- Ты смеешься, Волк, - заметил барабанщик. - Что ж… Это позволит нам понимать друг друга лучше. - В его глазах блеснула веселая злость. - Да, - сказал он, а затем продолжил: - "Поцелуй меня", - кричали они. И я целовал бы их, потому как я тоже находил каждую из них необычайно красивой. И это влечение росло вместе с тем, как рос я. Ты, несомненно, заметил, - самодовольно произнес Гиги, - что для мужчины моя фигура необычна. Но когда я вырос из отрочества, моей самой большой гордостью стали волосы. Они были длинными, и черными, и кудрявыми, и ниспадали мне на плечи. Я поливал их благовониями и заботился о них, и эти нежные маленькие сосуды наслаждений, которые любили меня, перебирали их пальцами, когда моя голова лежала на их коленях. И находили в том радость, как и я. Но затем я слег с лихорадкой. Когда же я выздоровел, моих прекрасных волос больше не было! - Гиги замолчал и вздохнул. - Жила одна женщина в Ниневии, которая пожалела меня. Именно она намазала мою голову чилкоровой мазью, научила ее делать, показала мне тот куст. После многих лет… ах, взаимного влечения… я снова слег. И снова мои волосы погибли. Тогда я был в Тире, Волк, и со всех ног я бросился в Ниневию. Когда я вернулся, то узнал, что та добрая женщина мертва, а место, где росли кусты чилкора, засыпано песчаной бурей!
Он преувеличенно громко вздохнул. Кентон, пораженный и завороженный его историей, невольно удивился столь внезапной вспышке меланхолии. Она казалась наигранной.
- Но прежде чем я смог продолжить поиски, - торопливо продолжил Гиги, - до меня донеслась весть, что та, которая любила меня - принцесса, - направляется в Ниневию на встречу со мной. Стыд овладел мною и тоска! Я не мог встретиться с нею с лысой головой. Ибо никто не полюбит лысого человека!
- Никто не полюбит толстяка, - ухмыльнулся Кентон. Он, казалось, поизнес это на своем языке, поскольку барабанщик его не понял.
- Что ты сказал?
- Я сказал, - рассудительно ответил Кентон, - что для человека со столь выдающимися качествами потеря волос стала бы помехой не большей, чем для птицы потеря одного пера.
- Замечателен твой язык, - невозмутимо заметил Гиги, - если, говоря на нем, можно высказать столь многое столь малым количеством звуков. Что ж, - продолжил он, - несомненно, я был в бедственном положении. Я мог спрятаться, но я боялся, что моя воля не столь сильна, чтобы сделать это. Она была прекрасной принцессой, Волк. К тому же я знал: если ей станет известно, что я в Ниневии - а это, несомненно, произойдет, - она найдет меня. Она была славной женщиной. А разница между славной женщиной и скверной в том, что последняя будет ждать, когда ты придешь к ней, а первая будет искать тебя. И я не мог спрятаться ни в каком другом городе, ибо в каждом из них были женщины, которые восхищались мною. Что же мне было делать?
- Почему ты не раздобыл парик? - спросил Кентон, который столь увлекся историей Гиги, что позабыл о цепях.
- Я говорил тебе, Волк, что они любили перебирать мои волосы пальцами, - строго ответил Гиги. - Может ли парик остаться на месте при таком обращении? Уж не в том случае, когда мы говорим о женщинах, которые любили меня, нет! Нет! Я скажу тебе, что я сделал. И сейчас ты поймешь, как мои утерянные волосы связаны с тобой. Высший жрец Нергала в Ниневии был моим другом. Я пошел к нему и сперва попросил о заклинании, которое могло бы вырастить мне волосы. Он был возмущен и сказал, что не осквернит искусства магии подобным. И тогда, Волк, я начал сомневаться в силе этих чародеев. Я видел, как этот жрец творил великую магию. Он создавал фантомы, от которых волосы на моей голове становились дыбом - когда они еще были у меня. Насколько проще было бы ему встопорщить их без всяких фантомов? Я спросил у него об этом. Он разъярился еще больше и сказал, что имеет дело с богами, а не с брадобреями! Но теперь я все знал. Он не мог этого сделать! Я, однако, умолчал об этом и попросил его спрятать меня там, где принцесса не нашла бы меня, и там, откуда я, слабовольный, не бросился бы искать ее. Он улыбнулся и сказал, что знает такое место. Он посвятил меня в аколиты Нергала и дал мне знак, который, как он сказал, обеспечит мне благоволение того, кого он назвал Кланетом. Также он заставил меня принести клятвы, кои нельзя было нарушить. Я легко принес их, думая, что они временны и что его друг Кланет - это высший жрец некоего сокрытого храма, где я буду в безопасности. Той ночью я спал беспечно, счастливый, словно ребенок. А проснулся я, Волк, здесь! Это была жалкая шутка, - злобно пробормотал Гиги. - И жалкую шутку сыграл бы я с тем ниневийским жрецом, если бы знал, как вернуться к нему! Но с тех пор я здесь, - добавил он. - И мое посвящение Нергалу не позволяет мне пересечь барьер, где маленький сосуд наслаждений, зовущийся Саталу, ждет, чтобы я заключил ее в объятия. И иные клятвы препятствуют мне покинуть этот корабль, когда я иду за едой или снастями, ибо это и есть то прибежище, о котором я просил, которое не могу покинуть и куда моя принцесса не может прийти ко мне. Клянусь Тиамат из бездны, я получил прибежище, о котором просил! - воскликнул он горько. - И клянусь Белом, повергшим Тиамат, я так же сыт этим кораблем по горло, как и Зубран. Но если бы не было меня здесь, - продолжал он, будто эта мысль лишь сейчас пришла ему в голову, - кто освободил бы тебя от цепей? Куст, отсутствие волос, влюбленная принцесса и мое тщеславие - вот что привело меня на корабль, чтобы я мог освободить тебя. Из каких нитей порой боги ткут наши судьбы…
Гиги наклонился вперед, и его глаза более не сверкали зловеще, а лягушачий рот скривился в доброжелательной улыбке.
- Ты мне нравишься, Волк, - просто сказал он.
- И ты мне нравишься, Гиги, - сдался Кентон. - Очень нравишься ты мне. Я полностью доверяю тебе. Но Зубрану…
- Не сомневайся в Зубране, - отрывисто произнес Гиги. - Его тоже обманом заманили сюда, и еще сильнее, чем я, желает он свободы. Когда-нибудь он расскажет тебе свою историю, как я рассказал тебе свою. Хо! Хо! - рассмеялся барабанщик. - Всегда жаждет нового, всегда томится от скуки в обыденности - таков Зубран. И такова его судьба - оказаться в новом мире и обнаружить, что он хуже старого. Нет, Волк, не бойся Зубрана. Со щитом и мечом станет он с тобой бок о бок - пока ему не наскучишь даже ты. Но и тогда он останется верен, - торжественно сказал он, глядя на Кентона немигающим взглядом, будто стремясь заглянуть ему в душу. - Хорошенько подумай, Волк, - прошептал он. - Твои шансы невелики. Мы вдвоем не сможем помочь тебе, пока Кланет правит своей палубой. Не исключено, что ты не сумеешь освободить длинноволосого, который лежит рядом с тобой. Тебе придется сразиться с Кланетом, двадцатью его людьми и, вероятно, самим Нергалом! И если ты падешь, тебя ждет смерть, и не сразу, а после долгой, долгой пытки. Здесь, прикованный к веслу, ты все же жив. Подумай хорошенько!
Кентон вытянул вперед свои скованные запястья.
- Когда ты сломаешь мои цепи, Гиги? - лишь спросил он.
Лицо Гиги посветлело, его черные глаза сверкнули, он поднялся, отчего затряслись золотые кольца в его ушах.
- Сейчас! - сказал он. - Клянусь Сином, Отцом Богов, и Белом-Разрушителем - сейчас!
Он ухватился руками за кольцо, сковывающее талию Кентона, разорвал его, будто оно было сделано из бумаги, и сломал замки на кандалах запястий.
- Беги, Волк! - прошептал он. - Беги на свободу!
Не оборачиваясь, он направился к ступеням, ведущим из ямы, и принялся подниматься наверх.
Кентон медленно встал. Его цепи упали на пол. Он посмотрел на спящего викинга. Как освободить его от оков? И как, если ему это и удастся, разбудить его, прежде чем вернется Захел, чтобы поднять на ноги остальных рабов?
Кентон вновь огляделся. У подножия высокого стула надсмотрщика сверкал тонкий нож. Похоже, его уронил Гиги - специально для него? Кентон не знал этого. Но он знал, что с его помощью сможет открыть замки на оковах викинга. Он шагнул к нему…
Второй шаг занял куда больше времени.
А затем глаза его застлал туман.
Сквозь этот туман он видел зыбкие силуэты спящих гребцов, походившие на фантомы. А ножа он более не мог разглядеть.
Кентон протер глаза и посмотрел на Сигурда. Тот был призраком!
Он перевел взгляд на борта корабля. Они таяли на глазах, сквозь них он видел бирюзовую гладь моря. А затем оно превратилось в пар. И исчезло!
Его больше не было!
Кентон какое-то мгновение парил среди густого тумана, а затем его бросило к серебристому свету. После чего свет погас. Его несло сквозь непроглядную черноту, наполненную завываниями яростных ветров.
Но вот и тьма исчезла! Сквозь его зажмуренные веки пробивался свет. И падение прекратилось. Шатаясь, Кентон встал и открыл глаза. Он снова был в своей комнате!
Снаружи раздавался гул автомобилей, подчеркиваемый гудками клаксонов. Кентон ринулся к драгоценному кораблю. Не считая рабов, сейчас на палубе была лишь одна фигурка, одна игрушка. Человечек стоял на ступенях, ведущих в яму, раскрыв рот, опустив к ногам хлыст. Его поза, все его тело выражало изумление.
Захел, надсмотрщик!
Кентон посмотрел в яму рабов. Все рабы спали, суша весла…
И вдруг он краем глаза увидел собственное отражение в большом зеркале! И, ошеломленный, остановился перед ним.
Ибо человек, отражавшийся в нем, не был тем Кентоном, которого бросило из его комнаты в таинственное бушующее море. Черты его лица загрубели, глаза смотрели ясно, бесстрашно. Мышцы на его расширившейся груди не вздувались, но были упругими и твердыми, как сталь, они придавали его телу грациозный вид.
Кентон напряг руки, и мышцы заиграли на них. Он обернулся и посмотрел в зеркало на свою спину.
Ее покрывали шрамы, отметины от кнута. От бича Захела. Захела-игрушки?
Ни одна игрушка не могла бы оставить такие шрамы!
Игрушечные весла не развили бы такой мускулатуры!
И вдруг разум Кентона стряхнул оцепенение. И сразу же стыд, обжигающая страсть и отчаяние наполнили его.
Что подумает Сигурд, когда проснется и увидит, что его нет, - Сигурд, который стал его кровным братом? Что подумает Гиги - Гиги, который обменялся с ним клятвами и, поверив ему, освободил от цепей?
Ярость сотрясала его тело. Он должен вернуться назад! Вернуться прежде, чем Сигурд и Гиги обнаружат, что его нет на корабле.
Как долго его не было? Словно в ответ на этот вопрос, начали бить часы. Кентон насчитал девять ударов.
В этом мире за все время, что он был на корабле, прошло три часа. Всего лишь три часа? И за эти три часа случилось столько всего? И его тело превратилось в… это?
Но за две минуты, которые он провел в этой комнате, что успело случиться на корабле?
Он должен вернуться! Должен…
Кентон подумал о сражении, которое предстояло ему. Сможет ли он взять с собой пистолет, когда отправится назад, - если он сумеет отправиться назад? С ним он будет в силах противостоять любым чарам черного жреца. Но оружие находилось в другой комнате, в другой части дома. Снова Кентон посмотрел на свое отражение в зеркале. Если слуги увидят его таким, они не будут знать, что и думать. Как он это объяснит?
Кто ему поверит?
Они могут забрать его прочь - прочь из этой комнаты, где стоит корабль.
Комнаты, в которой был единственный проход в мир Шарейн!
Кентон не хотел рисковать, покидая эту комнату.
Он бросился на пол, схватил золотые цепочки, которые свисали с носа корабля, - они были такими тонкими, такими маленькими на этом игрушечном корабле!
Он бросил на корабль всю свою волю! Он призывал его! Приказывал ему!
В его пальцах золотые цепочки задрожали. Закачались. Кентон почувствовал рывок, едва не заставивший его разжать пальцы. Цепи становились все толще. Они поднимали его. Снова рывок, отозвавшийся в каждой мышце, каждом нерве и кости.
Его ноги оторвались от пола.
Вокруг завыли яростные ветры - лишь на мгновение. Затем они затихли. Вместо их воя Кентон услышал шум гонимых ветром волн, ощущая ногами их брызги.
Под ним стремительно несло свои воды лазурное море. Над ним возвышался нос корабля Иштар. Но не драгоценного корабля-игрушки. Нет! Корабля, символом которого служила игрушка, настоящего корабля, где удары были реальны, по палубам которого ходила смерть - смерть, что, возможно, прямо сейчас готовится нанести удар!
Цепь, за которую он держался, уходила в швартовый шлюз, раскрашенный в виде глаза, между стеной каюты и изогнутым носом. За его спиной поднимались и опускались огромные весла. Гребцы сидели спиной к нему, отверстия для весел были прикрыты кожей - она должна была защищать гребцов от волн, которые перехлестывали через эти отверстия. Свисая с цепи, сейчас он не был виден и с черной палубы.
Медленно, тихо, ярд за ярдом, как можно ближе прижимаясь к борту, Кентон принялся подниматься по цепи. К каюте Шарейн. К маленькому оконцу, которое вело в ее каюту с закрытого участка палубы под изогнутым ятаганом носом.
Медленно карабкался он, останавливаясь и прислушиваясь после преодоления каждых нескольких звеньев цепи. Наконец Кентон достиг швартового шлюза, перекинул ногу через фальшборт и перекатился на палубу. Подобравшись к окну, он прижался к стене каюты, спрятавшись от взоров кого бы то ни было на корабле, даже от Шарейн, если бы она выглянула в окно.
Кентон затаился, выжидая.
ГЛАВА 12
Хозяин корабля
Кентон осторожно приподнял голову. Цепь проходила сквозь швартовочный шлюз и наматывалась на брашпиль, а на ее конце был тонкий двойной крюк, больше походивший на кошку, чем на якорь. Похоже, хотя мачта, яма гребцов и рулевое весло находились в руках черного жреца, якорем управляли женщины Шарейн. С некоторой тревогой он приметил дверь, ведущую на дальнюю сторону каюты, - ту, где размещались воительницы.
"Маловероятно, - подумал Кентон, - чтобы кто-то выходил на палубу, когда парус и весла двигали корабль вперед". В любом случае приходилось рисковать.
Затем до него донесся презрительный голос Шарейн:
- Он разорвал свои цепи, воистину, как и обещал, но затем сбежал!
- Но, госпожа, - это была Саталу, - куда он мог пойти? Он не приходил сюда. Откуда мы знаем, что Кланет не забрал его?
- Не притворна ярость Кланета, - ответила Шарейн. - Не притворством была порка, на которую он обрек Захела. Все это произошло взаправду, Саталу.
Значит, черный жрец наказал Захела. Что ж, это были хорошие новости.
- Нет, Саталу, - сказала Шарейн, - к чему споры? Он стал сильнее. Он разорвал цепи. Он сбежал. И тем доказал, что он трус, как я и называла его, сама в то не веря - до теперешнего момента!
В каюте повисла тишина. Затем Шарейн заговорила снова:
- Я устала. Луарда, встань на страже снаружи. Вы, остальные, идите в свою каюту и ложитесь спать - или делайте, что хотите. Саталу, расчеши мои волосы, а затем оставь меня.
Снова повисла тишина, на этот раз более долгая. Прервал ее голос Саталу:
- Госпожа, вы уже почти спите. Я пойду.
Кентон ждал, но не слишком долго. Подоконник располагался примерно на высоте его подбородка. Он осторожно поднялся и заглянул внутрь. Его взгляд сразу же наткнулся на алтарь со светящимися драгоценностями, жемчугом и лунным камнем, с молочными кристаллами. Кентон почувствовал, что сейчас алтарь пуст, лишен его обитателя. В семи хрустальных плошках не горели огни.
Он опустил взгляд. Изголовье широкого дивана из слоновой кости с золотыми арабесками находилось прямо под ним. На диване лежала Шарейн, лицом вниз, одетая лишь в тонкую шелковую накидку и плащ из своих волос красного золота. Она плакала. Плакала, как женщина с разбитым сердцем.
Неужели она плакала из-за него?
Его глаза заметили сверкание сапфиров, блеск стали. Это был его меч - меч Набу. Меч, который он, как и поклялся, не возьмет из ее рук, а добудет сам, без чьей-либо помощи. Меч висел на стене прямо над ее головой - так близко, что достаточно было протянуть руку, чтобы взять его.
Кентон отстранился, ожидая, когда прекратится плач жрицы. Любовь - или же страсть - переполняла его, но в сердце не было для нее жалости.
Вскоре ее всхлипы утихли и прекратились. И, подождав немного, Кентон снова просунул голову в окно. Шарейн спала, повернувшись лицом к двери каюты, а на ее длинных ресницах все еще блестели слезы. Ее грудь мягко вздымалась и опадала в такт мерному дыханию сна.
Кентон схватился за раму и подтянулся, просунувшись в окно по грудь, затем лег на подоконник. Теперь его руки касались ковра на полу. Он соскользнул вниз, медленно протянув через окно ноги, и замер, лежа на полу у изголовья кровати Шарейн.
Снова он выжидал. Ее мерное дыхание не изменилось. Кентон поднялся и шагнул к двери, которая вела из этой каюты в комнату воительниц. Из-за двери слышалось приглушенное бормотание нескольких голосов. Кентон увидел засов, который можно было опустить в пазы и зафиксировать, что он бесшумно и проделал. "Эти кошки теперь заперты в клетке", - с ухмылкой подумал он.
Затем Кентон оглядел каюту. У низкого табурета лежал небольшой кусок шелка, похожий на шарф. Он подобрал его и скрутил в жгут, вполне способный служить кляпом. Проверив его, он убедился в том, что тот вполне крепок. "То, что нужно, - подумал Кентон, - но этого не достаточно". Прижавшись к стене, он сдернул с нее драпировку.
Затем на цыпочках Кентон подкрался к кровати Шарейн. Та беспокойно заметалась во сне, будто почувствовала на себе его взгляд, будто просыпалась.
Прежде чем ее веки успели подняться, Кентон открыл ей рот и вставил в него конец шелкового шарфа. Затем, прижав ее к дивану, удерживая своим весом, он приподнял ее голову и замотал сверху рот шарфом. Так же быстро он обмотал вокруг ее туловища другой конец шарфа, привязывая руки к бокам. В глазах Шарейн, наряду с узнаванием, вспыхнула ярость, она попыталась вырваться, пиная Кентона коленями. Он переместил вес на ее бедра и связал ее колени и лодыжки драпировкой, которую сорвал со стены.
Теперь она лежала неподвижно, сверля его взглядом. Кентон насмешливо послал жрице воздушный поцелуй.
Шарейн попыталась скатиться на пол. Все еще двигаясь бесшумно, он сорвал другие драпировки и продолжил обматывать ее ими. Наконец он пропустил пару крепких веревок под кроватью, привязывая девушку к ней.
Более не обращая на Шарейн внимания, Кентон подошел к внешней двери. Нужно было заманить служанку, названную Луардой, в каюту и позаботиться о том, чтобы она стала столь же тихой и беспомощной, как и ее госпожа. Он чуть приоткрыл дверь, выглянув в щель. Луарда сидела у двери спиной к нему, глядя на черную палубу.
Вернувшись в каюту, Кентон нашел еще один кусок шелка и снял еще одну драпировку со стены. Шелковый платок он скрутил в новый кляп. Затем опять приоткрыл дверь и позвал девушку голосом высоким и мягким, пытаясь изобразить женщину:
- Луарда! Госпожа зовет тебя! Быстрее!