- Ты суешься всюду - ты пролезла во всю мою жизнь! Ты решаешь, что мне делать, сколько потратить, - у меня больше и друзей своих не осталось. Вокруг все твои друзья! - Она схватила сумку с сегодняшними покупками и швырнула ею в Гредель. Гредель закрылась руками, и вещи из сумки высыпались на пол. Кэроль подхватывала их и опять швыряла, и Гредель ничего не оставалось, как складывать пакеты себе на колени. Вскоре она оказалась окружена целой горой дорогих тряпок и кожаных вещей ручной работы.
- Забирай свое барахло и выметайся! - визжала Кэроль. Схватив Гредель за руку, она стащила ее с софы. Свободной рукой она подхватывала свертки, но пока Кэроль тащила ее к двери, несколько из них все же просыпалось на пол. - Я больше не желаю тебя видеть! Убирайся! Убирайся!
Дверь с треском захлопнулась. Гредель стояла в коридоре, прижимая к груди пакеты с покупками, словно ребенка. Было слышно, как внутри квартиры Кэроль в ярости швыряет на пол все, что подворачивается под руку.
Она не знала, что делать. Первой ее мыслью было открыть дверь - она знала коды - и попытаться успокоить Кэроль и объясниться с ней.
Я не брала твоих денег, мысленно возражала она. Я никогда ни о чем не просила.
В дверь изнутри стукнулось что-то тяжелое, та даже задрожала от удара.
Кэроль не собирается во флот. От одной этой мысли опустились руки и закружилась голова. Значит, и ей придется остаться здесь. На Спэнии, в Фабах. Придется…
А что же завтра? - отчаянно подумала она. Поутру они с Кэроль собирались сходить в новый бутик. Может быть, теперь они уже никуда не пойдут?
Внезапно она осознала бессмысленность этого вопроса, и ею овладел гнев, гнев на собственную глупость. Надо было думать головой, а не соваться к Кэроль, когда та находится в таком состоянии.
Она вернулась к матери и побросала там покупки. Эвы дома не было. Гредель обуревали гнев и отчаяние. Она позвонила Хромуше и попросила прислать кого-нибудь за ней, и он весь вечер развлекал ее.
Утром она вернулась в Вольты к тому часу, на который у нее было назначено свидание с Кэроль. В вестибюле стояла толкотня - в дом въехали новые жильцы, и их пожитки загромождали несколько мотокаров с золочеными эмблемами Вольт. Гредель обратилась к привратнику тоном, каким обычно разговаривают пэры, и тот назвал ее "леди Сула" и освободил для нее одной следующий подъемник.
Перед дверями Кэроль она помедлила. Она понимала, что придется унижаться, хотя она ничем этого не заслужила.
Но это было ее единственной надеждой. Разве у нее был выбор?
Она постучала и, не дождавшись ответа, постучала еще раз. За дверью послышались шаркающие шаги, и перед ней возникла хмельная Кэроль, моргающая спросонья за завесой спутанных волос. На ней была та же одежда, что она накинула вчера после ванной, она стояла у входа босиком.
- Почему ты не вошла сама? - вместо приветствия спросила Кэроль. С этими словами она повернулась и пошла в глубь квартиры. Гредель шагала за ней, ее сердце тревожно стучало в груди.
За дверями царил полный разгром. Разбитые бутылки, подушки, какие-то пакеты, обломки фарфоровых чашек с фамильным гербом семейства Сула.
Еще больше бутылок валялось на столах, из них расползался тот же запах можжевельника, которым, казалось, насквозь пропахла Кэроль.
- Я чувствую себя ужасно, - сообщила та. - Кажется, немного перебрала этой ночью.
Неужели она забыла, гадала Гредель. Или просто притворяется?
Кэроль потянулась за бутылкой джина и, звякая о стакан, дрожащей рукой налила себе на два пальца.
- Мне нужно прийти в себя, - объяснила она и выпила.
Мысль пронзила Гредель, словно откровение. Она же просто пьяница, подумала она. Просто еще одна проклятая пьяница…
Кэроль поставила стакан на стол, вытерла рот и хрипло рассмеялась.
- Теперь можно пойти повеселиться, - объявила она.
- Да, - согласилась Гредель. - Пойдем.
Она начала подозревать, что больше ей уже никогда не будет весело.
Наверное, тогда-то Гредель и начала ненавидеть Кэроль, а может быть, этот случай только высвободил ту неприязнь, которая незаметно зрела в ней уже какое-то время. Но теперь Гредель трудно было провести в обществе Кэроль даже час, чтобы не начать злиться. Неаккуратность Кэроль заставляла стискивать зубы, а ее смех только действовал на нервы. От пустых дней, которые они проводили, бессмысленно перебираясь из лавки в ресторан, а из ресторана в клуб, хотелось кричать в голос. Ее стала возмущать необходимость прибираться за Кэроль, а делать это приходилось непрерывно. Постоянные смены настроения Кэроль, ее способность мгновенно переходить от смеха к ярости и дальше к угрюмой отстраненности доводили Гредель до белого каления. Даже любовь Кэроль и ее импульсивную щедрость стало непросто выносить. "Чего это она так суетится вокруг меня? - думала Гредель. - А что будет через минуту?"
Но Гредель предпочитала держать все это при себе, и временами ей снова начинало нравиться общество Кэроль, иногда она ловила себя на неподдельной радости, которую ей доставляло это существование. Тогда ей оставалось только дивиться, как два таких разных чувства, любовь и ненависть, ухитряются одновременно существовать в ней.
Наверное, что-то подобное происходит с ее так называемой красотой, решила она. Как правило, люди обращали на нее внимание из-за внешности, но ведь это не была она сама. Она была тем, что оставалось внутри: мыслями и мечтами, принадлежавшими только ей, а вовсе не внешней оболочкой, доступной всем. Но люди видели только эту оболочку, и большинство из них только о ней и думали, только ее и любили или ненавидели. Та Гредель, которая общалась с Кэроль, тоже была такой же оболочкой, машиной, которую она создала для общения с подругой, даже не задумываясь об этом. Эта оболочка вовсе не была ненастоящей, но это была не она.
Сама она ненавидела Кэроль. Теперь она знала это твердо.
Если Кэроль и замечала смятение подруги, то не подавала вида. Да она и нечасто бывала в состоянии замечать что-нибудь особое. С вина она перешла на крепкие напитки и потребляла их все больше и больше. Когда ей хотелось напиться, она желала напиться сразу - это была ее обычная манера, - а крепкие напитки действовали быстрее. Перепады настроения все учащались, и это не проходило даром. Ее больше не пускали в престижный ресторан, за то что она громко разговаривала и пела там, а на просьбу официанта вести себя потише запустила в него тарелкой. Ее вышвырнули из клуба за драку с женщиной в женском туалете. Гредель так и не смогла выяснить, из-за чего завязалась драка, но в течение нескольких следующих дней Кэроль гордо демонстрировала всем синяк под глазом, оставленный кулаком вышибалы.
Как правило, Гредель удавалось теперь избегать гнева Кэроль. Она уже могла распознавать тревожные сигналы и к тому же научилась понемногу манипулировать настроением Кэроль. Она могла теперь сама "менять музыку" Кэроль или по крайней мере отводить вскипающий гнев подруги от себя на кого-нибудь другого.
При этом она теперь проводила в обществе Кэроль почти все свое время. Хромуша был в бегах. Она поняла это по тому, что он прислал Панду забрать ее от Кэроль, вместо того чтобы приехать самому. Панда отвез ее в Фабы, но не в человеческий квартал: они направились в здание, в котором обитали лайоны. Пока она ждала лифта в вестибюле, ее внимательно разглядывало семейство гигантских птиц. В воздухе резко пахло нашатырным спиртом.
Хромуша окопался в маленькой квартирке на верхнем этаже, вместе с парой охранников и лайонами. Птица переступала с ноги на ногу, глядя на входящую Гредель. Хромуша выглядел обеспокоенным. Он ни слова не сказал Гредель, только кивком подбородка показал на дверь в заднюю комнату.
В квартире было по-летнему жарко. Сильно пахло аммиаком. Хромуша подтолкнул Гредель к постели. Она села, но Хромуше не сиделось: он расхаживал взад и вперед, постоянно натыкаясь на стены маленькой комнатки. Его обычной элегантной походки как не бывало, он запинался и прихрамывал.
- Как ни неприятно, - произнес он наконец, - но надо признать, что происходит что-то не то.
- Тебя ищет патруль?
- Не знаю. - Он плотно сжал губы. - Вчера арестовали Бурделя. Его забрал легион справедливости, а не патруль, значит, его поймали на чем-то серьезном, на чем-то, за что полагается казнь. Есть сведения, что он имел дела с администрацией префекта.
Он снова сжал губы. Такие парни, как Хромуша, не должны были иметь дел с префектурой, им полагалось идти на казнь с закрытым ртом.
- Кто ею знает, что он им там наврет, - продолжал Хромуша. - Но он напрямую связан со мной, и он может продать и меня, и любого из моих парней. - Он остановился и потер подбородок. - Я пытаюсь сейчас выяснить, кого именно он назовет, - объяснил он.
- Понятно, - сказала Гредель.
Хромуша поглядел на нее. Его голубые глаза лихорадочно блестели.
- С этих пор тебе нельзя звонить мне. Мне нельзя звонить тебе. Нам нельзя показываться вместе на людях. Если я… захочу тебя, я пошлю кого-нибудь из своих людей за тобой к Кэроль.
Гредель подняла на него глаза.
- Но, - начала она, - когда?
- Когда… я… захочу… тебя… - проговорил он настойчиво. - Я не знаю когда. Тебе просто нужно оказаться там, когда ты мне понадобишься.
- Да, - ответила Гредель. У нее в голове все перемешалось. - Я буду там.
Он присел рядом с ней на постель и обнял ее за плечи.
- Ты нужна мне, Землянка, - сказал он. - Ты действительно нужна мне сейчас.
Она поцеловала его. Его кожа горела, как при лихорадке. Она чувствовала вкус его страха. Нетвердыми пальцами Хромуша начал расстегивать пуговицы на ее платье. Ты скоро умрешь, подумала она.
Если только ей самой не придется принять наказание вместо него, так же как Эва когда-то расплатилась за грехи своего мужчины.
Гредель поняла, что ей стоит подумать о себе, пока еще не поздно.
* * *
Когда Гредель уходила от Хромуши, он дал ей двести зенитов наличными.
- Я не могу сейчас ничего купить тебе, Землянка, - пояснил он. - Купи себе что-нибудь приятное за меня, хорошо?
Гредель вспомнила, как Антоний обвинял ее, будто она продается за деньги. Теперь она не могла бы сказать, что это неправда.
Человек Хромуши отвез Гредель домой к матери. Гредель пошла вверх по ступенькам, не вызывая лифта, - ей нужно было подумать. Когда она добрела до дверей квартиры Эвы, в ее голове начала созревать идея.
Но сперва она должна была рассказать матери о Хромуше и объяснить ей, почему она переезжает к Кэроль.
- Конечно же, лапушка, - ответила Эва. Она взяла Гредель за руки и сжала ее ладони в своих. - Конечно, тебе нужно быть там.
Эва всегда была верна своим мужчинам, подумала Гредель. Ее арестовали и приговорили к нескольким годам исправительных работ за человека, которого она с тех пор и не видела. Она провела свою жизнь, сидя одна и дожидаясь, пока не объявится ее очередной мужчина. Она была красива, но при ярком солнечном свете Гредель были видны первые прорехи в фасаде ее красоты, тонкие морщинки в уголках глаз и вокруг рта, которые время будет теперь только углублять. Когда исчезает красота, исчезают и мужчины.
Эва сделала ставку на свою красоту и на мужчин, но ни на то ни на другое нельзя было надеяться. Если Гредель останется с Хромушей или с любым парнем, похожим на него, она пойдет по той же дорожке, что и мать.
На следующее утро Гредель взяла с собой пару сумок и отправилась к Кэроль. Та еще спала и не проснулась, когда Гредель прошла в спальню и взяла ее кошелек с документами. Выскользнув из квартиры, Гредель направилась в банк, открыла там счет на имя Кэролайн, леди Сулы, и положила туда три четверти той суммы, которую ей дал Хромуша.
Когда ее попросили поставить отпечаток пальца, она поставила свой.
Глава 7
- Разрешите обратиться, милорд? - произнес кадет Сейшо. - Я просматриваю корреспонденцию, и тут рекрут Левойзер делает о капитане высказывание, относительно которого я затрудняюсь принять решение…
Мартинес вгляделся в появившееся на нарукавном дисплее лицо молодого кадета.
- Она говорит, что собирается убить капитана, изувечить или оскорбить его или же не подчиняться его приказам? - уточнил Мартинес.
Сейшо заморгал.
- Нет, милорд. Тут… нечто более личное.
- Более личное? - заинтересовался было Мартинес, но тут же решил, что лучше, пожалуй, остаться в неведении.
- Если речь не идет об оскорблении достоинства, угрозе жизни или саботаже, значит, это не может считаться особо тяжким преступлением. Пропусти как есть.
Сейшо кивнул:
- Слушаюсь, милорд.
- Что-нибудь еще?
- Нет, милорд.
- Тогда до свидания.
Рукав сделался траурно-белым, и Мартинес вернулся к своей работе - или, точнее говоря, к работе Козловского. Старший лейтенант приступил к тренировкам, и Мартинес теперь выстаивал смены и за себя, и за Козловского.
Надо сказать, что, принимая дела команды близко к сердцу, приходилось не только выстаивать чужие смены. На Мартинеса навалили чертову прорву судовых поручений. Он сделался библиотекарем и офицером-затейником, военным полицейским и шифровальщиком - последнее было хоть в какой-то степени по его профилю. Он состоял в качестве действительного члена в совещательном совете кают-компании и в совещательном совете офицерской столовой. Он отслеживал счета офицерской и общей кухонь, для чего требовался особый бухгалтерский талант, которым он, кстати, вовсе не обладал. Он же был включен в состав совета по корпусу и совета по оружейной безопасности, да еще и в конфликтный совет по делам кадетов, конфликтный совет по делам солдат срочной службы и в совет шифровальщиков.
Как член адаптационного совета он должен был помогать людям справляться со стрессовыми ситуациями, в результате чего все срочники осаждали его со своими горестными историями, надеясь выдоить из него хоть немного денег.
А в довершение ко всему он был назначен старшим ответственным за цензуру корабельной почты, но эту работу он с удовольствием свалил на Сейшо и пару других кадетов. На деле он перепоручал кадетам и надежным прапорщикам почти всю свою работу, хотя все касающееся распределения денежных средств, естественно, приходилось делать самому.
В данный момент он как раз сидел над счетами кают-компании. Требовалось собрать с трех лейтенантов взносы на общий стол, а собранную сумму потратить главным образом на выпивку и деликатесы, хотя часть денег должна пойти на негласную оплату услуг стюарда кают-компании, профессионального повара, а другая часть уйдет на ставки на футбольные матчи. В этом сезоне "Корона" много выигрывала, и большая часть ставок давала прибыль.
Больше всего Мартинесу досаждали проблемы с инвентарными списками. Для офицерского стола было закуплено довольно много продуктов, которых теперь на складе не оказалось. Может быть, их подворовывал рядовой персонал, хотя это и казалось маловероятным, если учесть, что эти запасы хранились в отдельном, запираемом помещении. Может быть, их таскал стюард, у которого имелся ключ от этих запасов. Но поскольку большая часть пропаж произошла после того, как "Корона" встала у причала магарийской кольцевой станции, Мартинес подозревал, что несунами были сами офицеры, которым эти деликатесы могли понадобиться в качестве подарков женщинам на кольцевой станции или в поселениях при подъемниках на планете.
Но в таком случае почему эти офицеры не расписывались в ведомости? В конце концов, они же сами платили за эти продукты.
Мартинес своими глазами видел, что исчезнувшие продукты существовали. Он расписывался за них. А теперь они исчезли.
Он побарабанил пальцами по дисплею. Об этом, пожалуй, тоже стоило побеседовать с Алиханом.
Экран на его левом обшлаге опять запищал, и Мартинес, предполагая, что это опять Сейшо со своими вопросами, раздраженно отозвался на сигнал:
- Мартинес. Что еще?
Возникший на экране человек ответил извиняющимся взглядом.
- Это говорит Дитрих от шлюзовой камеры, милорд. Военная полиция привела троих из наших людей, отпущенных в увольнение.
Дитрих был одним из двух охранников, стоящих у выхода на кольцевую станцию.
- Они что, на ногах не держатся? - уточнил Мартинес.
Дитрих оторвал взгляд от камеры, поглядел куда-то в сторону и снова повернулся к Мартинесу.
- Сейчас уже держатся, милорд.
Мартинес удержался от вздоха.
- Я подойду через минуту и распишусь за них.
Таковы трудовые будни военного полицейского на корабле.
Он положил счета кают-компании обратно в защищенные паролем конверты и встал со стула. "Корона" стояла, пришвартовавшись носом к кольцевой станции, и, следовательно, передний люк находился "над" командной рубкой, где Мартинес нес сейчас вахту. На время стоянки в доке в просвете центрального тоннеля был установлен портативный эскалатор - по сути дела, просто мотостремянка, - и Мартинес встал на него, чтобы подняться к переднему люку "Короны".
Такелажник первой степени Дитрих поджидал его на входе - при пистолете, наручниках и шокере, висящих на широком алом поясе, с красной повязкой военного полицейского на рукаве.
- Жоу, Ахмет и Надьян нарушали порядок в нетрезвом виде. Разнесли бар в ходе драки с бандой с "Неистового Шторма".
Жоу, Ахмет и Надьян. Мартинес не слишком долго служил на судне, но уже давно не испытывал никакой симпатии к этой троице.
Поднявшись по длинному подъемнику на станцию, он увидел трех скованных наручниками рекрутов, одежда на всех была порвана, губы разбиты, глаза заплыли синяками. У Надьяна был вырван клок волос с головы. После того как их обработали деятели с "Неистового Шторма", полицейские-наксиды, подоспевшие к шапочному разбору, видимо, добавили еще и от себя. Поганцы провели ночь в местной тюрьме, и воняло от них теперь соответственно.
Срочнослужащих во флоте в зависимости от их выдающихся заслуг классифицировали "орешками", "дыролазами" или - в особо тяжелых случаях - "горбушками", "тюрями" и "оладьями". Но как бы их ни называли, все они относились к одному из нескольких хорошо всем известных типов. Что касается Жоу, Ахмета и Надьяна, то их характеризовала склонность к скандалам, запрещенной игре в кости, выпивке, краже из корабельных кладовых и связям с женщинами легкого поведения. Не будь их типы столь хорошо изучены поколениями офицеров, Мартинес, может быть, и испытал бы хоть какое-то негодование при виде этой троицы. А так он не испытывал ничего, кроме отстраненной брезгливости.
Мартинес ознакомился с обвинениями в адрес арестованных, предъявленными констеблем полиции. Подписав протокол, выведенный на огромном дисплее, предъявленном констеблем, и документ, заверяющий факт взятия арестованных полицией под стражу, по напрягшейся позе наксида он понял, что за его спиной появился кто-то еще. Он обернулся.
По кольцевой станции в окружении двух десятков подчиненных офицеров шествовал командующий эскадрой Кулукраф, капитан флагманского судна в команде Фанагии. Было заметно, что наксиду стоит большого труда удержаться от прямого низкопоклонства в присутствии столь высокопоставленного лица.
Мартинес послал электронные копии документов на свое рабочее место на "Короне" и вернул полицейскому дисплей.
- Вы можете снять с них наручники, констебль, - сказал он.
- Слушаюсь, милорд.