Школа наемников - Виктор Глумов 4 стр.

Леке вспомнил, как впервые слышал такое же раска­тистое "уррра!" - тот выпуск давным-давно покинул Омегу.

Командир-наставник растрогался или сделал вид, что растрогался, махнул рукой.

Генерал Бохан удовлетворенно кивнул.

- Сегодня, - очень тихо сказал он, и на плацу воца­рилась абсолютная тишина, - Омега прощается с вами, курсанты. Чтобы приветствовать действительных офи­церов. Испытания будут нелегкими, воины Омеги ни­когда не боялись трудностей. Завтра утром вы поступа­ете в распоряжение комиссии. Но сегодня я хочу задать один вопрос...

Лекса пробрал озноб.

- Если кто-то желает отказаться от испытания, пусть скажет сейчас. По его желанию он будет беспрепятст­венно выпущен из замка Омега или же станет держать испытание на звание рядового наемника наравне с дру­гими соискателями, не обучавшимися в цитадели Оме­га. Есть ли желающие?

"Еще спросил бы: есть ли среди вас трусы? - с не­удовольствием подумал Леке, сжимая кулаки. - Кто от­казался от испытаний, не достоин зваться мужчиной!"

- Говорите сейчас, потом у вас не будет такой воз­можности. Если сомневаетесь в своих силах - лучше быть живым наемником, чем мертвецом. Говорите!

Вздрогнул рядом Гай. Леке не выдержал - обернул­ся. Неужели он решился? Нет, Гай молчал. Молчали и остальные товарищи. Молчал, вглядываясь в их лица, командир-наставник Андреас. Наконец генерал Бохан улыбнулся и кивнул.

- Генералу Бохану... - крикун закашлялся, и за него продолжил другой:

- Генералу Бохану - ура!!!

И снова громовое "ура!" пронеслось над плацем.

* * *

- Спишь?

Еще не рассвело. Леке рывком сел на койке - кого, некроз ему в печень, принесло перед рассветом?

- Прости, - извинилась темнота голосом Гая. Зашур­шал тюфяк, друг подвинулся ближе к Лексу.

- Что тебе? - вздохнул Леке.

- Тогда, на вечернем построении... ты не хотел от­казаться от испытаний, а, Леке?

- И в мыслях не было. Я не трус. И не хочу уходить из Омеги, а уж с дикими плечом к плечу воевать - по­следнее дело.

Гай засопел. Что-то его тревожило, и Леке не знал, как подтолкнуть друга к откровенности.

- Ты считаешь всех отказавшихся трусами?

По интонации, с которой Гай это спросил, Леке по­нял, как надо отвечать.

- Нет, разное в жизни бывает, но...

- Тихо вы! - шикнул со своей кровати Кир. - Дай­те поспать. В сортир топайте.

Гай и Леке вышли из спальни. Пол в туалете холо­дил босые ступни, тусклая лампочка слепила после тем­ноты спальни. Леке присел на край унитаза. Гай опер­ся спиной о раковину; он был бледнее обычного, узкое лицо удлинилось еще больше, тонкий нос с горбинкой выступил. Помолчали. Из крана капала вода, и больше никаких звуков.

- Выкладывай, - наконец нашел нужное слово Леке.

Гай мялся и страдал.

- Я хотел отказаться, - прошептал он. - Я боюсь не справиться. Знаешь, что бывает с теми, кто завалил ис­пытание?

- Не знаю, - пожал плечами Леке, - наверное, то­же в наемники, к диким. Или выгоняют... Это же по­зор - завалить...

Гай рассмеялся. Раньше Леке не слышал такого сме­ха - будто мутант заскрипел.

- Ну ты даешь! Это не позор, Леке, это смерть.

- Во время испытания, конечно, можно погиб­нуть, но...

От смеха Гай согнулся пополам, а когда распрямил­ся, по его лицу текли слезы. Леке испугался, совсем как в детстве, когда отчим решил отдать пасынка в Омегу, а мамка заплакала. Лексу хотелось стать военным, ведь быть офицером почетно! Но мамка плакала, будто зна­ла чтото очень страшное, мальчишке неизвестное.

- Убьют. Провалившихся - убьют. - Гай тихонько всхлипнул. - Ты понимаешь?! Если я не справлюсь - всё, меня убьют!

- Да погоди. С чего ты взял?

- И ты завтра узнаешь. А мне выпускник прошлогод­ний рассказал. Онто прошел, а вот друг его - нет, там остался. На Полигоне. Понимаешь? Это был последний шанс выжить, не рисковать своей шкурой... А я... Я представил, как выхожу из строя, вы все смотрите, Бохан, Андреас смотрят, и все знают: я - трус, мне жизнь дороже чести... Понимаешь?!

- Тихо ты. Разбудишь всех. Понимаю. Но ты не трус, ты же не вышел...

- Я даже выйти и сказать струсил, - тихо, но очень четко сказал Гай.

Леке задумался над словами друга. Наговаривает он на себя. Во-первых, не выдержать испытание - это из сказок, зря, что ли, столько сезонов тренировались. Правда, Гай расклеился, приболел, но завтра лекарь всех осмотрит, и для больных испытание отложат, все честно. Во-вторых, про убийство - ерунда полная. Мы же все - семья. Отец может выгнать сына из дома, но не будет в него стрелять.

Гай следил за Лексом с настороженным любопытст­вом. Подошел поближе, на корточки присел, в глаза за­глянул:

- Ты думаешь, так не бывает? Ты действительно ве­ришь в справедливость? Ты готов убивать и умереть за Омегу?

- Конечно, готов. И ты готов. И нечего мне здесь... Нечего меня провоцировать. Мы друзья, Гай, ты мне друг. Не заставляй о тебе плохо думать. Если трусишь, - Леке улыбнулся криво, как всегда, - топай к Андреасу и признайся. Будь мужчиной.

Гай отшатнулся, потерял равновесие, сел на пол. Ли­цо его переменилось: теперь он смотрел с ненавистью, и Леке подумал, что, хоть мозги Гаю и вправил, друга потерял.

- Ладно, - пробормотал Гай, - ладно, Леке. Проеха­ли. Забудь. Пойдем спать, завтра важный день.

Н= * *

В коридоре одноэтажного здания - лазарета - к лека­рю выстроилась очередь. Хома выглядывал из кабине­та, истошно вопил: "Следующий!", и курсанты по одно­му заходили на осмотр. Леке не видел Гая с завтрака, построение отменили и выпускников отправили сюда. Неужели Гай все-таки признался Андреасу в трусости и уже собирает вещи, сдает форму, а может, и выходит из ворот Омеги?! И ведь даже не простился...

Других судьба Гая не интересовала: в очереди обсуж­дали предстоящее испытание, делились слухами и пред­положениями. О смерти в случае неудачи никто не го­ворил.

- Следующий!

Леке шагнул в кабинет. Лекарь, сосредоточенный, деловитый, бросил ему:

- Раздевайся.

Без промедления и стеснения Леке разделся догола, шагнул к столу, отрапортовал:

- Курсант Леке!

- Помню, помню. Жалобы есть? Что болит, что бес­покоит?

- Никак нет! Жалоб не имею!

- Экий ты бравый. - Лекарь что-то отметил в лич­ном деле. - А настроение как, курсант? Боевое, хорошее?

- Так точно!

Лекарь принялся вертеть Лекса, обстукивать, осматри­вать. Леке терпел и молчал. Когда говорили глубоко вдох­нуть - дышал, просили задержать дыхание - задерживал. Лекарь прощупал пульс на его запястье, нахмурился:

- А что сердце-то так частит? Волнуешься?

- А чего ему волноваться? - встрял Хома. - Он же, считайте, труп. Трупы волноваться не должны! - И рас­хохотался.

Лекарь обернулся к Хоме, но ничего не сказал. А Леке счел за лучшее ответить:

- Вчера, помните, курсант 1ай упал на полосе? Кровь пошла носом, сознание потерял? Я его не видел с утра. Он что, отказался?

- Чего не знаю, - лекарь отпустил его руку, - того не знаю. Не переживай за друга. Неуверенному в себе нечего делать на испытании. Одевайся, курсант. Годен. Хома, зови следующего.

В коридоре Леке столкнулся с Гаем. Гай отвернулся, будто не заметил его.

* * *

Этого офицера Леке ни разу не видел, на форме его не было шевронов, и понять, в каком он звании, Леке не мог. Офицер не представился, не кивнул на стул. Си­дел и смотрел на вытянувшегося по стойке "смирно" парня.

- Готов, курсант?

- Так точно.

Офицер полистал бумаги в папке. Нахмурился, по­том лицо его разгладилось. Леке заскучал. Он не по­нимал, что делает в этом кабинете, что от него хотят. В любом случае, личное дело Лекса безупречно, ну, поч­ти безупречно: ни тяжелых провинностей, ни проступ­ков, старшим не хамил, не ходил в "самоволку".

- Ты садись. Как говорили древние, ноги не правди­вы. Скажи мне, курсант, что для тебя Омега?

- Омега - моя семья! - гаркнул Леке.

Офицер поморщился:

- А теперь своими словами, и правду.

- Это - правда. У меня нет другой семьи. Я предан Омеге.

- Хорошо. Очень хорошо, курсант. - Он снова углу­бился в бумаги. - Тогда я тебе сейчас расскажу про ис­пытание. Тебя удивляет, почему мы наедине? Я отвечу: кое о чем лучше узнавать не в строю, а в одиночестве. После ты сможешь задать вопросы, и я на них отвечу. А теперь сосредоточься, курсант. Запоминай, это важно.

Испытание состояло из нескольких этапов. С наука­ми курсанты уже разделались, и теперь им предстояло доказать свою пригодность к несению службы. Учеб­ные бои проводились и раньше, но ни Лексу, ни его со­курсникам еще не приходилось убивать. Офицер пре­дупредил: теперь придется. Бойцы Омеги - единствен­ные профессиональные военные на Пустоши, да и за ней, похоже. Будущих офицеров учили не только обра­щаться со всеми видами оружия, но и добывать его, ес­ли возникала необходимость. Первый этап испыта­ния - спарринг, причем бой должен закончиться смер­тью противника.

- Противник будет не из сослуживцев, - заметив, как вытянулось лицо Лекса, улыбнулся офицер, - мы понимаем, что ни один из наших курсантов не сможет убить друга, брата своего. Для спарринга и дальнейших испытаний в наш замок специально доставляют пре­ступников, выродков, заслуживающих смерти. Мы даем им шанс. Если преступник победит в бою, курсант, он останется в живых, а тебя отчислят.

- Так точно, - прошептал Леке.

Еще мальчишкой он видел драки, перестрелки, смерть. Видел некроз, мутафагов, банды кетчеров. Как и все жители Пустоши, он голодал после большого на­шествия мутантов. Да и когда подрос, голодал. И успел забыть об этом. Далекое "я буду военным, я буду уби­вать врагов" сейчас, сей момент вторгалось в реаль­ность. Леке гулко сглотнул. Офицер прожигал его взгля­дом насквозь.

- Хорошо. О втором этапе узнаешь, если пройдешь первый. Поздравляю с началом испытаний, курсант, и желаю победы!

Леке покинул кабинет. Ноги плохо слушались, кровь громко стучала в ушах, очень хотелось пить. Рядовой, сопровождавший его к безымянному офицеру, кивнул на дверь - мол, пора на улицу. Леке побрел за солдатом. Вот оно как. Ладно. Офицер утверждал, что придется драться с преступником, заслуживающим смерти. Леке всего лишь выступит палачом, докажет, что способен убивать людей. Не думать о нем как о человеке. Ни о чем не думать. Предстоит драка. Главное - победить.

Мир смазался и погрузился в туман, Леке будто на­блюдал себя со стороны. Его привели в тесную камор­ку, похожую на раздевалку, мастер-наставник кулачного боя и мастер-наставник боя ножевого приказали ему раздеться до брюк и майки, Леке послушался. Потом ему предложили выбрать, будет он сражаться на ножах или врукопашную. Леке на задумываясь выбрал нож - не представлял, как сворачивает шею противнику. Если его жизни напрямую не будет ничего угрожать, если не поступит приказ - не сможет же. Ему вручили нож, по­том Леке достал из бочонка деревянный шарик с номе­ром (попался пятый). Пятому преступнику не повезло, у него нет шансов.

Мастер-наставник ножевого боя придирчиво осмот­рел ученика. Леке всегда был лучшим, отличался на тре­нировках, да и науки ему легко давались, хотя читать он научился поздно, уже в Омеге. Он даже устыдился своего волнения. Хоть на миг усомниться в победе - усомниться в наставнике.

- Иди. - Мастер махнул рукой в сторону арены. Удачи, курсант! Убей его. Будь осторожен: этот гад, со­жри его некроз, забавлялся тем, что резал детей. Ма­леньких девочек. Мы взяли его на заставе. По мне,

справедливо было выдать убийцу родителям жертв, но... Иди и убей его.

Леке кивнул, чувствуя необычайную легкость в теле и голове. Ни одна лишняя мысль больше не мучила его,

ни одного сомнения не осталось. Он покарает убийцу.

* * *

Привычную арену учебки со всех сторон огородили ре­шетками. В нос ударил запах пота и крови. Леке был один. Стоял спиной к солнцу, внешне расслабленный, поигрывая ножом. Потом открылась дверь во вторую раздевалку, и вывалился мужик, кряжистый, с несураз­но длинными руками. Увидел Лекса и пошел по дуге, вполоборота, взяв нож обратным хватом. В движениях противника не было легкости и плавности, но Леке раз­глядел чудовищный опыт убийцы. Соперник ощерился. Курсант не сделал ни шагу, только поворачивался, не выпуская его из поля зрения. Нападать ни один, ни вто­рой не спешили.

Для Лекса перестало существовать окружающее, за­мерло время. Осталась лишь земля под ногами, солнце над головой, тяжелая поступь преступника.

- Давай, щенок! - Голос у него оказался визгли­вый. - Давай иди сюда! Боишься, некрозное отродье? Кальмарку тебе в зад, кактус в рот и сто мутафагов на­встречу! Боишься?! Слушай, а я тебя узнал, узнал, отро­дье! Это твою маму мутанты всей ордой оприходовали? То-то ты не получился!

Леке не вникал в смысл его слов. Оскорбляет? Ха! Ну, пусть потешит себя перед смертью. Это не имеет отношения ни к Лексу, ни к его маме - просто набор звуков, которыми противник хочет его отвлечь. Вот сейчас рассчитывает, что солнце ослепит пацана. Не бу­дем обманывать ожиданий. Леке дернул головой и при­крыл рукой глаза.

Убийца бросился на него.

Леке отступил в сторону, но противник не потерял равновесия, извернулся со звериной ловкостью. Он был как панцирный волк Пустоши.

А потом мысли ушли и тело стало действовать само­стоятельно. Лексу приходилось нелегко, убийца был быстр и очень силен; если подпустить его близко, с ним не совладать. Но противник злился, горел нетерпени­ем, и это работало на Лекса. В какой-то момент он очу­тился позади убийцы. Кольнуло ужасом: что, вот сей­час?! Но противник уже оборачивался, и Леке, не за­крывая глаз, ударил его ножом в шею. Мужик пошатнулся, зажал рану.

- Не убивай, - прошептал он, - парень, пощади!

Рука Лекса не дрогнула.

Он не помнил момент, когда покидал арену. Не ви­дел, как убирали труп. Сел на пол в раздевалке и заме­тил, что до сих пор сжимает нож. Мастер-наставник опустился рядом, хлопнул по плечу:

- Молодец, курсант! Красиво дрался!

- Спасибо.

Что чувствует человек, отнявший чужую жизнь? Об­легчение, звенящую пустоту. И счастье.

Глава 5

ЦИТАДЕЛЬ ОМЕГА

вечеру жара спала. Пока кабина отдавала тепло, было терпимо, а вот когда остыла, Артур начал зябнуть, да и все продрогли. На вопли Шкета, умоляю­щего выдать хоть какую-нибудь ветошь, чтобы укрыть­ся, конвоиры не реагировали. Артур надеялся, что но­чевка будет под открытым небом, тогда он попытается сбежать. В благородство омеговцев Артур не верил, а перспектива, описанная Остряком, не радовала. Какая разница: быть пристреленным, пытаясь освободиться, или сдохнуть, защищая чужие интересы.

Когда холод стал невыносимым, пленники сгрудились в кучу, подобрали с пола тряпку и обмотались ею. Артур чувствовал напряженную спину Ломако; прижавшийся к правому боку Жбан мелко дрожал и скрипел зубами.

Дернувшись, грузовик затормозил. Шкет оживился, высунул из-под тряпки голову - ждал, что выпустят. Да­же Ломако, застывший камнем, пришел в движение.

На улице переговаривались омеговцы, появился еще один голос - неразборчивый, скрипучий. Хлопали две­ри, то взрыкивал, то замолкал танкер. Наконец громых­нул замок, двери распахнулись, и в салон втолкнули дво­их тощих ободранных парней. Даже в темноте было видно, что у одного из них под носом кровь. Метнув­шись в угол, парень растер запястья, оглядел пленни­ков исподлобья и скрестил руки на груди. Второй как рухнул кулем, так и валялся. Осмотревшись, первый сел возле друга на корточки, потрогал его шею и вздохнул. Других пленников он демонстративно не замечал. Обе­ими руками взъерошил волосы, вцепился в оконную ре­шетку, подтянулся и заорал:

- Мы что, рабы? Мы вольные, дети вольных! Эй, слышите? Шакалы! Дерьмо ползуновье! - Сплюнул и уселся, прижавшись спиной к стенке. Лицо его было бу­гристым, будто обожженным. Потер расквашенный нос, скривился. Его товарищ в себя так и не пришел. - Что вылупились? - Это должно было прозвучать гордо, но получилось жалобно, как будто мальчишка собирает­ся зареветь.

- Ну шо ты лютуешь, хлопэць? - проговорил Лома- ко с сочувствием. - Мы-то тебе не вороги.

Мальчишка вскочил, оскалился, точно брошенный в клетку волчонок:

- Мы им все время помогали, а они... налетели, все разворотили, постреляли всех! - Он задышал часто, шумно и отвернулся.

- Кто "мы", кто "они"? - полюбопытствовал Шкет.

- Они. - Мальчишка пнул стенку кузова.

- А "мы"?

- Вы не поймете. - Он махнул рукой и принялся те­ребить латаную-перелатаную куртку с бахромой на рука­вах; на ремне болтались кожаные косички, украшенные клыками панцирных волков. - Вы привыкли жить под кемто, мы, - мальчишка гордо вскинул голову, - нет.

- Тут такое дело... - заговорил Шкет. - Сегодня в обед на нас напали кетчеры. Омеговцы отбились и свя­зались со своими. Потому вы теперь в немилости.

- Но мыто при чем?

- Это ты им, - Шкет кивнул на кабину, - объясни.

- А куда хоть едем? - спросил мальчишка, шмыгнув носом-картошкой.

- Нихто нэ знае, - пророкотал Ломако и уставился на серебристый квадрат лунного света, льющегося в окно.

Видно, что мальчишка у бандитов недавно, ершис­тый, бредит свободой. Но проходит несколько сезо­нов, и такие гордецы превращаются в убийц с мутны­ми глазами.

Артур замерз, вернулся под тряпку к Шкету и охран­нику. Ему повезло меньше других - взяли полуголым, в майке. Благо, мокасины успел обуть. Ломако был одет в старую, заплатанную на локтях кожаную куртку и но­шеные штаны, остальные - в рубахи из плотной ткани.

Замычал, заворочался второй парнишка, оглядел пленников непонимающе и схватился за бритую голо­ву. Первый метнулся к нему, помог сесть и изложил суть проблемы.

- Давайте попытаемся поспать, что ли? - предло­жил Шкет и растянулся прямо на железном полу.

Уснуть Артур не мог: трясло, ребра ныли, голова бо­лела. Он раз за разом переживал события последних дней, свое предательство, пусть и невольное, - так и этак мысленно менял прошлое, "отменял" убийства и снова возвращался в холодную реальность.

Когда удалось вздремнуть, явился батя - до синевы бледный, с удавкой на шее. Пухлые губы разбиты, гла­за глядят из-под кустистых бровей строго, с осуждени­ем: "Что ж ты так, сын? Чего тебе не хватало? Я - дрян­ной человек? По-другому, Артур, в нашем мире не вы­жить: или ты сожрешь, или тебя сожрут. Вот ты хороший парень, верный друг, и потому валяешься здесь, а мог бы нежиться с девчонкой в кровати. Нуж­но быть сволочью, сын. Потому что иначе сдохнешь, запомни! Думаешь, все, что у нас было, легко дается? Не-е-ет! Это все для тебя делалось, с собой ведь богат­ство в землю не унесешь, а ты... Э-эх!" - махнул рукой и отвернулся. И вдруг черты его лица заострились, нос вытянулся, почернел, прорезались клыки... Мгновение, и вот уже не батя - пустынный шакал скалится, щелка­ет челюстями. Подбирается, прыгает...

Артур проснулся. Сердце колотилось, как молот о на­ковальню.