Кербер нас опередил, чтобы проверить, кто стоит в дозорах снаружи. Никакой регулярной охраны в Харчевне нет: сторожат по очереди местные завсегдатаи, живущие здесь годами, успевшие отдохнуть после похода трофейщики - перед тем, как уйти в поход снова, да те странствующие торговцы, которые не раз бывали у нас и всем хорошо знакомы. Регулирует такие дела Бенджер. Недостатка в желающих никогда нет, поскольку разницы между общественной и личной безопасностью в Новом Мире не существует. Большие караваны выставляют собственных часовых. Всегда с охотой встают на караул проезжие нукуманы, к которым по причине их неподкупности безграничное доверие.
Северные врата бессменно охраняли поводыри разгребателей, лагерь которых находился как раз напротив - не более тысячи шагов. Тотигаю предстояло выяснить, не стоят ли между лагерем и Харчевней палатки случайных странников и не вздумал ли кто из них поболтать с поводырями, мучаясь бессонницей.
- Никого, - доложил Тотигай, встретив нас у выхода. - Если не считать одного созерцателя. При нём кербер.
Созерцателя, действительно, можно было не считать - это всё равно что никого и даже меньше. Просто появилась такая порода людей вскоре после Проникновения. Они как будто странники, но странствуют без всякой цели, подолгу оставаясь там, где им понравится. Они очень дружны с керберами, понимают их не хуже, чем нукуманы, у которых с керберами союз с незапамятных времён. Самая же главная отличительная черта созерцателей такова - они никогда и ни во что не вмешиваются. Не принимают ничью сторону в распрях. Всегда сами по себе.
Вот и этот сидел между Харчевней и станом поводырей, совершенно один, жёг костёр и как будто что-то на нём жарил - далеко, не разглядеть. Кербер лежал рядом. Когда мы прошли мимо шагах в пятидесяти, он навострил уши, но и только. Человек у костра не обернулся, продолжая заниматься своим делом - он поджаривал кролика. Кроликов, как и одичавших свиней, после Проникновения развелось необычайно много. Да и настоящее дикое зверьё вздохнуло спокойнее с тех пор, как встал последний завод и замолчал последний двигатель.
На поводыря-часового мы наткнулись ещё шагов через триста, и, насколько я понял, он специально встал на нашей дороге - ведь обычно они дежурят гораздо ближе к Харчевне.
- Привет, Элф, - сказал он. - Неужели к нам?
Это был не человек - дикарь из племени ойду. Они какие-то дальние родственники кийнаков, хотя и не обладают их способностями. Низкорослые, худощавые, с шоколадной кожей, и на лице каждого словно приклеено насмешливо-пренебрежительное выражение. Чёрные волосы до плеч, вьющиеся, и не поймёшь, кто перед тобой - мужчина или женщина, если не посмотреть на грудь, да и в этом случае не всегда угадаешь. У их женщин грудь становится более-менее нормального размера только на период вскармливания младенцев, а так лишь соски крупнее, и всё. Да ещё многие ойду после знакомства с нами переняли привычку носить человеческую одежду, большей частью мужскую. Это совсем сбивает с толку.
- Привет, - отозвался я останавливаясь, в то время как Тотигай и Бобел продолжали идти вперёд. - С чего ты решил, что я к вам? Я тебе вообще мерещусь.
- Понял, - без споров согласился ойду. - Конечно, мерещишься. И те двое тоже. Кто будет ходить тут в такую рань, когда ещё спят все?
Он тихо рассмеялся и пошёл в темноту, возвращаясь на свой пост. Я догнал своих, когда они уже повернули мимо лагеря поводырей по тропе, ведущей к горам.
Через несколько тысяч шагов мы вышли к железнодорожному полотну, почти скрытому молодыми деревцами и травой. Тропа шла вдоль него, а мы следовали тропе, пока железнодорожная насыпь не стала выше. Здесь дорожка ныряла вниз, под однопролётный мост, под которым протекала небольшая речушка. Дальше вдоль железнодорожной линии идти было небезопасно. Я там бывал, и знал, что трава и деревья вдоль полотна начинают расти всё реже и реже, становятся чахлыми, совсем исчезают. Ещё дальше был заброшенный завод, а чуть в стороне - посёлок. В посёлке-то ничего, он нормальный. Почти все дома одноэтажные, многие деревянные, и уже начали помаленьку разваливаться. Улицы заросли. А завод остался каким был, туда никто не заходит. Нехорошо там. Природа - она ведь быстро поглощает то, что сделали люди, как только те перестают за своим хозяйством следить. И если она что-то там поглощать не хочет, так значит, с тем местом не всё в порядке.
Особенно много подобных мест в городах. Идёшь по улице - ну, всё как обычно: деревья взломали асфальт, машины стоят проржавевшие… И вдруг раз - ты на той же самой улице, но окружающие тебя здания выглядят точно так, как, наверное, выглядели на следующий день после Проникновения, только людей нет. Живых. Мёртвых сколько угодно, и трупы лежат, не гниют вот уже двадцать лет по земному счёту. Не кварталы, а мечта некрофила. Именно в таких кварталах можно отыскать самые хорошие вещи. Повезёт - выйдешь оттуда с ними, и вещи будут как вещи, бери и пользуйся. Сигареты - будто только вчера с фабрики. Консервы нормальные, продукты в пакетах и коробках тоже, поскольку мыши там не водятся. Вообще никто не водится там… кроме той дряни, что живёт под землёй, в подвалах и канализации. Что интересно - в городах яйцеголовых таких мест нет. Только в наших.
Я насмотрелся нетронутых временем кварталов, а на завод, к которому вела эта линия, никогда не заходил. Что там найдёшь? Заводы и тому подобные места любят умники. И мёртвых умников там валяется больше, чем где бы то ни было.
Уже рассвело, и утро было просто замечательным - чистым, свежим, с лёгким туманом, который быстро исчезал под лучами солнца. Настоящее земное утро, да ещё из лучших. В кустарнике, стоявшем по обе стороны речушки, вдоль которой теперь вела нас тропа, пели птицы. Вот птиц в Новом Мире мало осталось. Они не сразу приспособились к новому распорядку дней и лет, боялись додхарских земель, и множество перелётных вымерло. Теперь, как и раньше, стаи летают на юг, в места бывших гнездовий, где они уцелели, только стараются подниматься в небо как можно выше, когда нужно лететь над Додхаром, и в мехране они никогда не садятся. Ворон, наоборот, развелось великое множество сразу после Проникновения - они тогда питались трупами. Но кто меня всегда удивлял, так это грифы. Никогда ведь они не водились в нашей местности, да и по всей Земле сколько их было-то? Расплодились невероятно. Один из них сейчас кружил над нашими головами высоко наверху.
Мы находились уже довольно далеко от Харчевни. Я думал о городах, некоторые из которых медленно разваливаются, а другие нет; о том, что будет лет через двести; об умниках, которые мечтают построить идеальное общество из кусков неидеального, и с тупой настойчивостью пытаются оживить технику, которая нас всех и спасёт. Как будто перед Проникновением у нас техники не было - и что, помогла она нам?
К полудню мы подошли к горам и встали на привал в тени одной из них. Я тяжело вздохнул, зная, что отдохнуть мне не придётся. Бобел не зря тащил весь груз на себе, а мне теперь нужно идти и прятать Книгу. Мы с самого начала договорились её на ферму к Лике не тащить.
- Хочешь спрятать Книгу в ущелье? - спросил меня Тотигай.
- А где тут ещё? Не задавай глупых вопросов. Пойдёшь со мной?
- Нет. Ты будешь долго место выбирать. Я лучше потом пробегусь по твоим следам и посмотрю.
- Не стану я ничего выбирать. Родник за пасекой знаешь? Там и спрячу. Перекусите пока.
- С удовольствием, - согласился Тотигай.
- Мы подождём тебя, - решительно возразил Бобел.
Кербер недовольно заворчал. Я усмехнулся и двинулся вперёд, на всякий случай сняв винтовку с предохранителя.
Горы эти можно было назвать горами только потому, что вокруг лежала равнина. Просто большие холмы, сложенные из песчаника и поросшие лесом. Некоторые из них довольно крутые, и ущелье находилось между двумя такими. Там и сям на склонах дождь и оползни оголили скалы. Хрупкая порода крошилась, скалы медленно разрушались, копя внизу откосы больших и малых обломков, между которых ничего не успевало прорасти из-за всё новых и новых камнепадов.
Речка, вдоль которой мы сюда пришли, спокойная на равнине, здесь скакала и прыгала по оголённым ею от почвы слоистым серым плитам. Она перебрасывала с одного своего берега на другой естественные мостики - подмытые ею деревья, рухнувшие под тяжестью собственной кроны, бешено неслась между больших валунов и образовывала красивые тихие заводи в крошечных, но очень симпатичных долинах, лежавших по всей протяжённости ущелья и становившихся всё меньше по мере продвижения к истоку. В двух тысячах шагов вверх по течению, в одном из боковых ответвлений ущелья и находилась пасека.
Приземистый бревенчатый дом был очень старым, тесовая крыша поросла мхом. От ульев почти ничего не осталось, но омшаник был ещё цел. Я прошёл дальше, до того места, где прямо в крутой склон горы была забита трёхдюймовая труба, из которой вытекала тонкой струйкой вода. Небольшой бочажок был заботливо обложен камнями. Наткнувшись на родник впервые, я недоумевал, зачем бывшему хозяину пасеки потребовалось устраивать здесь этот водопой, если рядом с домом текла целая река. Напившись, удивляться перестал - такой вкусной воды я ещё в жизни не пробовал.
Возле бочажка я спугнул оленя. Он бросился прочь, стрелять я не стал. Слишком поздно я его заметил и слишком далеко тащить его отсюда до Лики.
Цепляясь за выступавшие из склона уступы песчаника, я залез почти до средины горы. Когда склон стал более пологим, нашёл в зарослях черёмухи вход в небольшую пещеру. В неё можно было только вползти, а уж разогнуться внутри - никак. Здесь и оставил Книгу, засунув её в расселину между камнями. Пусть полежит, пока мы не вернёмся.
Спустившись вниз, я придирчиво осмотрел склон. Догадаться о существовании пещеры мог бы только ясновидящий, поскольку её совершенно скрывали заросли, да и сама местность не предполагала наличие пещер. Оставшись доволен, я пошёл обратно.
- Готово? - спросил Тотигай, когда я возвратился.
- Да. Просто так никто не найдёт, хотя… Хотя, может быть, я бы обрадовался, если бы её кто-нибудь упёр и избавил нас от головной боли. Имхотеп что-то недоговаривает на счёт этой штуки. Что-то он ещё знает - точно. Вернёмся в Харчевню, постараюсь расспросить его подробнее.
Поляна у входа в ущелье, где мы расположились, была довольно большой. Солнце стояло уже высоко и стало жарко. Тень от ближайшего к нам холма сдвинулась, пока я ходил к пасеке, и мы перенесли лагерь ещё ближе к нему.
- Зря всё-таки я не подстрелил того оленя, - сказал я задумчиво.
- Ненавижу тебя, Элф, - проворчал Тотигай. - Как раз в твоей манере. Отойти в сторону, побродить немного, а возвратившись, сказать полумёртвому от голода керберу: "Зря я не подстрелил того оленя". А почему не целое стадо?
- Нет, там правда был олень. У родника.
- Тогда ты вдвойне скотина.
- Всё равно мы не стали бы тратить сейчас время на вымачивание и варку мяса. А сырую оленину ты есть не можешь.
Я уже полез в карман за галетами, когда на поляну из лесочка у реки выскочил заяц и весело запрыгал в нашу сторону. Нас он пока не замечал. Возбуждённый разговорами об оленях, Тотигай сорвался с места, и ему удалось отрезать зайчонку путь к лесу. Косой испуганно заметался, а кербер бросился на него, расправив кожистые крылья.
Наверное, с самого появления на свет бедному зайцу не доводилось испытать такое потрясение. Он кинулся в сторону, потом пошёл зигзагом и принялся выписывать в траве петли. Тотигай преследовал его с яростным рыком, помогая себе крыльями на крутых поворотах. Его челюсти непрерывно лязгали в непосредственной близости от заячьего зада, подпрыгивающего прямо у него перед носом, а один раз беглец проскочил под самыми лапами кербера, и Тотигай едва не перекувыркнулся через голову, пытаясь его схватить.
- Брось, старина! - крикнул я. - Всех калорий, которые в нём содержатся, не хватит, чтобы оправдать погоню. И у тебя потом разболится живот.
- Помоги, Элф! Застрели его! Ведь уйдёт же!..
- Сейчас. Только лыжи смажу…
Бобел, пожёвывая травинку, молча смотрел, как Тотигай гоняет бедного зайца по всей поляне.
- Не поймает, - заключил он наконец.
Зайчонок, совершив ещё один отчаянный пируэт, рванул по прямой в сторону реки. Тотигай взмахнул крыльями и прыгнул, но в результате лишь врезался в кусты в том месте, где только что скрылась его добыча.
- Не расстраивайся, - сказал я, когда он оттуда выбрался и подошёл к нам. - Этот экземпляр всё равно был маловат. Он подрастёт, женится, и они с супругой нарожают кучу детишек, один из которых в будущем достанется тебе же.
Тотигай зло глянул на меня и потребовал две галеты. Я хотел отпустить ехидное замечание, но решил не накалять отношения.
Перекусив, мы отправились дальше и к вечеру вышли на берег Кривого ручья, где мне посчастливилось убить молодую лосиху. Сняв шкуру и забрав лучшие части туши, мы уже хотели идти, но Тотигай насторожился и предостерегающе фыркнул.
- Ничего не слышу, - одними губами прошептал Бобел, когда мы оказались в укрытии.
- Я тоже, - ответил Тотигай. - Но я их чую. Один человек и один ойду. С ними кербер.
Ветер был на нас, и чужой кербер учуять нас не мог. Они шли от фермы Лики, и мне это не нравилось.
- Может, рейнджеры Хака? - предположил Бобел.
- Среди них не было ойду… Сейчас всё узнаем.
И вот они показались из-за деревьев в конце видимой нами части тропы, но ещё раньше приникший к земле Тотигай облегчённо выдохнул и выпрямился во весь рост.
- Это сам Хак, - сказал он. - Опять они намазались этой дрянью.
Он вышел на открытое место. Всадники резко остановились, но потом их кербер, очевидно, учуял нас, и они продолжили путь - очень, однако, настороженно.
Мы тоже вышли, и я заметил, как Хак сразу расслабился. Подъехав ближе, всадники спешились. Тотигай в стороне уже оживлённо болтал со своим собратом на кряхтящем и гавкающем керберском наречии.
- Ваша мазь не очень-то помогает, - заметил я. - Помнится, этот чудак с Водяной мельницы обещал вас почти невидимками сделать?
- Чёрт бы его взял, - ответил Хак. - Мы его на целый год от оплаты освободили. И уже в который раз убеждаемся, что его зелье никуда не годится. Запах становится неразборчивым, но совсем не исчезает. Он всё обещает улучшить состав… Ну уж нет, при следующем же объезде он или заплатит за охрану, или я отрежу ему яйца. Или сам провожу в его владения работорговцев.
- А вот это уже называется рэкет… Как у вас? Никого не потеряли?
- Нет, в последнее время всё спокойно. И вот, даже пополнение. - Хак кивнул в сторону ойду, который с обычным для своего народа насмешливо-независимым видом стоял чуть в сторонке.
- Ты скоро соберёшь целую дивизию, - ухмыльнулся я. - Как тогда фермеры вас прокормят?
- Глупости! - возмутился Хак. - Чем нас больше, тем им безопаснее.
- Да я шучу. Вы молодцы, ребята.
Рейнджеры Хака постоянно патрулировали всю эту часть Старой территории, питаясь тем, что подавали фермеры. И десяти - теперь одиннадцати - бойцов и кербера на такую площадь было явно недостаточно. Кого-то постоянно приходилось отряжать для сопровождения фермерских обозов, перевозивших продовольствие в Харчевню и Субайху. Минимум трое дежурили на границе с владениями Горного братства. Братские парни обычно соблюдают договоры, но люди они неспокойные, и лучше держаться с ними настороже.
Взгляд Хака упал на остатки лосиной туши.
- Не уступите? Вы вроде всё равно собирались уходить.
Отрицать было бессмысленно. Жаль. При другом раскладе можно было сдёрнуть с него за мясо хоть горсточку патронов, наврав, что мы хотели забрать всё, но теперь пусть пользуется. Не так уж хорошо им платят фермеры, а выбрать время для охоты рейнджеры могут не всегда.
И не всегда везде успевают, как ни стараются.
На ферму Лики они однажды не успели. Банда разогнала коровье стадо, осадила хозяев в доме, и всё кончилось бы совсем плохо, не окажись рядом мы с Тотигаем. Ввязавшись в драку, мы сумели продержаться до подхода рейнджеров.
Дом сгорел, отец Лики умер спустя два часа после окончания перестрелки, а её мать бандиты убили в самом начале. Лика только чудом не обгорела - её вытащил из огня Тотигай, когда она уже почти задохнулась в дыму. Тяжело ей пришлось. И просто так нелегко девушке стрелять в людей, пусть даже ты фермерская дочка со Старой территории, а люди - бандиты; но отстреливаться сидя в пылающем доме, когда твой отец рядом истекает кровью, зная, что всё кончено…
Стреляла она на редкость метко. Мы это хорошо разглядели, прежде чем разобрались что к чему и вошли в дело на её стороне.
Тогда капитаном рейнджеров был Голландец Клиф, которого потом убил грифон. Рейнджеры хотели проводить Лику на одну из соседних ферм, обещая помочь перевезти всё, что осталось от хозяйства, но она отказалась наотрез. Сопливая совсем девчонка, лет четырнадцать по земному счёту, а упрямства у неё было на целое стадо ослов. Спокойное упрямство человека, который точно знает, чего он хочет в жизни. Она хотела остаться на своей земле, которая принадлежала её родителям ещё до Проникновения.
Ну, мы помялись-помялись, да и ушли. А я потом не выдержал, вернулся и помог ей отстроить новый дом, хотя плотник из меня - господи прости. И рейнджеры тоже заезжали, помогали…
Так Лика и живёт теперь одна. Повзрослела, стала красавицей. Коров разводит, но в основном коз. Спит в обнимку с автоматом Калашникова.
Постоянно помогает ей по хозяйству высоченный и худющий глухонемой парень, поселившийся по соседству в лесу. Звать Сила, как он однажды мне на земле прутиком накарябал, хотя силы, сдаётся мне, ему как раз и не хватает, как и мозгов. Может, слабоумный, а может, и притворяется. Но тихий, и у него интересная особенность - пока на ферме ничего не происходит, он там не появляется, иногда три, иногда четыре дня. А если ночью нападут на коровник волки, так он в эту ночь будет непременно дежурить в коровнике. Изредка приходит днём и помогает в огороде. В дом не заходит, и пищи не берёт, зато я однажды видел, как он поймал пробегавшую мимо крысу. Схватил поперёк туловища, вцепился зубами в шею - хрясь! - и он уже спрятал её в свою котомку. Необычный парень, а чего он к Лике так привязался - неизвестно. Ночью видит не хуже Тотигая. Собаки его с первого же раза пропустили как своего. Он же ставит все покосы, причём исключительно по ночам, и удивительно быстро для своего скелетообразного сложения. Лика мне рассказывала: приходит как-то утром на покос - а вся трава уже свалена. Отправилась на другой, сделала половину, а когда вернулась на следующее утро, доделывать не пришлось - там уже Сила поработал. С тех пор так и повелось: на какой покос не явится - можно поворачивать обратно, и в конце концов она перестала ходить, только готовое, просушенное и сметанное в копны сено вывозит на своей единственной кляче.