- Ещё кого-нибудь видел? - зевнув, спросил Семендяев.
- Были какие-то странные людишки, - пожав плечами, ответил Черемушкин.
- Значит, Иеремия, людишки, - понимающе сказал генерал. - Больше никого?
И вдруг, треснув ладонью по столу, заорал:
- А где ж вы сутки болтались? Я тебя вчера ещё ждал. Людишки, понимаешь, - он остывал на глазах. - Хотел тревогу поднимать. Ну, что скажешь?
- Место какое-то странное, товарищ генерал, - пробормотал Черемушкин, пряча глаза. - То есть город, то его нету. Заблудились, ночевали в лесу.
- Провалы во времени? - уже спокойно предположил Семендяев. - Вот ещё напасть-то. Ладно, всё, что видел, отрази в отчете.
Принялся засовывать в сумку тяжелую золотую руку.
- Простите, товарищ генерал, - сказал Черемушкин. - А кто такой этот Валет?
Семендяев чертыхнулся - рука в сумку решительно не лезла.
- Мне же придется его искать, - терпеливо продолжал Черемушкин. - Или не мне?
- Тебе, тебе, - пробормотал генерал и запихнул-таки драгоценность в сумку.
Сел, вытер вспотевший лоб и заговорил:
- Сам понимаешь, всё я тебе сказать не могу. Короче, этот Валет - та ещё птица. Как он оказался на Объекте, неизвестно, но он оказался и первым узнал про этот самый золотой артефакт (показал глазами на сумку). Выкопал его, присвоил, однако ненадолго, до поступления информации об артефакте к нам. Не буду рассказывать об операции по изъятию, но она была проведена успешно, самому же Валету как всегда удалось скрыться. А вот заключительную часть операции два наших опера благополучно провалили. Пришлось посылать на Объект людей, которые ранее не засветились.
- То есть, нас с Лёшкой, - сказал Черемушкин. - Нас там ни одна собака не знает.
- Молодец, - одобрил генерал. - Иди писать отчет…
Глава 12. Лукавишь, Василий Артемьевич
Этот день прошел в хлопотах и не оставил бы следа в памяти, если бы не одно "но". Аппарат в кармане ковбойки оказался вовсе не мобильным телефоном, а упакованным в компактную оболочку оцифрованным Кликом. На самом-то деле Клик был помещен в замкнутую инертную среду и опечатан печатью Баал-Зебуба, Черемушкину же досталась информационная матрица, щедро замешанная на астральной составляющей Клика. Матрица эта умела делать многое, в цифровом, естественно, плане: выполнять функцию приемо-передатчика, запоминать гигабайты информации, глушить вражеские каналы, транслировать телепередачи, подделывать любую электронную подпись, выходить в засекреченные сети, подключаться к любому компьютеру, серверу, центру, быть просто мобильником, фотоаппаратом, сканером, принтером, и так далее, и тому подобное. Мортимер свое дело знал туго.
Так вот этот информационный Клик сообщил Черемушкину, что Семендяев с ним, Василием, обходится некорректно. Посылая Черемушкина на задание, он подставлял его, жертвовал им, как материалом хилым, недоброкачественным, не созревшим, не востребованным, без роду, без племени. Но Черемушкин выдержал, вытерпел, выкарабкался, вознесся над собой. И это Семендяеву было неприятно, так как получалось, что он, Семендяев, вроде как ошибся. Споткнулся, так сказать, на ровном месте.
И ведь нашел время, в смысле сообщить, в смысле Клик, когда Василий корпел над отчетом о минувшей командировке, самой непонятной в его жизни, покрытой сплошным туманом, где ни слова нельзя было сказать правды. Что можно было сказать о том же Мортимере, о Портале, о двойнике Семендяева с его подручными головорезами, о Берце, у которого и была найдена записная книжка? Ни-че-го, чтобы не прослыть идиотом. Потому что одно дело окутанный в романтическую дымку Хронопоиск, а другое дело розовые слоны, зеленые чертики и голубые демиурги.
Именно поэтому писать отчет было настоящей пыткой, а от Клика, который возвестил о себе немузыкальной трелью, толку оказалось мало. Об объекте он знал не больше Черемушкина, хуже того - путал, называя оный райским островом
Оповещая Черемушкина о свинском отношении к нему генерала, Клик, похоже, злорадствовал.
Выслушивать такое о себе, любимом, было неприятно, а что делать? Не пойдешь же бить Семендяеву морду.
Между прочим, Дергунов, который должен был быть в Знаменке, на звонки не отзывался. Не было его ни на работе, ни дома.
Итак, день прошел в обычных бестолковых хлопотах, а вот ночка выдалась та ещё. Никак не засыпалось. Он жил пока в общаге, но в отдельной комнате, настолько маленькой, что вторая кровать не влезала. Повезло. Почему пока, да потому что Семендяев обещал выхлопотать однокомнатную квартиру в строящемся доме. Только вот дом этот никак не строился выше третьего этажа.
Около полуночи он все-таки заснул… И оказался на Объекте в компании Мортимера, который водил его по сказочному ночному городу. Но поскольку дело происходило во сне - иное оказалось полустертым, прокрученным на большой скорости, иное же, напротив, отразилось выпукло, зрелищно.
Вихрем промчались залитые огнем разноцветной рекламы пустынные центральные улицы, по которым упругий теплый ветер гонял клочья бумаги и целлофан от сигаретных пачек. В полутемном кафе с певицей-мулаткой на низкой эстраде и десятком посетителей время замедлилось. Попивая мятный коктейль, Черемушкин оказался лицом к лицу с обворожительной рыжеволосой девицей лет двадцати от роду, затем вновь ускорение, и их окружила темнота спального района с домами до черного неба. Внезапный выстрел, ярко вспыхивает и рассыпается белыми брызгами ракета, пиликают машины, гавкают собаки…
Но вот они снова в центре, перед белым двухэтажным особняком, окна в котором ярко горели, и из одного окна, раскрытого настежь, доносились возбужденные голоса. На ругань это не было похоже, но и спором назвать было нельзя.
- Не удивляйся, если увидишь кого-нибудь знакомого, - сказал Мортимер. - И запомни: нам ваш Михаил Булгаков очень близок. Равно как и Елена Блаватская, Чарльз Ледбитер, Френк Херберт, Франклин Меррел-Вольф. Но особенно по нраву Алистер Кроули и Антон Шандор ЛаВей. Имя последнего в знак признательности я привел полностью.
- Никогда не слышал, - отозвался Черемушкин. - И чем же он вам близок? И кому это - вам?
Тут он немного покривил душой, и Мортимер не преминул это заметить.
- Лукавишь, Василий Артемьевич, - хихикнул он и погрозил Черемушкину пальцем. - Отдел Семендяева занимается делами эзотерической направленности, и уж про Кроули и Ледбитера ты знаешь прекрасно. Другой вопрос ЛаВей, но и его тематика тебе близка. Что касается Булгакова, то это не просто бытописатель, а и прорицатель, увидевший истинную природу вещей. Именно поэтому мы взяли на вооружение его ощущение мира, как наиболее близкое вам, людям. По крайней мере, вы это активно не отрицаете. Но философия потом.
Он поднялся по ступенькам и распахнул тяжелую скрипучую дверь.
Миновав фойе, они попали в большую комнату с четырьмя столами, полную людей, которые, естественно, издавали много шуму. Именно здесь было распахнуто окно и именно их голоса слышали Черемушкин с Мортимером. Одни сидели за круглым столом, ели, пили и болтали без умолку, а что болтали - не поймешь. Стол, кстати, был так уставлен яствами, что у него расползлись ножки, однако же он стоял насмерть. За другим столом резались в карты, здесь было потише. Третий стол был окружен, надо полагать, писателями, ибо тут в воздухе плотно висел этакий культурный полумат и специфические выражения типа: "Диалог-то, может, и хорош, да написан дураком", "Что бы вы, батенька, в сослагательном наклонении понимали, ни бельмеса вы в этом не петрите", "Вот и пишите-пишите, борзописец вы наш, корзина всё стерпит" и т. д., и т. п.
Нет, пока Черемушкин никого не узнавал, все были как бы на одно лицо. Вот если бы, положим, возник бородатый Лев Толстой, то его бы, конечно…, хотя как сказать. Вон сидит бородатый дядя и при том абсолютно лысый, а кто он? Что он?
- Это вот кто? - кивнув на дядю, спросил Черемушкин.
- Стыдно не знать классиков, - пожурил его Мортимер. - Это же Лермонтов. Михаил Юрьевич.
- Какой же это Лермонтов? - опешил Черемушкин. - Лермонтова застрелили в двадцать семь лет.
- Да? - Мортимер почесал затылок. - Ну да, застрелили, но в вашем измерении. А в другом, понимаешь, он доживет до почтенной лысины. Между прочим, Булгаков - чисто порождение вашей Земли. Нигде больше такого нету, не рождается - и всё тут. Ну, подойди, подойди к Михаилу Юрьевичу, ручку ему пожми, скажи приятное,
- Нет уж, - сказал Черемушкин. - Помер себе и помер.
Тем временем из-за последнего, четвертого стола донеслось громогласное:
- А вот не буду.
- Это почему это не будете? - не менее громко, перекрыв общий шум, вопросил некто, удивительно похожий на Гоголя, такого Гоголя, каким его изобразил Моллер. - Вы что себе позволяете? Я ведь могу и по физиономии, господин хороший. Вы меня плохо знаете.
Чушь какая-то, всё с ног на голову, Николай Васильевич был тихий человек.
- Разговор писателя с издателем, - шепнул Мортимер на ухо Черемушкину. - Видишь ли, некий издатель отказывается напечатать книжку Гоголя, а тому это в дикость, он же классик.
Глава 13. Я счел нужным аннулировать макет
- Ничего не понимаю, - сказал Черемушкин. - Мы где, вообще-то?
- Я же тебе говорил: мы уважаем Булгакова, - терпеливо ответил Мортимер. - Это дом Грибоедова, где собирается литературная братия, можешь проверить по написанному.
В руках его появился знаменитый роман, книжка сама собой распахнулась на нужной странице.
- Увольте, - с чувством сказал Черемушкин. - Это бред какой-то. Зачем мы здесь?
- Ты должен видеть происходящее с изнанки, - ответил Мортимер, заставив книгу исчезнуть. - За четвертым столом издатели вытирают ноги об авторов. Видишь ли в чем дело: издатели много важнее авторов. Литература много важнее реальности. Авторам при их разгульной жизни, смотри столы номер один и два, писать некогда. Из этого вытекает что?
- Вот именно - что вытекает? - моментально среагировал Черемушкин.
- Да то, что вся литература надиктована, - сказал Мортимер, посмеиваясь. - Автор всего лишь приводное устройство между тем, кто диктует, и бумагой, клавиатурой, кому как удобно. У тебя есть знакомый классик? Ты видел когда-нибудь, как лихорадочно, боясь пропустить возникающего в его мозгу очередного слова, молотит по клавиатуре знаменитый классик?
- А вот и нет, - возразил Черемушкин. - Сидят и ждут, когда придет вдохновение. Не молотят, отнюдь не молотят.
- Вдохновение и диктовка - одно и то же. Не путать с бредятиной, называемой женским детективом, которую тоннами плодят мужики-издатели. У вас сейчас нет диктовки, а потому нет и литературы.
- Эта что тут за экстремизм? - раздался сзади зычный голос, и над Черемушкиным навис здоровенный детина с физиономией неандертальца. - Попрошу, господа товарищи, выйти вон, от вас шум, гам и воляпюк.
Все вокруг внезапно зашаталось, Черемушкину на голову обрушилось что-то тяжелое и твердое, в шее хрустнуло, и свет в глазах померк. Очнулся он уже на свежем воздухе, на жесткой, ребристой лавке. Кстати, он не лежал, а сидел, голова гудела, на темечке имела место большая весьма болезненная шишка, шея ныла, руки-ноги, вроде, были целы. Рядом устроился Мортимер, который искоса наблюдал за сопящим озабоченным своим здоровьем Черемушкиным.
- Давно хотел спросить, - сказал Черемушкин. - Вы случаем не негр?
- С чего бы вдруг? - откликнулся Мортимер.
- Ну, нет, так нет, тогда объясните, что случилось. Почему эта горилла меня оглоушила? Почему не вас?
- Горилла - это поэт-лирик Язвицкий, тончайшей субстанции, э-э, человек, - ответил Мортимер. - Нет, это не Язвицкий тебя оглоушил, просто я счел нужным аннулировать макет. В смысле дом Грибоедова.
- Макет? - ужаснулся Черемушкин. - Вот так просто, вместе с людьми?
Мортимер вздохнул и поучающее, нудно заговорил:
- Всякая информационная система может дать сбой, что мы в этом случае делаем? Мы перезагружаем систему. Это не означает, что мы насильники, убийцы или мародеры. Вон он, твой Дом Трудолюбия, обитель пекарей от литературы. За твоей спиной.
Черемушкин обернулся и увидел, что чернолицый Мортимер не врет: вот же он, метрах в тридцати от скамейки, с горящими окнами первого этажа и темными - второго. Пока молчаливый, но нет, вот уже нарастает знакомый гвалт, а на крыльцо выходит обезьяноподобный с длинными, до колен, ручищами поэт-лирик Язвицкий и бдительно всматривается в их сторону…
На этом бредовый, похожий на правду сон прекратился, но до утра поспать не удалось. Где-то в два ночи в дверь постучали, негромко, но настойчиво. Приволокся Дергунов. Был он уныл, шмыгал носом и бегал глазами.
- Рассказывай, - велел Черемушкин, надевая домашние портки. Теперь уже не поваляешься.
- Я раб твой, - заявил Дергунов, бухаясь перед ним на колени. - Ни работать, ни спать не могу, всё мысль гложет, как бы Василию услужить. Как гвоздь в голову вбили.
- Э-э, брат, - сказал Черемушкин, поднимая его. - Эк тебя на объекте-то пообломало. Где же ты весь день шлялся? Никак не мог дозвониться. Чай, кофе, что будешь?
- Чай, пожалуй, - ответил Дергунов, усаживаясь за стол, - Я тебе отвечу так, о Василий. Утром я шлялся на работу, но там всё муторно, начальник требует отчет, а я не могу. Хочу написать по порядку, как было: про толпу, про Иеремию, про Берца, и никак. Разучился. Вот так вот элементарно разучился писать, - он взъерошил волосы и угрожающе засопел. - Ну куда это, нафиг, годится, что в банальной командировке напрочь теряешь свои профессиональные навыки?
- В результате ты начальника послал, - сказал Черемушкин, включая электрический чайник.
- Естественно, - ответил Дергунов. - Чтобы не орал.
- Ты мне лучше вот что объясни, - сказал Черемушкин. - Как ты ночью из Знаменки попал в Тамбов? И каким образом проскользнул мимо тети Симы на вахте? И чем открыл входную дверь? А, Лёш?
Подсел к столу, подпер кулаком щеку и воззрился на Дергунова.
- Я да не пройду через тетю Симу, - самодовольно отозвался Дергунов. - А в Тамбов я попал ещё загодя, ещё до того как завечерело…. Ну его к лешему, этот чай. У тебя водка есть?
- Есть, - сказал Черемушкин и вздохнул…
Следующие пять дней до конца недели, включая воскресенье, Дергунов безвылазно прожил у Черемушкина. Ел, спал, читал газеты, которые приносил Василий, и ведь никак не выгонишь. Стоило намекнуть, что пора бы и честь знать, что в Знаменке все на ушах стоят - где спецкор, куда дели спецкора, - как Дергунов терялся, делался уныл и несчастен, скулил, что всё для него пропало, что ни о какой газете и речи быть не может, нельзя ли, мол, ещё пару деньков отдохнуть, а там посмотрим. В понедельник всё решится. Что, всё? - спрашивал Черемушкин. Да всё, вот увидишь, отвечал Дергунов и хитро подмигивал…
Тем временем Семендяев озадачил Черемушкина по самую маковку, и тот рылся в городском архиве, разыскивая родословную Куария Амбертовича Гринбаума, а также Николая Альбертовича Гриневского. Люди с похожими фамилиями в Тамбове встречались, но Николая, а тем более Куария среди них не было. Чтобы выказать усердие, Черемушкин послал запрос в Знаменку, рядом с которой располагался Объект Зэт. В пятницу с нарочным пришел отрицательный ответ, да оно и немудрено, с чего это вдруг старожилы области могли очутиться в новоявленном, нигде не зарегистрированном населенном пункте. Между прочим, нарочным был не кто иной, как главный редактор знаменской газеты, начальник Дергунова.
В офис его на проходной не пропустили, нету пропуска - до свиданья, тогда он попросил вызвать Черемушкина.
Разговор с ним, происшедший на раскаленной полуденным солнцем улице, был жаркий и малоприятный, Черемушкину, выгораживая Дергунова и отнекиваясь, приходилось врать, но он выгораживал и отнекивался, чувствуя при этом чью-то мощную поддержку. Кто-то невидимый подсказывал, как лучше и убедительнее наводить тень на плетень. В конце концов замороченный редактор, пробормотав "Где ж его искать-то?", ушел восвояси.
В понедельник всё встало на свои места: из столицы пришел секретный приказ о переводе Черемушкина В.А. во вновь образованное подразделение по изучению аномальных явлений при ФСБ России. На должность начальника подразделения. Здесь же фигурировала фамилия Дергунова А. П.
Видели бы вы лицо Сергея Сергеевича Семендяева.
Глава 14. Это нехорошо - двойника увидеть
Пару недель спустя в середине удушающего июля деревянный голос информатора предупредил о незапланированном посетителе Семендяеве из Тамбова, и через десять минут в кабинет Черемушкина, криво ухмыляясь, собственной персоной вплыл незабвенный Сергей Сергеевич.
- Ну, здравствуй, здравствуй, - сипло сказал он, обеими руками пожимая руку бывшего своего подчиненного и пытливо вглядываясь в его лицо. - Не звонит, не интересуется, дай, думаю, сам навещу.
Черемушкин заулыбался и показал рукой на стул у приставного стола, в метре от себя.
Семендяев резво не по возрасту сел и тут же спросил:
- Доволен работой-то? Подчиненные толковые?
- Разные, - ответил Черемушкин. - Выбирать не приходится.
Он чуть заметно улыбнулся и тут же посерьезнел, наморщил лоб, сделал губы куриной гузкой, сказал сухо:
- Работы, знаете ли, много. Что у вас?
"Гляди-ка ты, - подумал Семендяев. - Как мы изменились, глазки-то совсем оловянные. Не рано ли, голубь?"
Но вида, что недоволен, не подал, не привыкать, он в своей жизни насмотрелся на этих выскочек.
- Да я вот думаю - не одно ли мы дело делаем? - сказал Семендяев. - Не распыляемся ли? Тут, Василий Артемьевич, надо бы в одну точку.
"Клюнул, клюнул на Артемьича-то, - подумал он, незаметно, по старой чекисткой привычке отслеживая реакцию Черемушкина. - Носик-то задрал, задрал носик-то, паскуденок. Вот на этом его и будем брать".
- Поясните, Сергей Сергеевич, - делаясь скучным, произнес Черемушкин. - Слишком уж абстрактно.
- Вы, Василий Артемьевич, возглавляете подразделение по изучению аномальных явлений, - сказал Семендяев. - Тем же занимается Хронопоиск. Какое у нас на данный момент самое махровое аномальное явление? Разумеется, Объект. Вот вам и общее дело. М-да. Кстати, в своем отчете, Василий Артемьевич, вы ни слова не упомянули о встрече с Мортимером, с тем же Берцем, с моим тезкой. Из деликатности упустили? Но ведь есть свидетели, и отбояриваться перед ФСБ приходится мне. А то, что артефакт по наименованию "Золотая Рука" - фальшивка из алюминиевой бронзы с добавлением свинца, это что? Почему и за это должен отвечать я? Вот я и говорю: одно дело делаем.
- Я не спорю, - отозвался Черемушкин, которому почему-то стало неудобно за фальшивку, которую на прощание подсунул "Семендяев".