Приняв контрастный душ, я сразу почувствовал себя лучше. За завтраком я раздумывал о событиях вчерашнего дня - в первую очередь об истории Лоуэлла о кукольнице. Я многое знал о магии, якобы анимировавшей кукол, - по сути, вера в такую магию основывалась на простой идее о том, как влиять на человека, воздействуя на его подобие, например втыкая иглы в куклу или сжигая ее на костре. Но я не был уверен, что столь древнее и распространенное верование можно объяснить исключительно влиянием гипноза. Магия теней, якобы убившая Дика, была более древней и куда более зловещей. С некоторым юмором эту магию описал в произведении "Удивительная история Петера Шлемиля" немец Адельберт фон Шамиссо: герой сказки продал свою тень дьяволу. Переработанную версию этой легенды можно прочесть и в книге Барри "Питер Пэн": тень мальчика застряла в ящике и порвалась. Как бы там ни было, остается фактом, что вера в роль тени в жизни человека - одна из самых древних. Вера в то, что жизнь человека, его личность - его душа, если угодно, - неотделимы от его тени. И все ритуалы, в том числе с жертвоприношениями, направленные на защиту от теней, сходны с защитой от демонов. Я решил отправиться в библиотеку и освежить свои знания о магии теней. Перед этим я позвонил Хелене.
- Дорогая, ты же знаешь, как безумно я тебя люблю?
- Я знаю, что если и не любишь, то полюбишь, - со смехом ответила она.
- Сегодня днем я буду занят, но мы сможем увидеться вечером.
- Тогда я буду ждать тебя, дорогой. Но разве ты не собирался встречаться с этой белобрысой дьяволицей сегодня?
- О, я не пойду к ней, - заявил я. - Я даже забыл, как она выглядит.
Хелена рассмеялась. В этот момент я наступил на что-то и взглянул себе под ноги. Это был браслет, который я вчера отбросил.
- Тогда вечером увидимся, - сказала Хелена.
Я поднял браслет и сунул в карман.
- Да, вечером, - механически ответил я.
Вместо того чтобы почитать о магии теней, я провел день в двух частных библиотеках, в которые у меня есть доступ, изучая древние манускрипты о Бретани - или Арморике, как этот регион называли до прихода римлян и пять столетий спустя. Я искал какие-то сведения об Исе и надеялся найти упоминания об Алькаразе и Собирателе, обитавшем в пирамиде. По-видимому, я где-то прочел или услышал эти названия, иначе откуда бы им взяться в моей памяти? Единственным другим объяснением было внушение Дахут - а учитывая мое видение древнего Карнака после прикосновения девушки, я не был склонен полностью отбрасывать эту гипотезу. С другой стороны, она отрицала применение гипноза, и я, в свою очередь, был склонен ей поверить. Мне показалось, что она говорила искренне.
Никаких упоминаний об Алькаразе я не нашел. В палимпсесте седьмого века - то был лишь один потрепанный лист - я нашел пару предложений, которые могли иметь отношение к Собирателю. А могли и не иметь. Я перевел с церковной латыни: "Говорят, что римляне относились к народу Арморики с такой жестокостью не оттого, что они присоединились к восстанию галлов, а из-за определенных кровавых ритуалов, в своей чудовищности не сравнимых с обрядами всех народов, с которыми сталкивались римляне. Было [несколько слов в тексте стерлись] из огромных каменных глыб, что называлось [две строки в тексте стерлись] били в грудь вначале медленно [несколько слов в тексте стерлись] раздробить грудную клетку и вырвать сердце, и тогда в крипте центрального храма Тьма…" На этом текст обрывался. Может быть, эти огромные каменные глыбы - Карнак, а Тьма в крипте центрального храма - Собиратель в пирамиде? Это было возможно. Я, конечно же, знал, что римляне уничтожили почти все население Арморики после восстания в пятьдесят втором году нашей эры. Выжившие скрывались от гнева завоевателей, и земли Бретани опустели до пятого века, когда кельты, до тех пор жившие в Британии, переселились в Арморику, спасаясь от племен англов и саксов. Они заселили бо́льшую часть полуострова. В целом римлянам были присущи широкие взгляды, они очень терпимо относились к верованиям народов, которых завоевывали. Не в их привычках было столь жестоко вырезать порабощенный народ. Что же за "определенные кровавые ритуалы, в своей чудовищности не сравнимые ни с одним обрядом" столь шокировали римлян, что они уничтожили почти всех приверженцев этого культа?
В своем исследовании я нашел и много упоминаний большого города, затопленного морем. В некоторых источниках его называли Ис, в других он оставался без названия. Тексты, в которых разрушение Иса датировалось нашей эрой, явно были апокрифами. Если такой город и существовал, то еще в доисторические времена. Почти во всех источниках особо подчеркивалась испорченность его жителей, их сделки со злыми духами, их колдовство. В целом легенда мало отличалась от моего пересказа вчера вечером. Но был один вариант предания, который меня особенно заинтересовал. Там говорилось, что город Ис уничтожил владыка Карнака: "Он обольстил Дахут Белую, дочь короля, как она обольщала многих мужчин, ведя их к гибели". Кроме того, я прочел, что красота чародейки была настолько поразительна, что владыка Карнака долго не мог отважиться на бой с ней и уничтожение Иса. Она родила ему дитя, дочь, и, когда морские ворота распахнулись, владыка Карнака бежал с ребенком, и тени Иса провели его в безопасное место. Те же тени накрыли волнами Дахут и ее отца, преследовавших беглецов.
В свете теории де Кераделя о генетической памятиэтот вариант легенды взбудоражил мое воображение. Во-первых, он делал более понятными намеки Дахут на то, что я еще все вспомню. Во-вторых, это, пусть и невероятным образом, объясняло, почему я произнес те два названия. Если Дахут де Керадель была прямым потомком Дахут Белой, то я мог быть потомком владыки Карнака, который "обольстил" ее. В таком случае наша встреча могла активировать один из участков мозга, в котором хранилась память предков. Мне подумалось, что Алькараз и Собиратель, должно быть, произвели на владыку Карнака, моего предка, колоссальное впечатление, раз уж это воспоминание всплыло в генетической памяти первым. При мысли об этом я ухмыльнулся. Воспоминания воспоминаниями, но сегодня мне предстоит свидание с Хеленой, и это главное. Я был чертовски рад. Да, Дахут тоже назначила мне встречу, но что с того?
Я взглянул на часы. Было уже пять вечера. Когда я достал из кармана носовой платок, что-то со звоном упало на пол. То был браслет, а в нем - черный талисман, будто вперивший в меня взгляд. Я смотрел и смотрел на него, и меня охватило жутковатое чувство, будто я узнаю этот символ. И ужас все усиливался.
Я вернулся в гостиницу, переоделся, выяснил, где остановились де Керадели. Затем отправил Хелене телеграмму: "Прости. Срочное дело за городом. Нет времени позвонить. Увидимся завтра. Люблю, целую, Алан".
В восемь я послал свою визитку Дахут.
Они с отцом остановились в одном из высотных домов, выходящих на пролив Ист-Ривер. Роскошное здание, достойное сибарита. Окна лучших квартир смотрели на восток, в сторону острова Блэквелла. На этом острове ютились изгои, мелкие преступники, недостойные строгости Синг-Синга, простоты тюрьмы Даннемора, даже чести оказаться в других исправительных учреждениях. Отбросы общества.
Высотные дома богачей в зените, презренные люмпены - в надире.
Лифт все поднимался и поднимался. Наконец движение прекратилось, лифтер подал сигнал, и через секунду массивная дверь отъехала в сторону. Я вышел в коридор.
Странным образом он напоминал приемную в каком-то средневековом замке. Дверь за моей спиной закрылась, и я оглянулся. Лифт скрывал полог - и этот полог опустили женщины. Я мельком взглянул на картину на этой завесе - велика сила привычки. В своих путешествиях я всегда запоминаю дорогу, на случай если мне придется спасаться бегством. На пологе были изображены морская фея Мелюзина и ее супруг, граф Раймонд де Пуатье: из-за проклятия раз в неделю Мелюзина превращалась из женщины в русалку и укрывалась в купальне. На полотне был запечатлен момент, когда в купальню входит ее муж. Судя по всему, гобелен был старинным.
В коридоре меня ждали бретонцы - смуглые, коренастые. Я никогда не видел, чтобы люди в Бретани так одевались. На них были зеленые туники, туго перетянутые поясами, а справа на груди - герб, красный символ на черном фоне, такой же, как и на камне в браслете. Палевого цвета мешковатые штаны сужались к средине голени и были перехвачены завязками на щиколотке - насколько мне было известно, такие носили скифы и древние кельты. На ногах у этих мужчин были сандалии. Отдав им плащ, я любезно поздоровался на бретонском, использовав традиционное обращение рыцаря к простолюдинам. Они почтительно и доброжелательно ответили мне, и я заметил, как они удивленно переглянулись.
Мужчины отодвинули очередной полог, и один из слуг надавил на панель на стене. Дверь открылась. Я прошел в неожиданно просторную комнату с высоким потолком, обшитую темным деревом. Освещение было тусклым, но я разглядел резные шкафчики, астролябию и большой стол, заваленный свитками и книгами в кожаных переплетах. Успев оглянуться, я увидел, как дверь закрылась, - и теперь казалось, что ее и не было вовсе, настолько она сливалась с обшивкой комнаты. Тем не менее я был уверен, что смогу отыскать ее вновь, если понадобится.
Мужчины провели меня в дальний правый угол комнаты, отодвинули еще один полог, и из проема ударил желтоватый свет. Они поклонились, и я прошел в дверь.
Я очутился в восьмиугольной комнате около двадцати футов в диаметре. Восемь стен закрывали шелковые гобелены потрясающей красоты. Все они были синевато-зелеными, цвета морской волны, и на каждом был запечатлен какой-то подводный пейзаж: странной формы и цвета рыбы плавают в зарослях пушистой ламинарии; актинии шевелят ядовитыми щупальцами, похожими на лепестки каких-то удивительных цветов; золотые и серебристые крылатые змеи стерегут коралловые замки. В центре комнаты возвышался стол, в мерцании высоких свечей поблескивали старинный хрусталь, тонкий фарфор, антикварное серебро.
Я отодвинул полог, обнажая проем, в который только что вошел. Но двери там не было…
И тогда я услышал смех, напомнивший мне плеск морских волн. Смех Дахут… Она появилась в дальнем конце восьмиугольной комнаты, отодвинув один из гобеленов. За ним открывался новый проход, и оттуда бил свет, отчего казалось, что вся ее фигура охвачена розоватым свечением. Глядя на ее красоту, я позабыл обо всем в мире - забыл даже, что мир вообще существует. С белых плеч ниспадало тонкое, будто паутинка, зеленое платье, едва доходившее ей до щиколоток. Мягкими складками оно напоминало столу, тунику древних римлянок. На ногах у нее были сандалии. Волосы она заплела в две косы, и бледное золото волос струилось меж ее грудей. Сквозь тонкую ткань явственно проступали очертания ее тела. Украшения она не надела - да они и не были ей нужны. Ее глаза и манили, и пугали меня, и нежность, и угроза слышались в ее смехе.
Подойдя ко мне, девушка опустила руки мне на плечи. От нее исходил аромат странного морского цветка, и это прикосновение, как и аромат, сводили меня с ума.
- Я вижу, Ален, ты еще остерегаешься меня. - Красавица заговорила со мной на бретонском. - Но сегодня ты уйдешь, только когда я позволю тебе сделать это. Я хорошо усвоила твой урок, Ален де Карнак.
- Когда же я преподал вам урок, мадемуазель? - Я едва нашелся, что ответить, не способный справиться с наваждением ее красоты.
- Давно… Это было так давно…
И мне почудилось, что угроза вытеснила всю нежность из ее взгляда. Брови сошлись на переносице.
- Я думала, мне будет легче произнести эти слова, которым суждено быть произнесенными, Ален. Я думала, что сумею все рассказать тебе сегодня. Думала, что слова хлынут бурным потоком… как воды хлынули в Ис. Но я в смятении… Воспоминания путаются, сменяют друг друга… Любовь и ненависть…
К этому моменту мне уже удалось восстановить самообладание.
- Признаться, я также обескуражен, мадемуазель. Мои знания бретонского оставляют желать лучшего, поэтому, возможно, мне трудно понять, что вы имеете в виду. Может быть, нам перейти на французский или английский?
На самом деле мне казалось, что бретонское наречие создает чрезмерную близость между нами. Другие языки возведут барьер между нашими сознаниями. А затем мне подумалось: но к чему мне барьер?
- Нет! - горячо воскликнула она. - И не называй меня больше мадемуазель, не называй де Керадель. Ты знаешь, кто я!
- Если вы не мадемуазель де Керадель, - рассмеялся я, - то вы морская дева Мелюзина… или Джулланар Морская… И я в безопасности в вашем… - я обвел взглядом гобелены, - аквариуме.
- Я Дахут, - торжественно произнесла она. - Дахут Белая. Дахут Теней. Дахут из древнего города Ис. Я возродилась. Возродилась здесь. - Она указала на свой лоб. - А ты Ален де Карнак, мой возлюбленный, моя великая любовь… моя коварная любовь… Поэтому - остерегайся меня.
И вдруг она прижалась ко мне и страстно поцеловала, столь страстно, что ее зубки поранили мне губу. Такому поцелую невозможно было противостоять, и я стиснул ее в объятьях - точно пытался удержать пламя во плоти. Она яростно оттолкнула меня - с такой силой, что я пошатнулся.
Подойдя к столу, она взяла кувшин и наполнила два высоких бокала белым вином.
- За наше расставание, Ален, - насмешливо произнесла красавица. - И за наше воссоединение. - Увидев, что я медлю, она добавила: - Не бойся, это не ведьмино зелье.
Я чокнулся с ней и выпил. Мы сели за стол, и по какому-то сигналу - я не увидел его и не услышал - вошли двое других слуг в столь же странных нарядах и подали нам ужин. Делали они это необычно - стоя на коленах, на манер древних рабов.
Вино было превосходным, ужин изумительным. Но мадемуазель Дахут почти ничего не ела и не пила. Все это время она молчала, то погрузившись в собственные мысли, то глядя на меня - с той же смесью нежности и угрозы. Мне еще не доводилось ужинать с такой красивой девушкой, которой мне нечего было сказать, ведь она сама хранила молчание. Мы походили на двух соперников в какой-то игре - игре, от которой зависели вопросы жизни и смерти. Мы продумывали ходы, изучали друг друга. Что бы это ни была за игра, у меня складывалось неприятное ощущение, что Дахут известно о правилах намного больше, чем мне. Возможно, их она придумала сама.
Из большой комнаты за скрытой дверью доносились приглушенные музыка и пение. Чудные мелодии, показавшиеся мне смутно знакомыми. И мне помнилось, будто те музыканты находились одновременно и в соседней комнате, и где-то далеко-далеко отсюда. Словно и не музыка то была, но тень музыки. Тень музыки? Мне вдруг вспомнилось, как Дик описывал пение тени, и по спине у меня побежал холодок. Я поднял взгляд от тарелки и увидел, что Дахут удивленно смотрит на меня. Удивленно и насмешливо. И тогда во мне проснулся гнев. Необъяснимый страх отступил. Да, она была красивой женщиной, опасной женщиной, но не более того. Только от меня зависит, насколько явной станет скрытая опасность. Я не сомневался, что Дахут знает, о чем я думаю. Она подала знак слугам, и те убрали со стола, оставив только вино.
- Выйдем на террасу, - будто невзначай сказала она. - Возьми вино, Ален. Оно тебе понадобится.
Рассмеявшись, я взял бутылку и бокалы и прошел за ней за гобелен, в комнату, откуда лился розоватый свет.
Это была ее спальня.
Как и предыдущая комната, спальня оказалась восьмиугольной, но стены были не прямыми, а наклонными, они широким конусом сходились наверху. Собственно, две комнаты составляли некое подобие двойной башни, и я подозревал, что стены здесь скорее декоративные: одно большое помещение потом оборудовали под два. В спальне стены покрывали такие же зеленоватые занавеси, только на них уже не было изображений. Проходя мимо, я заметил, что ткань меняет цвет: от темного, как океанские глубины, до светлого, как бледно-лазоревые воды отмели. На них двигались тени: всплывали из глубин и выныривали наружу, потом лениво скрывались вновь.
Здесь я увидел низкую широкую кровать, антикварный шкаф, украшенный искусной резьбой комод и кушетку. Розовый свет лился из светильников, укрытых в арке потолка. И вновь во мне возникло то неприятное чувство, как и при первом взгляде на черный камень в браслете, - комната показалась мне знакомой.
Застекленная дверь вела на террасу. Я поставил вино на столик и вышел на свежий воздух. Дахут последовала за мной. Ее "башня" находилась на верхнем этаже здания, как я и предполагал в самом начале, - квартира была угловой, окна, должно быть, выходили на юг и восток. Справа открывалась фантастическая панорама ночного Нью-Йорка. Внизу серебристой лентой вился пролив Ист-Ривер, украшенный изумрудными вкраплениями мостов. В двадцати футах внизу располагалась еще одна терраса, и отсюда было видно все, что там происходит: дом строился уступами.
- Это похоже на вашу башню в древнем Исе, Дахут? - в шутку спросил я. - С такого балкона слуги сбрасывали любовников, надоевших вам?
Шутка была грубоватой, но Дахут сама напросилась. Кроме того, во мне все еще бурлил тот же необъяснимый гнев.
- Там было не так высоко, - ответила она. - И ночи в Исе были другими. Ты смотрел на небо и видел звезды, а не любовался городом, раскинувшимся внизу. Моя башня выходила на море. И я не сбрасывала любовников с балкона, поскольку в смерти они служили мне лучше, чем в жизни. А этого не добиться, выбросив их из башни.
Она говорила спокойно и совершенно серьезно. Не знаю, правдивы ли были ее слова, но я ни на секунду не усомнился в том, что она сама в них верит.
Я схватил ее за запястья.
- Это вы убили Ральстона?
- Ну конечно, - столь же спокойно ответила она.
Прижав ко мне ножку, Дахут подалась вперед и заглянула мне в глаза.
К моему гневу прибавилась ревность.
- Он был вашим любовником?
- Он не стал бы им, встреть я тебя раньше.
- А остальные? Вы убили и их тоже?
- Ну конечно.
- И они тоже были…
- Встреть я тебя раньше…
Мне хотелось сдавить руками ее горло. Я попытался выпустить ее запястья, но не сумел. Она словно приковала меня к себе. Я и пальцем пошевелить не мог.
- Да вы цветок зла, Дахут, и корни ваши - в аду. Вы польстились на его деньги, как и любая продажная девка?
Отстранившись, девушка засмеялась, я видел триумф в ее глазах, ее улыбке.
- Тогда, давно, тебе не было дела до моих бывших любовников. Почему же они тревожат тебя теперь, Ален? Нет, меня привлекли не его деньги. И умер он не потому, что уже передал их мне. Я просто устала от него, Ален… но он мне нравился… А Бриттис уже так давно не веселилась, бедная девочка… Если бы он не нравился мне, я не отдала бы его Бриттис…