- Откуда тебе это известно? Откуда ты взял эту возмутительную историю? Кто это тебе рассказывает подобные гадости?
- Это правда, папа, - сказала Димфна. - Смотрите, хорошо? - спросила она, показывая свой картонный листок.
- Наплевать, - нетерпеливо сказал отец. - Ну-ка, говорите сейчас же. Кто вам рассказал эту жуткую байку?
- Никакая не жуткая байка, - надулся Ллевелин. - А правда. Мы все шли мимо их дома, когда возвращались из школы домой, это правда.
У них на плите стояла штуковина типа большого котла и кипела как я не знаю что. Кое-кто из других мальчиков заходил в дом и видел.
Димфна хихикнула.
- Боже, прости всех и каждого, - сказал Шонни. - Это потрясающая и ужасная вещь, а вы только посмеиваетесь. Говорите-ка мне… - встряхнул он обоих детей, - вы сейчас правду сказали? Потому что, клянусь Святым Именем, если просто шутите такими жуткими вещами, обещаю Господом Иисусом Христом отлупить вас обоих за маму и папу.
- Правда, - заныл Ллевелин. - Мы видели, оба видели. У мамы Джима Уиттла была большая ложка, и она налила две тарелки, все горячее, от него пар шел, кое-кто из других мальчиков попросили, потому что голодные были, а мы с Димфной побоялись, потому что, говорят, у папы и мамы Джима Уиттла с головой не в порядке, мы поэтому быстренько побежали домой, только нам велели ничего не рассказывать.
- Кто вам велел ничего не рассказывать?
- Они. Кое-какие большие ребята. Фрэнк Бамбер обещал нас побить, если скажем.
- Если что скажете?
Ллевелин повесил голову:
- То, что сделал Фрэнк Бамбер.
- Что он сделал?
- У него большой кусок был в руке, он сказал, что голодный. А мы тоже были голодные, по ничего не взяли. Просто домой побежали.
Димфна хихикнула. Шонни опустил руки. И сказал:
- Боже Всевышний.
- Он ведь украл, ясно, папа, - сказал Ллевелин. - Фрэнк Бамбер схватил кусок и выскочил из дома, а они кричали на него.
Шонни позеленел, Беатрис-Джоанне стало дурно.
- Какой ужас, какой ужас, - задохнулась она.
- Но раз ешь того парня, который Бог, - стойко твердил Ллевелин, - какой же тут ужас? Если Бога есть хорошо, почему есть Джима Уиттла ужасно?
- Потому что, - рассудительно сказала Димфна, - когда Бога ешь, всегда еще полным-полно остается. Бога совсем съесть нельзя, потому что Бог просто продолжается, продолжается, продолжается, Бог никогда не кончается. А ты глупый болван, - добавила она и опять занялась вырезанием листьев падуба.
Глава 4
- К тебе посетитель, - сказал охранник Тристраму. - Только если на него накинешься с руганью и проклятьями, как на меня, значит, ты тут и правда за дело, никакой ошибки, мистер Сквернослов. Сюда, сэр, - сказал он в коридор. Возникла шагающая фигура в черной форме со сверкавшими на лацканах яйцами. - Никто тут вреда вам не причинит, сэр, так что нервничать нечего. Я минут через десять вернусь, сэр. - И охранник вышел.
- Слушайте, я вас знаю, - сказал Тристрам, худой, слабый, здорово заросший бородой.
Капитан улыбнулся. Снял фуражку, обнажив маслянистые прямые короткие рыжеватые волосы, и, еще улыбаясь, разгладил один ус.
- Вы должны меня знать, - улыбнулся он. - У нас была очень приятная, но, боюсь, не слишком, как выяснилось, полезная совместная выпивка, видите ли, в "Метрополе", видите ли, пару месяцев назад.
- Да, я отлично вас знаю, - с жаром сказал Тристрам. - Никогда не забываю лиц. Тут уж в дело вступает учитель. Ну, у вас приказ о моем освобождении? Времена тяжелых испытаний наконец закончились?
Расстриженный священник, который в последнее время настаивал, чтобы его называли Блаженным Эмброузом Бейли, поднял бредовый взгляд и сказал:
- Давайте-ка поскорее, там кающиеся на милю выстроились. Быстро падайте на колени и кайтесь.
Капитан глупо усмехнулся:
- Просто пришел сообщить вам, где ваша жена.
Вид у Тристрама был тупой и мрачный.
- У меня нет жены, - пробормотал он. - Я ее выгнал.
- Вздор, видите ли, - сказал капитан. - У вас совершенно определенно есть жена, которая в данный момент, видите ли, поселилась у своей сестры и зятя неподалеку от Престона. Государственная ферма СЗ313, вот адрес.
- Вот как, - злобно сказал Тристрам. - Вот где эта сука.
- Да, - сказал капитан, - жена ваша там, ждет своего незаконного, хоть и законного, видите ли, ребенка.
Расстриженный священник, устав ждать, когда капитан падет на колени и начнет каяться, слушал теперь со стонами, сильно крутя головой, покаяние кого-то невидимого и неведомого.
- Грязный грех, - сказал он, - блуд. Сколько раз?
- Как минимум, - сказал капитан, - один можно считать доказанным. Ее оставили в покое, видите ли; никто из наших людей не тревожит ее в том самом уголке Северной Провинции. Я получил информацию о ее местонахождении из нашего отделения Транспортного Контроля. Ну, - сказал он, - вам, может быть, интересно, почему мы, видите ли, не вмешиваемся. Может быть, вы гадаете на этот счет.
- Ах, проклятая белиберда, - рыкнул Тристрам. - Ни о чем я не гадаю, потому что ничего не знаю. Торчу тут, умираю с голоду, из внешнего мира никаких новостей, никаких писем. Никто не приходит меня навестить. - Он был готов превратиться в старого Тристрама, зашмыгать, но крепко взял себя в руки и зарычал: - Мне плевать, будьте вы прокляты. Мне на вас на всех плевать, будь я проклят, понятно?
- Очень хорошо, - сказал капитан. - Времени мало, видите ли. Я хочу знать, когда, по вашим подсчетам, она должна ребенка родить.
- Какого ребенка? Кто тут говорит про ребенка? - прорычал Тристрам.
- Идите с миром, Бог вас благословит, - сказал блаженный Эмброуз Бейли. А потом: - Я прощаю своих мучителей. В свете этого всепоглощающего пламени прозреваю вечный свет потустороннего мира.
- Ну, хватит, видите ли, - нетерпеливо сказал капитан. - Говорят вам, она ждет ребенка. Конечно, мы, видите ли, вполне легко можем проверить, что она беременна. Я хочу знать, когда она должна родить ребенка. Когда она зачала, по вашим подсчетам?
- Понятия не имею, - мрачно и апатично качнул головой Тристрам. - Не имею вообще никакого понятия.
Капитан вытащил из кармана кителя что-то в желтой шуршащей бумаге.
- Может, вы проголодались, - сказал он. - Может, поможет немножечко синтешока.
Развернул батончик, протянул. Блаженный Эмброуз Бейли оказался проворней Тристрама: метнулся лучом света, схватил плитку, истекая слюной. Тристрам бросился на него; они рычали, царапались, рвали. В конце концов каждый заполучил половинку. Хватило трех секунд, чтоб по-волчьи сожрать липкое коричневое вещество.
- Ну, давайте, - резко сказал капитал. - Когда это было?
- Хо огда ыло? - Тристрам причмокивал языком, облизывал пальцы. - Ах, это, - сказал он наконец. - Должно быть, в мае. Знаю, когда это было. В начале Интерфазы. У вас есть еще эта штука?
- Что имеется в виду? - терпеливо расспрашивал капитан. - Что такое Интерфаза?
- Конечно, - сказал Тристрам, - ведь вы не историк. Ничего не смыслите в науке историографии. Просто наемный головорез с карманами, туго набитыми синтешоком. - Он рыгнул; видно, его тошнило. - Когда все вы, наемные головорезы, начали шататься по улицам. Дайте еще, будьте прокляты. - Потом яростно обратился к сокамернику: - Она была моя. Ты ее съел. Ее мне принесли. Будь ты проклят, - и принялся слабо бить блаженного Эмброуза Бейли, который, сложив руки и подняв глаза, сказал:
- Отче, прости их, ибо не ведают, что творят.
Тристрам отступился, тяжело дыша.
- Хорошо, - сказал капитан. - Ну, значит, мы знаем, когда надо действовать. Можете ожидать, видите ли, окончательного позора своего брата и наказания своей жены.
- Что вы хотите сказать? О чем это вы говорите? Наказание? Какое наказание? Если собираетесь за мою жену взяться, оставьте эту суку в покое, слышите? Она моя жена, не ваша. Я сам по-своему разберусь со своей женой. - И, не стыдясь, захныкал. - Ох, Бетти, Бетти, - завывал он, - почему ты не вытащишь меня отсюда?
- Вы, конечно, понимаете, - сказал капитан, - что находитесь здесь из-за брата?
- Поменьше болтовни, - прогнусавил Тристрам, - и побольше синтешока, вы, лицемер, обжора. Ну-ка, руки вверх.
- Напитайте во имя любви к небесам, - вторил блаженный Эмброуз Бейли. - Не забывайте служителей Господа во дни изобилия своего. - Он упал на колени, вцепился в ноги капитана, чуть его не свалив.
- Охрана! - крикнул капитан.
- И, - сказал Тристрам, - оставьте в покое моего ребенка. Это мой ребенок, вы, маньяк-детоубийца. - Он начал слабыми кулаками постукивать в капитана, как в дверь. - Мой ребенок, свинья. Мой протест, мое грязное слово грязному миру, ты, разбойник. - И начал обыскивать капитана на предмет синтешока проворными длинными обезьяньими руками.
- Охрана! - крикнул капитан, отбрыкиваясь от него.
Блаженный Эмброуз Бейли отпустил капитанские ноги, пополз, упав духом, назад к своему топчану.
- Пять раз "Отче наш" и пять "Богородице, Дево, радуйся", - сказал он небрежно, - сегодня и завтра в честь Цветочка. Идите с миром, Бог вас благословит.
Явившийся охранник весело спросил:
- Не доставили вам никаких неприятностей, а, сэр? Хорошо. - Руки Тристрама, слишком слабые для дальнейшего обыска, повисли по бокам. - Вот, - ткнул в него пальцем охранник. - Настоящим кошмариком был террорист, когда только тут появился. Никак не могли его вразумить, настоящий преступник. Теперь здорово пообломался, - с оттенком гордости сказал он.
Тристрам забился в свой угол, бормоча:
- Мой ребенок, мой ребенок, мой ребенок.
С этим спондеем в ушах капитан ушел, нервно усмехаясь.
Глава 5
В конце декабря в Бриджуотере, графство Сомерсет, Западная Провинция, мужчина средних лет по имени Томас Уортон, шедший домой с работы вскоре после полуночи, подвергся нападению каких-то юнцов. Они пырнули его ножом, ободрали, насадили на вертел, смазали жиром, нарезали, приготовили, - открыто, без всякого стыда, в одном из городских кварталов. Голодную толпу, которая шумно требовала ломтей и кусков, удерживали позади - чтобы не нарушился Королевский Мир - жующие, брызжущие слюной серые. В Тереке, Северный Райдинг, трое парней - Альфред Пиклс, Дэвид Огден и Джеки Пристли - были насмерть убиты молотком в темной пивной и утащены через задний двор в дом чуть дальше по улице. Два вечера улица веселилась под дымок жаркого. В Стоуке-на-Тренте из-под снега внезапно оскалился скелет женщины (позже опознанной как Мария Беннет, незамужняя, двадцати восьми лет), начисто лишенный нескольких хороших вырезок. В Джиллингеме, графство Кент, Большой Лондон, на потайной задней улочке открылся продуктовый магазин, где по ночам шла жарка; похоже, его опекали представители обеих полиций. Ходили слухи о солидных хрустких рождественских обедах в некоторых не подвергшихся преобразованиям районах побережья Саффолка.
В Глазго на хогманей секта бородачей, поклонявшихся Ньялю, приносила многочисленные человеческие жертвы, оставляя обожествленному сожженному советчику внутренности, а себе мясо. В не столь изысканном Киркколди наблюдалось немало частных кейли с мясными сандвичами. Новый год начинался с рассказов о робкой антропофагии в Мэрипорте, Ранкорне, Берслеме, Западном Бромвиче и Киддерминстере. Потом в столице внезапно полыхнул собственный каннибализм: мужчина по фамилии Эмис претерпел жестокую ампутацию руки на окраине Кингсвея; С. Р. Кок, журналист, был сварен в старом медном котле неподалеку от Шепердс-Буш; мисс Джоан Уэйн, учительница, была зажарена кусками.
Впрочем, все это были рассказы. Никакого реального способа проверить их истинность не существовало; они вполне могли оказаться бредовой фантазией экстремального голода. В частности, одна история оказалась столь невероятной, что бросила тень сомнения на другие. Из Бродика на острове Арран сообщалось, будто за коллективным ночным поеданием человеческой плоти последовала гетеросексуальная оргия в ярком свете брызжущих салом факелов и будто на следующее утро был замечен пробившийся из-под утоптанной земли росток корнеплода, известного как козлобородник. Чему никоим образом ни с какими натяжками было невозможно поверить.
Глава 6
У Беатрис-Джоанны начинались схватки.
- Бедная старушка, - сказал Шонни. - Бедная, бедная старушка.
Он, его жена и свояченица стояли в то яркое, хрусткое февральское утро у стойла Бесси, больной свиньи. Всей обмякшей серой тушей Бесси, слабо похрюкивая, лежала на боку - огромная руина плоти. Верхний бок в странных пятнах вздымался, точно ей снилась охота. Панкельтские глаза Шонни наполнились слезами.
- Глисты в ярд длиной, - сокрушенно сказал он, - ужасные живые глисты. Почему глисты должны жить, а она нет? Бедная, бедная, бедная старушка.
- Ох, Шонни, прекрати, - всхлипнула Мевис. - Мы должны очерстветь сердцем. В конце концов, она просто свинья.
- Просто свинья? Просто свинья? - возмутился Шонни. - Она выросла вместе с детьми, благослови Бог старушку. Она была членом семьи. Она без конца приносила приплод, чтоб мы могли прилично питаться. Ей надо устроить христианские похороны, спаси Господь ее душу.
Беатрис-Джоанна сочувствовала его слезам; она во многом была ближе с Шонни, чем с Мевис. Но сейчас на уме у нее были другие вещи. Начинались схватки. Нынче справедливый баланс: смерть свиньи, рождение человека. Она не боялась, веря в Шонни и Мевис, особенно в Шонни; беременность шла здоровым нормальным путем, терпя только некоторые разочарования: сильному желанию пикулей-корнишонов пришлось остаться неудовлетворенным, стремление переставить в фермерском доме мебель пресекла Мевис. По ночам иногда возникало всепоглощающее желание оказаться в уютных объятиях, как ни странно, не Дерека, а…
- А-а-а-ах.
- Получается две за двадцать минут, - сказала Мевис. - Иди-ка лучше в дом.
- Это потуги, - сказал Шонни с чем-то похожим на радость. - Должно быть, где-нибудь нынче ночью, хвала Господу.
- Немножечко больно, - сказала Беатрис-Джоанна. - Не сильно. Просто чуточку, вот и все.
- Хорошо, - с энтузиазмом пробурчал Шонни. - Первым делом надо клизму. С мыльной водой. Позаботишься об этом, Мевис? И ей лучше принять хорошую теплую ванну. Правильно. Горячей воды у нас, слава Богу, полно. - Он поспешно погнал их в дом, оставив Бесси страдать в одиночестве; принялся открывать и захлопывать дверцы шкафчиков. - Перевязочные материалы, - кричал он. - Я должен приготовить перевязочные материалы.
- Хватит еще времени, - сказала Мевис. - Она человек, знаешь, не зверь в поле.
- Поэтому я и должен приготовить перевязочные материалы, - взорвался Шонни. - Боже милостивый, ты что, женщина, хочешь, чтобы она просто перекусила пуповину, как кошка? - Нашел льняные нитки и, распевая панкельтский гимн, сплел десять дюймов на перевязь пуповины, завязав на концах узлы. Тем временем Беатрис-Джоанну отвели наверх в спальню, в доме во все горло запели трубы с горячей водой, потрескивая и напрягаясь, как корабль в пути.
Боли становились все чаще. Шонни приготовил постель в отапливаемом сарае, постелил упаковочную бумагу, разгладил поверх нее простыню, без конца распевая. Урожай погиб, умирает верная свинья, только новая жизнь готова показать нос силам бесплодия - жестом, некогда называвшимся "накося-выкуси". Нежданно-негаданно в голову Шонни пришли два странных имени почему-то казавшихся бородатыми, - Зондек и Ашхейм. Кто же они такие? Он вспомнил: древние изобретатели анализа на беременность. Несколько капель мочи беременной женщины, введенные маленькой мышке, заставляли ее быстро достичь половой зрелости. По какой-то причине его сердце прыгнуло в неизмеримом восторге. Это, конечно, огромная тайна - вся жизнь едина, вся жизнь едина. Но сейчас не время об этом думать.
Димфна и Ллевелин пришли домой из школы.
- В чем дело, пап? Что будет, пап? Что ты делаешь, пап?
- Тетке вашей время пришло. Не приставайте ко мне сейчас. Идите куда-нибудь, поиграйте. Нет, постойте, пойдите побудьте с бедной старушкой Бесси. Подержите ее за копытце, бедную старушку.
Теперь Беатрис-Джоанне хотелось лечь. Плодная оболочка быстро лопнула, отошли воды.
- На левый бок, девочка, - приказал Шонни. - Больно? Бедная старушка.
Фактически боль становилась гораздо хуже; Беатрис-Джоанна начала задерживать дыхание и сильно тужиться. Шонни привязал к изголовью кровати длинное полотенце, уговаривал:
- Тяни, девочка. Тяни сильней. Благослови тебя Бог, теперь уж недолго. - Беатрис-Джоанна тянула со стонами. - Мевис, - сказал Шонни, - дело, должно быть, долгое. Принеси-ка мне пару бутылок сливовицы и стакан.
- Осталась всего пара бутылок.
- Вот их и тащи, будь доброй девочкой. Ну, ну, моя красавица, - сказал он Беатрис-Джоанне. - Тяни, тяни, благослови тебя Бог.
Он проверил гревшиеся на радиаторе старомодные свивальники, связанные двумя сестрами долгими зимними вечерами. Стерилизовал свои перевязочные материалы; ножницы кипели в кастрюле; на полу поблескивал жестяной таз; хлопковая вата ждала, когда ее скрутят в тампоны; на косой балке висели свивальники, - все фактически готово.
- Благослови тебя Бог, дорогая моя, - сказал он своей жене, вернувшейся с бутылками. - Будет великий день.
День, безусловно, был долгим. Беатрис-Джоанна напрягала все мышцы почти два часа. И кричала от боли, а Шонни, потягивая сливовицу, ободрительно покрикивая, наблюдал, ждал, потея не меньше нее.
- Будь у нас только, - бормотал он, - хоть какое-то обезболивающее. Вот, девочка, - решительно сказал он, - выпей-ка, - и протянул бутылку. Но Мевис схватила его за руку.
- Смотри! - закричала она. - Идет!
Беатрис-Джоанна взвизгнула. На свет появлялась головка, завершала, в конце концов, трудный путь: оставив позади костистый туннель тазового пояса, проталкивалась сквозь влагалище в полный воздуха мир, - равнодушный сейчас, он вскоре станет враждебным. После короткой паузы протолкнулось и тело ребенка.
- Отлично, - сказал Шонни с сияющими глазами, вытирая закрытые глазки младенца влажным тампоном, нежными, любовными движениями. Новорожденный закричал, приветствуя мир. - Прелестно, - сказал Шонни.
Потом, когда пульс в пуповине начал замирать, взял две приготовленные связки ниток, умело перевязал, туго, еще туже, крепко-накрепко, так что получились две пограничные линии с ничейной землей в центре. И осторожно щелкнул между ними стерилизованными ножницами. Теперь новая капля жизни, наполняясь бешено глотаемым воздухом, была предоставлена сама себе.
- Мальчик, - сказала Мевис.
- Мальчик? Так тому и быть, - сказал Шонни. Освободившись от матери, он переставал быть простой вещью. Шонни оглянулся, следя за выходом плаценты, пока Мевис заворачивала ребенка в шаль и укладывала в ящик у радиатора; купать его предстояло попозже.