- Сколько их вообще? - спросил он вслух у Матвея, успевшего оправиться после постигшей его неприятности.
- А? - тот вздрогнул. - Кого это "их"?
- Белоглазых.
Отсутствие лишних ушей, похоже, подействовало на Джокера благотворно, шарахаться в сторону от вопроса не стал, заговорил спокойно, хоть и негромко:
- А, этих. Зачем тебе? Всех всё равно не передавишь, хоть ты и мастер по этим делам. Много их очень, понял? Псих старый, Арон, плёл, что раньше их было чуть не двадцать миллионов, но мне что-то не шибко верится. Сейчас гораздо меньше, я думаю, хотя кто ж их считает. Арона сказки если послушать на ночь глядя, так спать потом не сможешь.
- И всё-таки, - решил поощрить рассказчика Волков. - Спать же нам сейчас ни к чему?
- И то правда, - сказал Матвей сдерживая невольный зевок. Видно было, что сам он не прочь поболтать, пока есть такая возможность.
- Рассказывал он мне как-то, белоглазые, мол, - это всё, что осталось от коренного населения, а гои, изгои и прочие - пришлецы. То есть, получается, и предки мои тоже? Ха! А сам Арон тогда кто? Ведь он, старый хрыч, говорит, что всё это пережил. И само проклятие, и время проклятых, и обращение, и нашествие северян, и великое объединение, и очищение.
- Что за проклятие?
- Да мне почём знать? И тебе тоже знать ни к чему, а то ещё узнает кто, что знаешь, дадут тебе тогда, чтоб знал. И мне дадут за то, что я тебя знаю.
- Но Арон же рассказывал тебе? - понукал Волков, глядя во тьму за боковыми стёклами, непроглядную из-за подступивших к самой дороге крутобоких холмов.
- Ага, его слушать, так это надо гороху сначала нажраться, - фыркнул сатир и без всякого перехода стал рассказывать дальше:
- С этого самого проклятия, Арон мне говорил, и началась кутерьма. Что оно и почему - не спрашивай, не знаю. Страшно было узнавать, а то узнают ещё, что знаю… Да, так после него, мол, и стали все они белоглазыми. А мне вот сомнительно, почему же тогда дети у белоглазых рождаются обязательно белоглазыми? Теперь-то ведь проклятия никакого нет!
- Даже если женщина не белоглазая? - перебил Волков.
- Чего? Ты что, с неба упал? Бабы волкодавами не бывают. Ха! Вот, блин, придумал - белоглазые женщины! Да будь у них свои бабы, разве стали бы они якшаться с изгойками? Да и с гойками тоже. Деревня ты, указа княжьего не знаешь! Повинна каждая женщина пустить белоглазого, препятствий ему не чинить, а буде случится зачатие, то сына выносить, выродить, выкормить, и будет за то почёт, уважение и гойское звание ей и мужу её, а когда сына сдадут на службу княжью, получат пенсию и грехов отпущение, кем бы ни были ранее, и как ни грешили бы. А кто будет препоны чинить природному, тот вор и враг власти княжеской. А с врагами власти княжьей, Саша, разговор короткий. Ты вот сегодня не дал свершиться княжьим установлениям, а вдруг бы случилось зачатие? Ладно-ладно, шучу я. Тебе-то что - ты ж волкодава завалил, за это тоже не милуют. Но я тебя не выдам.
Матвей добавил, покосившись на спутника, ещё что-то неразборчиво. Машина вильнула, сатир спохватился и выровнял руль. Но Саша не обратил внимания ни на брошенное вскользь замечание, ни на странный сатиров взгляд, слишком был поглощён собственными мыслями: "Понятно теперь. Такая мутация. Безразлично, что послужило мутагенным фактором, важен результат. Белоглазые, все как один. И дети у них тоже. Значит, рождаются от них одни мальчики. Разве такое бывает? Ладно предположим, что бывает… Получается, если б не пришлецы… тьфу, словечко его идиотское! Выходит, без мигрантов исторической перспективы у страны этой нет. Значит, верхи - сплошь мужчины. Или нет? Есть же ещё княгиня Диана, хоть она и самозванка. Да, совсем забыл! У князя, помнится, дочь, а не сын! Значит, князь-то не волкодав! Небеса чёрные и красные, что за собачье государство?!" - морщился Волков, слепо таращась в освещённую фарами ночь, из которой сыпались стволы, стволы, стволы древесные частоколом справа и слева, нависшие ветви, изгородь, ворота. Открыты настежь. Зачем они здесь, всё равно же не заперты?
Матвей притормозил, чтобы не зацепить полуоткрытые ворота, яркие пятна света неторопливо проползли по створкам, сорвались в темень. Саша глянул вперёд и непроизвольно схватился за ручку двери. Огоньки глаз, оскаленные пасти, шерсть вздыбленная на загривках - многоголовое чудище щерилось, выскочив навстречу из заворотной тьмы, дышало паром, капли слюны, извергнутые лаем из жарких его глоток искрами сверкали в лучах фар.
Интермедия
Неотправленное письмо
Здравствуй, Сашечка!
Представляешь, оказывается, я не умею писать письма. Битых полчаса сидела над этой вот первой строкой, выворачивала её то так, то этак, но всё равно не получается выразить, как я по тебе соскучилась. И всего-то прошло чуть больше суток после того, как за тобой, таким мрачным и надутым, закрылась дверь, а я… Ну нет, не стану рассказывать, что со мной было после этого. И спала очень плохо: снились всякие кошмары о Княжествах; такие, что не хочется и пересказывать. Скажу тебе честно, очень мне не нравится твоя командировка. И что это за такое странное условие - нельзя, мол, пользоваться гравитоном? Я так и сказала твоему отцу, что терпеть такое безобразие не намерена и обязательно пожалуюсь в этот ваш Совет Исследователей.
Очень сегодня меня утомили неугомонные пятилетние бандиты. Особенно мальчики. Интересно, ты тоже был таким? Спрашиваю не из праздного интереса, просто пытаюсь приготовиться морально к тому, что ждёт меня в недалёком будущем. Так я устала, что заснула по дороге домой. Знаешь, я, наверное, переселюсь пока в Радужное, чтоб не приходилось ездить каждый день, а вечером возвращаться в пустую квартиру. Как-то я совершенно отвыкла переносить одиночество. Странно, правда? Всего за какой-нибудь месяц.
Завтра ещё раз поговорю с твоим отцом, спрошу его, нельзя ли устроить, чтобы тебе всё-таки пересылали письма. Если нельзя, то пусть придумает, как сделать так, чтобы было можно, или хотя бы объяснит, почему нельзя. Скажу ему, что мне вредно волноваться, а ещё вреднее не услышать хотя бы раз в день от тебя, как ты меня любишь.
Ну вот и всё. Письмо получилось длинное и невероятно глупое, но это не страшно, поскольку всё равно отправить его тебе я не могу. Но и не написать хотя бы раз в день, что люблю тебя, у меня не получится, уж извини.
Возвращайся скорее, Саша, а лучше - забери меня к себе, туда. Лучше - прямо сейчас.
Твоя Иришка.
* * *
Ирина Волкова аккуратно поставила последнюю точку, прочла письмо ещё раз, вздохнула, нажала клавишу "удалить" и долго ещё сидела, разглядывая пустой белый прямоугольник. Губы её шевелились, глаза были сухи. Её мучили скверные предчувствия.
Глава шестая
- А ну, блохастые! Пшли! - заорал Матвей и нажал на крестовину руля. К рычанью и лаю добавился хриплый медвежий рёв, захотелось заткнуть уши. Но собачьи головы всё ещё выскакивали в световые конусы, скалились. "Стая собак всего лишь", - сообразил Волков, вздохнул с облегчением и пробормотал: "Афине: выключить консоль". Надо же, перепугался так, что самозапустилась программа!
- Что ты всё Афина да Афина? - ворчал Матвей. - Язык бы придержал, особенно на людях. Помолиться хочешь, так молись Баалу лучше, больше будет толку, а ещё лучше - помалкивай, когда приедем, я буду говорить. Несёшь всякую ересь, и одежда на тебе еретическая. Переодеть бы тебя, но во что? Эх, жаль, не ободрали мы того волкодава! Постричь бы тебя ещё не мешало - вылитый бы волкодав вышел, даром что зенки не белые. А подумать - и хорошо, что волкодава не ободрали. Всякому ясно станет, что ты ряженый, как только он в глаза тебе глянет.
- А ты как же?
- Что? А! Ты об одёжке этой! Так я ж кошу под приблатнённого. Есть такие: по натуре не волкодавы, но приблатнённые. Ну, которые при должности, понимаешь? Но у тех, что ты завалил, круги на погонах. При таких должностях приблатнённых нет. Эх, мать-тиамать, что за темень?!
Матвей снизил скорость. Темно было так, что разобрать невозможно, по равнине ли дорога идёт, или опять через горы. "Новолуние, или облачность низкая? - прикидывал, чтоб не сморило от усталости, капитан. - Пожалуй, небо затянуто, звёзд ведь нет. Темно как… даже не знаю где. Как в шахте на Весте, если выключить головной фонарь, или как в кастрюле под крышкой. Посадили тебя, друг Саша, в кастрюлю и станут сейчас поджа… то есть, варить за грехи твои тяжкие. В кипящем масле. Или в чём там? Дождём вымочили, на скалах высушили. Нет, не высушили, хоть и обещали. Клипса. Потом ещё другая. Сорока-воровка. Обкормила, опоила, но спать не уложила, прокляла и к чёрту послала. За что? Судил грешников по делам их. А судить, Сашенька, значит - судимым быть и мучиться. Не хочу. Чашу эту мимо пронеси. Иришка… Иронька, сохрани и спаси… Ах-х!
Боль в правом виске от удара о стекло, нет рядом Ироньки, а казалось - так близко она. Тьма и холодное у виска что-то. Стеклянное. За стеклом ночь. Мелькают чёрные провалы в мрачной серой стене. Окна?
- Зар-р-раза! - зарычал Матвей и дёрнул рулём. Сашу бросило влево так же резко, как в прошлый раз, когда стукнулся головой о боковое стекло.
- Яма на яме! - ругался сатир.
- Мы уже в городе? - спросил, зевая, Волков.
- В каком ещё городе? В городе! Дёрнул меня Неназываемый напрямик полезть! С другой стороны если посмотреть, нельзя нам на дорогу. Вдруг там застава?! Вот и сунулся в эти развалины. Город! Тут уже лет сорок одни блохастые. Видал у ограды сколько их? Стая! Гроза козопасов и курощупов. Но стало меньше. Раньше, когда я пешком здесь ходил… Слышь, Саша, может, мне кажется просто? Может и теперь, если на своих двоих да ночью да напрямик… Нет, думаю, сколько было блохастых, столько и осталось, даже расплодились и обнаглели. Вот давеча один под колёса бросился. Слышь? Как раз я на север ехал, но не здесь, а на дороге княжьей.
Волков снова отвлёкся. Слышал уже эту историю о сбитой собаке и замене медвежьей губы, которая к счастью нашлась в запасах какого-то кузнеца. Совершенно новая, муховская. Последнее определение показалось туманным, но уточнять не хотелось, и без того от монотонной сатировой болтовни пух мозг. Саша выпрямился в кресле и помотал головой, чтобы стряхнуть сон. Надлежало обдумать положение: "…которое по-прежнему туманно. Ты, Сашенька, ведёшь себя как ведомый. И не ведомый даже, а влекомый, он же тащимый. Тащит тебя куда-то лукавый сатир, коего нарекли Джокером не зря. Лицедей он корыстный и бродяга: здесь урвёт, там урвёт, сям урвёт, - везде понемногу, одни пенки, - пеню, десятину. Тогда зачем ему я? Почему вместо того чтоб бросить опасного спутника и податься куда-нибудь к северянам на полгода, пока меня, дурака, повесят или сожгут (чем с Матвеевой точки зрения всё и кончится неминуемо), и там на севере отлежаться, пока здесь забудутся мои "подвиги", почему вместо этого вполне обыкновенного для него действия, он всё-таки тащит меня за собой? Зачем я ему? Что Паолу он бросил - неудивительно, ведь не в первый же раз! Забавно было наблюдать, как выбирал между нею и кружкой пива. А позже и вовсе утратил к пиву и к женскому обществу интерес как раз тогда, когда узнал… Стоп! Вот в чём дело! Он узнал, что у меня с собой иолант, чуть позже переспросил - с собой ли? - и после уже не сомневался в выборе. Заметь, Саша, по местным законам ты - преступник, а преступника голову - на кол. И всех, кто хоть как-то причастен или просто оказался поблизости, - в расход. Но у преступника иолант, и это перевешивает всё. Заметь ещё, Сашечка, у него нет причин доверять тебе слепо, камня же он не видел! А если я лгу? Но осторожный и недоверчивый Джокер тащит за собой и преступника и его гипотетический камень туда, где за иолант дадут деньги. Судя по рассказам Барбары, много денег. Много, но дадут не ему. А он человек практичный и на риск идти ради прибылей какого-то чудаковатого пузырника не станет, если не увидит возможности извлечь выгоду. Десятину свою, лепту сборщика подати. Понятно. Ой ли? Нет, не понятно. Что толку от денег, если сопричастность Матвея к избиению волкодавов вскроется? Почему его это не занимает? Иолант глаза застит? Жадность. Может быть, и даже очень похоже. Как глазки у него загорелись, когда узнал о камне, и разом слетел хмель! Понятно тогда, почему так торопится доставить меня к этому своему меняле - хочет побыстрее обратить камень в деньги, ведь от камня не получить десятую часть, можно только целиком отобрать. Это, надо полагать, он бы и попробовал сделать, если б не видел драки с волкодавами. Теперь считает, что десятина лучше чем ничего, раз уж не вышло завладеть всем и сразу. Ну, что ж, это понятно. Да всё почти понятно, кроме… Да! Он сопровождать меня вызвался, об иоланте не зная! Значит, и тогда предвидел какую-то выгоду. Какую? Чужая душа - потёмки, особенно если хозяин тушки регулярно окунал душу в грязь. И даже не душу, а душонку, тёмную как ночь за окном, без проблеска, без искорки света. Но что-то там мерещится всё же, какие-то огоньки. Как люминесценция сульфидных вкраплений на Ио, или как свечение трещин в корке на свежей лаве, или…"
Саша клюнул носом, вздрогнул, очнувшись, и обнаружил, что огоньки вовсе не плод его полусонных размышлений, а действительно во тьме мерцают, справа.
- Город? - спросил он.
- Не. Старый Город уже проехали, слава Индре, - с охотой ответил сатир. - Это Новое Село.
- В городе нет менял?
- Говорил же тебе, в Старом Городе никого нет, кроме блохастых. Ну, ещё крысы там и прочая нечисть тоже водится, да ещё - ха-ха! - встречается кое-кто вроде нас с тобой, кому по дороге княжьей ездить ни к чему. Временно.
- А в Новом Селе? Там есть менялы?
- Как раз там и есть. Потому туда и едем, - сказал Матвей и повернул руль вправо. Огоньки померкли в сиянии фар, но скоро снова проступили во тьме, справа и слева, разгорелись ярче, расползлись в обе стороны, приблизились, и стали видны подсвеченные ими заборы и стены домов. Лучи фар запрыгали на обломке таблички, где чёрным по белому: "…кой", - и медведя, ворвавшегося в ночное поселение, встретил собачий лай. Матвей ворочал рулём не задумываясь, значит, не в первый раз попал в лабиринт узких улиц. Он не совершил ни одной ошибки в выборе направления, через каких-нибудь пять минут подвёл машину к высоченной глухой стене и остановил так близко от ржавых ворот, что на световые пятна от фар стало больно смотреть.
- Спит он, что ли? - проворчал Матвей и сунул ладонью в перекрестье рулевых спиц. Медведь раздражённо рыкнул, но сигнал этот не возымел никакого видимого эффекта. Тогда сатир полез наружу, неразборчиво бормоча какие-то ругательства. Волков тоже решил выйти размяться.
- Алтын, твою быка мать! - рявкнул Матвей. Саша глянул на него, хлопая себя по плечам и выдыхая пар (снаружи заметно похолодало), затем проследил за взглядом своего провожатого и заметил то, чего никак не мог видеть изнутри, - узкое зарешеченное окошечко над воротами, похожее на глаз циклопа. То, что выглядело из салона автомобиля как глухая ограда, оказалось на поверку стеной дома.
- Бу! Гай! - надсаживался Матвей, приплясывая на месте от нетерпения. - Открой дверь!
Этот "сезам" сработал. В надвратном окошке мелькнул тусклый огонёк, сместился выше, словно циклоп мечтательно глянул в небо, потом за воротами что-то зашипело, из-под створки выдуло облачко пыли и ржавая воротина поехала вправо, простужено скрежеща.
- Чего наружу вылез? - набросился на Волкова всё ещё раздражённый заминкой сатир. - Садись быстрей. И дверь захлопни, не видишь, въезд узкий?
Саша повиновался, но решился всё же спросить:
- Куда это мы приехали?
Не было строение похоже на лавку, тем более меняльную, скорее напоминало крепость.
- К меняле, куда ж ещё! - огрызнулся Матвей, слегка пошевеливая рулём и поглядывая то вправо, то влево, чтобы не зацепить столбы ворот зеркалами. - К старине Бугаю.
- А почему ты его назвал Алтыном? - поинтересовался Саша. Машина между тем миновала длинную подворотню с кирпичными стенами и въехала во двор. Сзади снова зашипело и заскрежетало.
- Потому что так его и зовут - Алтын Бугаев, - ответил Сашин провожатый, успокоенный тем, что закрылась дверь. Волкову событие это уверенности не прибавило, уж очень странно выглядело жилище менялы.
- Теперь-то хоть можно вылезти? - неуверенно спросил капитан Волков.
- Вылезай, - разрешил заметно повеселевший сатир. - Мы по-быстрому. Сдали, получили, отвалили, понял? Слышь, Саша, ты всегда такой отмороженный? Как ты к нам сюда лезть решился, не понимаю. Если б не я…
- Гарик! - хрипловато каркнули за спиной. Волков вздрогнул от неожиданности и обернулся на голос. Пляшущий жиденький огонёк, заключённый в пузатую тонкошеюю стекляшку. Лампа. Старческое, с прищуром, освещённое лицо позади, тени по нему пляшут, ежесекундно преображая сморщенную маску. Скорбь или радость?
- Чтоб я так жил! - пожелал незнакомец. - Гарик в натуральную величину и без галстука на шее!
Голос его оказался таким же изменчивым, как выражение лица в неверном освещении: то высокий, то низкий, то чистый, то с оттяжкой в хрип. "Скорее всё-таки он рад встрече", - решил Саша, пытаясь рассмотреть этого человека получше, и чуть было не вскрикнул, когда тот поднял свою лампу: "Арон!" - но сдержался. Спустя мгновение понял, что обознался. Конечно, не Арон Коэн встречал клиентов на пороге меняльной лавки, а некто очень похожий на старика гувернёра. "Не такой уж он старый, - сказал себе капитан, - это его коптилка виновата, лет тридцать ему прибавила. Но, думаю, если показать физиономию "Афине", та признает его Ароном на все сто процентов, без всякой скидки. А у Джокера и здесь есть особое имя - Гарик. В натуральную величину и без галстука на шее. Причём здесь галстук?"
- Болячку тебе на язык, - беззлобно буркнул Матвей.
- Гарик, мой мальчик, не напрасно ли у меня чесался нос? - пропел Алтын, поднявшись за короткую фразу на две октавы.
- Я тебе не мальчик. Ты один?
- Нет, - был ответ. - Нас двое: я и Бос.
Бугаев, ухмыльнувшись, указал куда-то лампой, Александр бессознательно проследил за его жестом, оглядел пятиугольный двор-колодец и тёмные окна галереи второго этажа. Затем рассеянный взгляд его наткнулся на гранёную колонну, торчавшую в дальнем углу, как уставленный в небо перст. На вершине колонны, значительно выше плоской крыши строения, тускло поблёскивала золотыми боками статуя животного, нёсшего на тяжёлой тупоносой голове полумесяц рогов. Их точёные острия царапали небо. "Бос - это бык, - сообразил Саша. - Понятно. Золотой бык. А я-то думал, он о начальнике. А он об идоле всего лишь. Как бишь там: не сотвори себе кумира? А этот вот сотворил. Боса".
- Очень хорошо, - удовлетворённо заметил сатир, названный Гариком, воровато оглянулся на спутника, разглядывавшего золотой символ, и продолжил вполголоса:
- Тогда можно о деле.