людей вокруг полно, их только нужно озадачить".
Это он, поди, намекал на народную бдительность.
Да уж, чего-чего, а народ у нас бдительный, подумал Зунгалла. Сделай что не так, соседи сразу накапают куда надо. Этого у народа не отнимешь, этому наш народ обучен сызмальства. Делают из людей сволочей, потому что сами сволочи хорошие.
Под сволочами хорошими подразумевались сидящие наверху гады, которые вели страну одновременно к процветанию и пропасти. Про то, что страна понемногу превращается в мирового паразита, Зунгалла читал в одной умной книжке, автор которой был в бегах.
"Джим, - позвал Хрум. - О чем ты думаешь? Нашел время".
"Что новенького?" - оживился Зунгалла.
"Лоу нашелся…"
Экая незадача, вертолет оказался безнадежно поврежден. Лобовое стекло выбито, ручка управления вырвана с корнем. Этой ручкой Лоу (а кто же еще?) вдребезги разбил рацию.
Пилот сидел в салоне с настежь распахнутыми дверями и тупо смотрел перед собой. На вопросы отвечал односложно: "Ничего не помню". А что, собственно, он мог помнить, если какая-то сила вдруг выдернула его кабины и швырнула на землю. От удара пилот потерял сознание, а когда очнулся, вертолет был изуродован.
Между тем Лоу на мощном джипе помаленьку удалялся на юго-запад.
Глава 24. Ах, змей
Утром оперативник Мизгоев, любопытства ради глянул в глазок и увидел, что отец Михаил не связан. Он сидел на краешке топчана, на котором спала Фрося. При скрипе задвижки поднял глаза и посмотрел Мизгоеву прямо в душу. Тот аж обмер, отшатнулся от двери. Помчался докладывать Калачеву.
- Фроську, поди, забыли связать, она и развязала Мишку-то, - по-простому сказал Калачев, которого после вчерашнего возлияния мучила жажда.
Никак не мог забыть этого срама у генерала Сагдеева, вот и злоупотреблял вечерами. А иначе покоя не было.
- Ты вот что, - сказал Калачев. - Михаилу нужно надеть наручники, Фросе тоже. Один не заходи, странник - человек опасный, владеет чертовщиной. Втроём-вчетвером. Закуёте - веди его ко мне. Лично допрошу.
Мизгоев ушел. Калачев налил стакан воды, жадно выпил, налил еще. День намечался жаркий, уже сейчас, в начале десятого, вентилятор помогал мало. Содрать бы штаны, рубашку - и под душ. Потом холодненького пивка, перекур и снова под душ. Но нельзя. Родина требует жертв. То бишь, работа - не Родина, а то двусмысленно получается: Родина требует жертв. Как Молох какой-то, Змей Горыныч. С другой стороны, если вдуматься, и с Родиной тоже правильно. Без жертв никак нельзя. Нужно, чтобы враг боялся, и народонаселение тоже побаивалось. Чтобы лишнего не болтали, чтоб знали - карающий меч всегда начеку. Вот, скажем, тот же отец Михаил. Чего бомжует по чужим хатам, чего не на работе? Пас бы коз, скотина этакая, и не морочил бы людям голову своей ересью. А то нашелся апостол, глас Божий, гринпис хренов…
Размышления Калачева были прерваны Мирзоевым, который ввел отца Михаила.
- На стул его, - распорядился Калачев, направляясь к своему рабочему месту. - Напротив стола. Сам сядь в кресло и будь наготове, ежели что.
- Понял, - сказал Мирзоев и, усадив отца Михаила на стул, сел в кресло.
Калачев, не мигая, как удав, уставился страннику в глаза и смотрел до тех пор, пока у самого не навернулись слезы.
Отец Михаил спокойно выдержал взгляд чекиста, а должен был бы наложить в штаны. Совсем разболтался народец.
- Осознал свою вину? - сказал Калачев.
- Какую вину? - спросил отец Михаил.
- А такую, что на пленке в голом виде присутствует официальное лицо.
- Может, ему нравится, - пожав плечами, ответил странник.
- Ты тут не елозь передо мной, - хватив по столу кулаком, грозно произнес Калачев. - Не виляй, ханурик этакий. Знаешь ведь, про что речь, алхимик несчастный. Я на вверенном мне участке каббалистов не потерплю. Ишь, понаехали наводить тень на плетень. Младогегельянцы.
- Не из той оперы, товарищ, - улыбнувшись, сказал отец Михаил.
В глазах его промелькнули веселые чертики.
- Из той, из той, - на повышенной ноте проговорил Калачев. - Все вы, мозгокруты, из одной оперы. В психушку вас надо сажать…. И не товарищ я тебе вовсе.
- Отчего же? - возразил отец Михаил. - В советские времена все мы были товарищи, вас до сих пор называют "товарищ капитан", а Богочеловек Христос учил, что все люди должны быть друзьями и братьями. Друг или товарищ - разница невелика.
- Ты тут мне зубы Богочеловеком Христом не заговаривай, - подумав, сказал Калачев. - И от темы не отползай. Умник какой. Я тебя на три дня прикую к параше и жрать не буду давать. По другому запоешь.
- Ну что вы злитесь, Юрий Филиппович? - улыбнулся отец Михаил. - Вам это не идет. Вы же добрый человек, вас же совесть замучит, если я три дня буду без еды.
- Да, действительно, - смягчился Калачев. - Извини, отец, погорячился.
Вот уж хитрец, так хитрец, этот Калачев. Хорошую выбрал тактику: сначала попугать, взвинтить ситуацию, а потом как бы пойти на попятную. На самом же деле отступить на заранее подготовленные позиции.
- Огромная к тебе просьба, отец, - продолжал Калачев. - Наколдуй, чтобы генерал Сагдеев напрочь забыл о видеопленке. И о том, что я у него был на приеме, тоже напрочь забыл. А, отец? Ты же можешь.
- Хорошо, - согласился отец Михаил. - А вы, Юрий Филиппович, взамен отпустите нас с Фросей и прикажите Серопузо, чтобы угомонился. Надоел ведь до смерти.
- Конечно, конечно, - сказал Калачев. - О чем разговор?
- Но учтите. Если Фросю либо меня вдруг начнут донимать, Яков Константинович Сагдеев немедленно вспомнит о порочащей вас, Юрий Филиппович, видеопленке.
"Ах, змей, - сдерживаясь, чтобы не вскипеть, продумал Калачев. - При Мирзоеве-то. Сво-олочь! И ведь знает откуда-то, что мы зовём генерала русским именем. По документам-то Сагдеев - Яхья Хусаинович. Даже в телефонном справочнике Яхья Хусаинович. Гад! Противу таких гадов известны два способа: либо плясать под их дудочку, либо давить, как клопов. Второй способ предпочтительнее".
- Юрий Филиппович, - отец Михаил, улыбнувшись, погрозил Калачеву пальцем. - Не шалите. Уговор дороже денег.
- Да, да, - смешавшись, пробормотал Калачев. От этого стервеца, похоже, ничего не скроешь. - Вы уж нас извините, батюшка, если что не так: время больно смурное. Мирзоев, выпусти батюшку и Фросю. Потом мухой ко мне.
Когда Мирзоев, проводив странника и Фросю на улицу, вернулся, Калачев дал ему такую накачку, что тот и думать забыл про видеопленку.
Было десять утра, солнце уже стояло высоко, а из забегаловок работали только пивнушки. Между тем есть хотелось отчаянно. У отца Михаила нашелся червонец, на который в хлебном купили пару черствых булочек. После булочек голод притупился, но, чувствовалось, ненадолго.
- Пойдемте ко мне, накормлю, - предложила Фрося. - Рис, гуляш, помидорки. Пойдемте.
Отец Михаил подумал и согласился.
Встречные мужики пялились на Фросю, раздевали глазами, смотрели вслед. Хороша была девица, ничего не скажешь.
Жила она в семиэтажном доме на четвертом этаже в шикарной трехкомнатной квартире. Квартиру ей купил и обустроил бывший хахарь Лёньчик, который в хахарях пробыл месяца два. Потом Лёньчика угрохали при невыясненных обстоятельствах.
Все они, крутые, жили недолго и умирали не своей смертью. Отец Михаил отказался ждать в гостиной. Не привык, мол, к хоромам, давят они. Сел на кухне за стол и, пока Фрося хлопотала, делился своими мыслями. Помолчит, поделится, потом снова помолчит, снова поделится.
Выходило вот что. При общении с Калачевым отец Михаил слышал, о чем тот думает, и получалось, что говорит он одно, а думает совсем другое. Причем думает как-то извращенно, противно, всё перевирая. Аналогичное наблюдалось с другими представителями власти, с простым же народом, как правило, не наблюдалось. Простой народ в помыслах своих был чист, почему, наверное, и говорят: глас народный - глас Божий. Из сказанного можно сделать однозначный вывод: люди, которые в нашей стране находятся у руля, беспринципны и безнравственны. В силу этого для народа, который для них чужой дядя, они ничего делать не будут. Делать они будут исключительно для себя. Посему в стране этой лучше быть никогда не может, только хуже. Учи не учи, проповедуй не проповедуй. И разговор может идти лишь о спасении души, чтобы люди, отчаявшись, не натворили с собой глупостей. Такова должна быть миссия.
- Какая миссия, батюшка? - спросила Фрося, которая внимательно слушала.
- В этот мир мы приходим, чтобы совершить какую-то миссию, - туманно ответил отец Михаил. - Или не совершить ничего.
- Вы - необычный человек, - сказала Фрося, раскладывая по тарелкам дымящийся гуляш. - Иногда мне кажется, что вы не земной человек, а откуда-то со звезды.
- Глубоки твои познания в космологии, Фрося, - заметил отец Михаил. - Но в гуляше еще глубже.
С этими словами он подцепил вилкой кусочек обжигающего мяса, поместил в рот и зачмокал от удовольствия.
- Я не шибко плотояден, - сказал он, - но это что-то восхитительное. Мастерица, мастерица.
- Понравилось? - обрадовалась Фрося. - Как проголодаетесь, приходите. Буду рада.
- Обязательно, - отозвался отец Михаил и принялся за еду…
- Вот уж кому-то повезет с такой женушкой, - заметил он, поев, и начал вставать, дабы отнести в раковину грязную посуду, но Фрося нахмурилась, покраснела, отобрала тарелку.
- Что вы,… как чужой? - сказала она с укоризной. - Вам нравится меня пинать?
Он улыбнулся, погрозил ей пальцем и произнес:
- Мы же договорились.
- Да уж, - сказала она, наливая ему чаю и отчего-то вздыхая.
Глава 25. Утренняя перекличка
На эту неделю в Председатели братьями-прогрессорами был избран Бука. Он, как заведено, и вел утреннюю перекличку:
Бука: Малиано, как дела в Британии?
Малиано: Более-менее. Навязали премьер-министру бессонницу, третью ночь мается. Подсунем знаменитого психоаналитика, в смысле Зьельца, и премьер-министр наш. Глядишь, Англия выдаст Малави безвозвратный кредит на поддержание штанов.
Бука: Зьельц, выдаст?
Зьельц: Будем стараться. А то в Малави жрать нечего.
Бука: Хрум, что Зунгалла?
Хрум: Пока Лоу его опережает. Ты же знаешь - Саламанта не помощник.
Бука: Саламанта. Эй, Саламанта!.. Молчит. Ну ладно. Клякер.
Клякер: Во вверенной мне Австралии к народу не подступись. Пьет без просыпу.
Бука: И на той неделе, помнится, пил. Национальный праздник?
Клякер: Национальная пьянка. И на основе этого всенародное братство. Тут евреев не обижают.
Бука: Точно не обижают? Избранные люди-то.
Клякер: Точно. И не только евреев, но и татар, и арабов, и мордву, и сербов, и пигмеев, и австралопитеков, и древесных жаб, и даже русских.
Бука: Что ж, значит на данный момент в Австралии равенство и братство… Аллод, что у тебя?
Аллод: Хотелось бы отметить, что Франция тоже пьет, но тут до братства далеко. Зато до отвала разгильдяйства. В силу, так сказать, необычайной легкости мысли. Поэтому до сознания достучаться трудно.
Бука: Варвасил, как дела?
Варвасил: У меня глубокое сомнение, что из нашей затеи выйдет что-то путное.
Бука: Не надо терять надежды. Иначе с Землей можно распрощаться.
Варвасил: А может, так оно и к лучшему? Здесь надо разбираться Господу и его Высшим Силам.
Бука: Напомню, что дело поручено не Высшим Силам, а нам, корфингерам. Поручено Координационным Советом по Безопасности. И нужно гордиться тем, что из огромной массы претендентов выбраны представители нашей цивилизации.
Варвасил: Так гордости выше крыши.
Бука: Еллешт, что твои подопечные? Сдались обратно в психушку или всё так же двигают науку?
Еллешт: Ну, наукой там, положим, не пахнет, скорее прикладнуха, но ребята толковые. Иногда диву даешься, что тут, на Земле, делается: нормальные сидят в дурдоме, а чокнутые - в руководстве.
Бука: Да, планета специфическая… Румер, как дела?…
Бука продолжал перекличку, а мы тем временем вернемся к Фройту и его подопечным.
Глава 26. Дурни вы, дурни
Каково же было удивление чинных, ходящих по струночке сотрудников газового офиса, когда их шеф, вечный брюзга и хамло мистер Б, вышел из своего кабинета в совершенно непотребном виде да еще в обнимку с каким-то пьяным в зюзю коротышкой.
Коротышка был в комбинезоне, на голове криво сидела треуголка из газеты, тугие щеки и большой сливообразный нос были свекольного цвета, а короткая седая бороденка торчала вбок.
Выйдя из кабинета, оба грянули песню и по синусоиде продефилировали на выход.
Мистер Б. направился к своему черному Кадиллаку длиною с катер, а Уцуйка, сказав "Подожди, братан, я дружбана позову", устремился к сидевшему на лавке Дустеру.
- Пшли, - сказал он. - Зига довезет.
- Куда довезет? - спросил Дустер, не трогаясь с места. - Вы и так уж оба приплыли. Морячки фиговы.
- Куда довезет? - переспросил Уцуйка. - К Фройту вестимо. Я обещал Зигу с Фройтом познакомить. Пшли.
- Не, я бомжа подожду, - произнес Дустер. - Скоро уже четыре.
- Как знаешь. Зига - наш человек, только его надо держать в ежовых рукавицах.
Сказав это, Уцуйка затрусил к Кадиллаку, влез внутрь, и длинная, как колбаса, машина, плавно набирая скорость, укатила …
Фройт сидел за столом и быстро-быстро писал. Оно, когда пишешь ручкой, почему-то получалось лучше, чем когда набираешь на компьютере. Мысли ложились ровнее.
Он выстраивал на бумаге логическую концепцию реструктуризации мелиоративной отрасли. В его изложении, абсолютно четком и логически выверенном, отрасль намертво встраивалась в правительственную структуру и делалась такой же обязательной её частью, как, скажем, Центробанк.
Фройт смотрел далеко вперед, готовя благополучие для своих сподвижников, которых пока что кот наплакал, но должно было быть значительное количество. Одним прогрессорам с такой инертной и ленивой глыбой, как население Земли, было не справится. Когда еще будут построены духовно-энергетические центры, призванные продвигать людей в духовном плане и не скатываться на примитивную меркантильность…
В коридоре уронили что-то тяжелое, пару раз вякнула какая-то визгливая дама, ей ответили тенорком, вслед за чем в кабинет ввалилась пьяная в дым парочка - Уцуйка и с ним незнакомый карлик. Впрочем, нет, постойте, постойте…. Ба, да это же мистер Б. Тыквоголовый мистер Б. Но, Боже, в каком виде!
- Понаставили букетиков, - проворчал Уцуйка и передразнил визгливо: - Чего роняете? Ходют тут, роняют. А не твоё, мамаша, дело. Хочем ходим, хочем роняем.
- Ну, ну, Уцуйка, успокойся, - сказал Фройт. - Мистер Б., какими судьбами?
Он выскочил из-за стола и поспешил к начавшему падать магнату. Вот, понимаешь, насосался. Уцуйка, между прочим, и пальцем не пошевелил, чтобы помочь.
Магнат был мал, но тяжел. Фройт, не удержав, упал вместе с ним, точнее - аккурат на него.
Тотчас в кабинет всунулась давешняя мадам, отчитавшая коротышек за цветочки, цепкими глазками схватила лежавшую на полу парочку, сказала "Тэ-эк" и исчезла.
Дамочка эта была не так себе, а секретарша министра, большая стерва. Лазила по этажам, вынюхивала, а потом доносила министру. Вот на кого нарвались Уцуйка с Зигой. Привлекли, так сказать, пристальное внимание к кабинету мистера Фройта.
Фройт, кряхтя, встал, помог подняться Зиге.
- Пойду этой бабе клизму вставлю, - заявил Уцуйка. - Да не простую, а золотую, чтоб навечно к золотой роте была приписана.
- А ты знаешь, кто это? - спросил Фройт.
- Кто?
Фройт объяснил.
- Тогда пойду рот зашью, - сказал Уцуйка. - Намертво.
Фройт пожал плечами, и Уцуйка исчез.
- Присаживайтесь, любезный, - предложил Фройт Зиге и сам сел за стол. - Чем обязан?
- Братан Уцуйка сказал, что надобен капиталец для одного дела, - ответил Зига и плюхнулся в кресло, утонув в нём. - Для какого именно?
"Ишь, деловой", - подумал Фройт и произнес:
- Наверное, Уцуйка имел в виду подарить капиталец психодиспансеру номер пять.
- Дурдому, что ли? - уточнил Зига. - Вы что, за идиота меня имеете?
- Напрасно вы так думаете, - укоризненно сказал Фройт. - Это вам здорово зачтется. Во-первых, дело милосердное, то есть для души благодать и прощение на небесах. Во-вторых, ПД номер пять - это не просто дурдом, как вы изволили выразиться, а учебный центр. Смекаете?
- Что именно смекаю? - спросил Зига, который в отсутствие Уцуйки трезвел прямо на глазах, а, трезвея, превращался в привычного жлоба. - Зачем мне эти учебные центры на базе дурдома? Не, я пошел.
Он начал выбираться из кресла, но тут рядом с ним возник Уцуйка. Возник, стало быть, и сразу понял, что Зига отбился от рук.
Стоит ли объяснять, что братан Зига тут же стал покладистым и немедленно выписал мистеру Фройту чек с девятью нулями.