Планета-голова надвигается, делается ближе. Еще ближе. На краю пустыни, которая недавно была щекой, виден современный научный городок. Дома, выращенные из модульных эмбриотектов. Двухэтажные лаборатории. На крышах – блюдца гиперсвязи. Водоочистная станция. Жилые коттеджи. Рощица акаций. Кусты молочая.
Гаражи и автомастерская.
– Вы пришли узнать больше про овакуруа? Про милых, смешных, безобидных овакуруа? – голос сочится ядом. – Вы собрали целую экспедицию телепатов? Но почему вы не захотели узнать, что же это такое: девственность души? Возможно, Ойкумена тогда не узнала бы смысл страшных слов: резня на Мондонге…
Ночь.
Пылает городок.
Из коттеджей выбегают раздетые люди. Падают на колени, на бок, на спину. В каждом торчат две-три стрелы. Судороги умирающих – да, стрелы отравлены. В окне автомастерской кто-то палит из импульсника. Тени в пламени. Тени в дыму. Деловитые, подвижные тени. Импульсник захлебывается, стрелок вываливается из окна. Тень дорезает его ножом. Подросток-овакуруа душит мальчика лет шести. К ним бросается всклокоченный, голый по пояс лаборант. И падает, сражен копьем старика-овакуруа. Оба туземца, и юный, и старый, не проявляют никаких чувств. Это не похоже на охоту. Не похоже на месть. На войну. На жертвоприношение.
Это вообще ни на что не похоже.
– Юная луна,
Серая луна,
Тонкая луна,
Ты очень скоро должна
Исчезнуть,
Истаять
На широкой ладони дня…
Тьма космоса. Вертится планета-голова. Глаза полузакрыты. Усмешка идиота кривит рот. Щеки измазаны красным. Губы измазаны красным. А над левой бровью, выныривая из аспидно-черного тюльпана РПТ-маневра, заходит на орбиту десантный штурмовик "Бодрый". Тени еще снуют в пылающем городке. Ищут оставшихся в живых.
Еще можно успеть.
– Это укороченный трейлер. Вот…
Свернув демо-сферу, Фома указал девушкам на запаянную ячейку презент-карты.
– Тут пробник куим-сё. Расширенная версия с эффектом присутствия. Минуты на три дольше, и всё такое…
– Издеваешься? – спросила Регина.
Ей было слегка не по себе от натурализма трейлера.
– Почему?
– Потому. "Мондонг" – только для совершеннолетних. Нас с Линдой на просмотр не пустят. И пробник не сработает. Там же сразу, при физическом контакте, идет биозапрос клиента. Вместо трейлера: "Извините, ваш возраст не соответствует…"
– Ничего, – подмигнул ей Фома. – Я что-нибудь придумаю.
КОНТРАПУНКТ
РЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА
(из дневников)
Когда-то, в юности, я пыталась вообразить общество, состоящее из одних телепатов – и не могла. Фантазия отказывала. Это то же самое, думала я, что и общество, состоящее из одних музыкантов. Поэтов. Скульпторов. Мир избранных, открытый настежь, доступный всякому; соединенный мириадами невидимых связей. Юности свойственно заблуждаться. Юность везде ищет аналогии, и находит, только неправильные.
Сейчас я легко представляю социум телепатов. Он будет в точности похож на наш, обычный. Потому что люди очень быстро научатся лгать. Скрывать. Двурушничать. Уходить от прямого ответа. Люди быстро учатся пакостям, хоть подари каждому два крыла и золотую корону. Но и спасать эти новые люди тоже научатся. Любить. Дружить. Радоваться. Сходиться вместе не ради выгоды. Люди быстро учатся хорошему, хоть заточи каждому клыки и подари два десятка когтей.
Такие уж мы, люди.
Глава восьмая
Шпага герцога Оливейры
I
– Насилие. Да, насилие. Главный инструмент искусства.
Ричард Монтелье обвел публику взглядом, в котором ясно читалось: "Вот где собрались мои завистники и недоброжелатели!" Яда в голосе "звезды" хватило бы отравить водопровод в мегаполисе.
– А теперь пусть кто-нибудь спросит: "Ваши творческие планы?"
Публика молчала. Все понимали, что режиссер кипит от раздражения, и не прочь облить дерзких кипятком. Неизвестно, кто из администраторов, составлявших расписание фестиваля, допустил роковую ошибку. Бедняге повезло, что он родился на Ларгитасе. В Эскалоне, не успевшей до конца проникнуться идеалами гуманизма, за такое колесовали. Творческую встречу с Монтелье назначили на 16:45, в Синем зале мультикомплекса "Сияние", где пятью минутами раньше завершился показ "Трясины" – фильма Су И, коллеги и вечного соперника Монтелье. Три истории любви, медленные, как мельницы богов, и властные, как бессонница. Три разбросанных во времени треугольника сплетались тонкими, еле заметными нитями, превращая частное в общее, а общее – в вечное. Зритель, потрясенный эффектом присутствия, не сразу понимал, что главный герой Су И – не люди, а дом в глуши болот, тоскующий в одиночестве от трагедии до трагедии. Дом с его жаждой обладания; дом, способный убить своей ненасытной опекой, лаской, ревностью…
Покинув кабинки просмотра, зрители всё еще оставались под впечатлением. Куда охотнее они сейчас задали бы вопросы Су И. Но мастер седьмой год отшельничал на Белантаре, отказываясь от интервью. Призрак Су И неотвязно маячил за спиной Монтелье, стоял в глазах публики, эхом звучал в задаваемых вопросах – и это доводило ревнивца-режиссера до бешенства.
Даже экспертный совет искусствоведов Ларгитаса который год присваивал фильмам обоих соперников высшую категорию: "Произведения искусства, стимулирующие гармоничное мышление и развитие личности". Максимальные ставки авторских отчислений с проката, государственные контракты, хвалебные рецензии… Немногие творения удостаивались такой чести. А уж созданные инопланетниками – и подавно. В лучшем случае – первая категория: "Способствует полноценному отдыху". А то и вторая, издевательски-снисходительная: "Способствует снятию стресса". И гонорары – соответствующие…
– Насилие? – севшим голосом переспросила Линда. – Вы, наверное, шутите?
Худой, сутулый, похожий на хищную птицу Монтелье сощурился, словно завидев добычу. Не спеша ответить, он разглядывал девушку с интересом, граничившим с бесстыдством. Так не раздевают – так разоблачают, добираясь до потаенных уголков. Он знает о ней больше, чем я, задохнулась Регина. Да что там! – он знает о ней больше, чем сама Линда…
– Нет, милочка, – наконец сказал режиссер. Язвительность покинула Монтелье. Со сцены звучал сухой, усталый голос человека, вынужденного заниматься тем, что он не любит. – Какие тут шутки? Я вижу, что слово "насилие" пугает вас. Простите, если лезу не в свое дело… Мне кажется, вы знакомы с ним не понаслышке.
Линда с вызовом вскинула голову:
– Да, знакома. Это что-то меняет?
Меняет, подумала Регина. Тебя меняет, подружка. Гюйс ставит твои блоки нам в пример. И всякий раз повторяет, что я – единственная, кто на сегодняшний день может составить конкуренцию Линде Гоффер. Он только забывает объяснить классу – почему так. Умница Гюйс, хитрец Гюйс… Ловко пользуясь духом соперничества, он старается превратить нашу беду в достоинство. После храма Святого Выбора мы с тобой, славная моя Ли, острей, чем следовало бы, чувствуем личное пространство. Его не измеришь линейкой. Но стоит кому-то сделать шаг за невидимую границу – и чужака встречает армия, вооруженная до зубов.
Помнишь, как мне исполнилось пятнадцать? Как я в первый раз пришла на факультатив самообороны? По средам и пятницам; руководители – Дорис Хейзинга и Фердинанд Гюйс. Подписка о неприменении навыков. Лекция об уголовной ответственности за превышение допустимой степени воздействия. Зачет по УК: "…превышением пределов необходимой обороны признаются умышленные действия, явно не соответствующие характеру и степени общественной опасности посягательства…" И занятия – изматывающие до потери пульса. Захват двигательных центров, поражение вестибулярного аппарата, провокация осциллопсии. Атака на мозжечок – падение тонуса мышц, тремор конечностей и головы. Атака на зрительные бугры – потеря чувствительности, сильная головная боль, "пляска дедушки Ау". Угнетение бледного тела, вплоть до паралича… Нет, я не удивлялась, что мне никак не удается справиться с тобой во время учебных схваток. Я думала, это потому, что ты старше. И талантливее. А оказалось, что ты уже давно тайком занимаешься с Хейзингой. Ты упросила ее, взяла измором, и рыжая Дорис, рискуя увольнением, пошла тебе навстречу. Еще бы! – ты же сказала ей, что никто и никогда больше не принудит тебя силой к подчинению, что ты скорее умрешь…
– Я далек от желания вторгнуться в вашу биографию.
Монтелье говорил тихо, наклонясь вперед; так, как будто они с Линдой были наедине. Наверное, режиссер часто пользовался этим приемом, и знал о его воздействии на окружающих. Публика затаила дыхание. Интимность беседы заставляла каждого чувствовать себя соучастником, допущенным к сокровенному.
Или, если угодно, к замочной скважине.
– Но один факт вашей жизни мне известен доподлинно. Вы, милочка, только что имели счастье посмотреть "Трясину". Вам понравилось?
– Да! – с вызовом ответила Линда.
– Вы испытали сильные чувства?
– Да!
– Это хорошо. Судя по вашим крыльям носа, вы эмпатка. Вас не удивляет, что я умею читать ларгитасские татуировки? Режиссеры, как чердаки, полные хлама – коллекционируешь навыки, и никогда не знаешь, что может пригодиться. Но вернемся к вам и к "Трясине". Сильные чувства для эмпата необходимы, как витамины для здорового организма…
Режиссер с неудовольствием почесал нос. Как гражданин Кассини, он обходился без татуажа. Но телепаты, желающие посетить Ларгитас, при получении визы подписывали обязательство сделать временную татуировку – на период пребывания. С "чистым" носом Монтелье задержали бы еще в космопорте, у стойки идентификации.
Складывалось впечатление, что татуировка жжет кожу "звезды".
– Чувства, испытанные вами – не результат ли насилия над вашей тонкой натурой? Всегда ли эти чувства были приятны? Су И – большой мастер. Его любимая палитра – тоска, безысходность, страсти-оборотни. Чтобы заставить вас, юную красавицу из обеспеченной семьи, тосковать, без насилия не обойтись. Я прав?
– Нет!
– Неужели? Вы пришли в транс-зал, заранее готовые тосковать и печалиться? А завтра вы придете смотреть мой "Мондонг", еще с утра настроясь на ужас и отвращение? Хорошо, пусть не отвращение – жалость, боль, гнев…
– Я не приду, – буркнула Линда.
– Почему? Вам не нравится мое скромное творчество?
– А вы не снимайте фильмы с возрастными ограничениями! – вмешалась Регина. Натиск режиссера, смутившего Линду до немоты, вызвал в ней протест. – Или хотя бы поставьте барьер "до шестнадцати"!
Ей послышался беззвучный смех.
– Прошу прощения, – вслух сказал Монтелье. – Я, собственно, и требовал опустить барьер до уровня ваших притязаний. Молодежь нельзя держать на сухом пайке. Но руководство фестиваля категорически отказалось. Увы, я не всемогущ. Вернемся к насилию?
Публика закивала: да, мол, вернемся.
– Но почему вернемся? Мы никуда не уходили. Ограничение возраста при просмотре – разве это не насилие?
– Насилие! – закричала Регина под общий хохот.
– Итак, – продолжил Монтелье, серьезный, как бюро ритуальных услуг, – мы с вами выяснили, что ряд испытанных зрителем чувств – результат тщательно дозированного насилия. Эмоционального и психологического, опытно выверенного и математически рассчитанного на определенные потрясения зрителя. Даже то, что вы готовы слушать меня дальше – плод насилия. Десять минут назад вы с большей радостью слушали бы Су И. Теперь возьмем арт-трансеров. Знаете ли вы, какое это насилие над нервной системой? Врагу не пожелаешь! Профсоюз трансеров каждый год выбивает для своих членов всё новые льготы. А что делать? Алкоголь и наркотики не снимают последствий. Когда ты сам себе наркотик… Добавлю в копилку насилия еще один факт. Во время сессии в мозгах арт-трансеров беззастенчиво хозяйничает такой тиран и сукин сын, как ваш покорный слуга. И уж поверьте, что я не стесняюсь в средствах…
– Верим! – Регина вскочила с места. – А кто насилует вас?
Зал ахнул и онемел.
– Продюсер, – вместо грома и молнии, на что от всей души надеялась публика, Монтелье начал загибать пальцы. – Оргкомитеты фестивалей. Репортеры. Критики. Бывшая жена: после развода она требует больше, чем заслуживает. Ее адвокат – думаю, он выиграет процесс. Тот еще крокодил… Вы, душа моя.
– Я?!
– Вы требуете, чтобы я, Ричард Монтелье, выворачивался перед вами наизнанку. Изливал душу. Открывал шкафы со скелетами. Приносил в зубах грязное белье. Был честен и правдив в своих ответах. Отвечал на ваши вопросы, даже если считаю их отрыжкой гормонального бурления. Но это всё цветочки. Вдобавок вы хотите, чтобы я вас любил.
– Меня? Спасибо, не надо.
– И вас в том числе. Не врите, вам очень хочется, чтобы я вас любил. Дамы и господа, неужели я не прав? Разве не это – ваше страстное желание?
Публика зашумела. Скрестив руки на груди, Монтелье с удовольствием глядел в зал. Да что там! – он просто наслаждался произведенным эффектом. Режиссер походил на короля, который с балкона наблюдает парад верной ему гвардии. Он врет, подумала Регина. Он нарочно. Провокатор. Циничный грубиян. Я действительно хочу, чтобы он меня любил. Нет, я хочу, чтобы меня любил Фома. Нет, это совсем разные любови. Ой, я запуталась, я никогда не распутаюсь, никогда…
Через полчаса встреча закончилась. Ухватив Фому под руку, Регина протолкалась к сцене. Режиссера рвали на куски, запасаясь автографами впрок. Себе, маме, возлюбленному; соседу, другу, дочери внучатого племянника – она без ума от вас, просто без ума…
– Ричард! – окликнул Фома.
– А, это ты, – Монтелье поднял голову. – Чего тебе?
– Подпишете буклет этой милой девушке?
– И все? Больше ничего не надо?
Регине померещилась неприязнь во взгляде режиссера. Монтелье смотрел на Фому так, словно арт-трансер пришел забрать старый должок, известный только им двоим. Но в случае с Монтелье никто не мог быть уверенным, что неприязнь имеет четкого адресата. Фома не соврал насчет знакомства со знаменитостью. А в остальном – раздражение миром считалось обычным состоянием души Ричарда Монтелье.
– Больше ничего.
– Давайте ваш буклет. Как вас зовут, душа моя?
Выслушав ответ, режиссер лучевым маркером выжег на глянце: "Регине ван Фрассен от беспомощного насильника". Вернуть буклет он не спешил. Думал о чем-то своем, задерживая очередь стоящих за автографом. Раздувал татуированные крылья носа. И наконец дописал ниже:
"Не ходи в режиссеры. Не будь дурой!"
Регина покраснела до корней волос. Только что она размышляла, как хорошо было бы стать знаменитой режиссершей и тиранить орду трансеров типа Фомы. На всякий случай девушка проверила блоки. Нет, Монтелье и не думал соваться в ее мысли. Дальше разговоров о насилии он не заходил. Лишь на периферии восприятия – скорее призрак, чем правда – затихал сухой, беззвучный, знакомый смешок.
II
– Ри, ты что-нибудь поняла? Это было арт-нуво?
Капитан ван Фрассен выглядел так, словно, явившись в аудиторию принимать экзамен по тактике эскадренного боя, он неожиданно оказался на зачете по хрематологии. Да еще и в качестве студента.
– Не арт-нуво, папа, – титаническим усилием Регине удалось сохранить серьезный вид. – Эмо-авангард. Тут надо не понимать, а чувствовать.
"Страсть и власть" – фильм, который они смотрели после ужина – по правде сказать, Регину тоже не впечатлил. Разве что отдельные чувственные "коктейли". Героиня ждет любимого, стоя на мосту под дождем: предвкушение, тревога, паника – он не придет, он ее бросил, он попал под мобиль… Счастье на грани помрачения – любимый объявляется в конце улицы, а героиня готова прыгнуть в воду, чтобы умереть на пике восторга. И еще та сцена, где она читает письмо от брата. И полет любимого на дельтаплане. Любимый, кстати, похож на Фому! Жаль, в фильме его переживаний очень мало.
– Нет, я ничего не имею против страстей, – тон отца противоречил сказанному. – Но ведь это просто каша! Ни связи, ни логики; ни финала…
В угловой ложе самозабвенно рыдала дама с наголо депилированной головой. Стразы, имплантированные на штифтах в череп дамы, походили на слезы, ненароком залетевшие вверх.
– Это – настоящее искусство!
Линда сияла звездой первой величины.
– Ну, допустим, – не стал спорить тактичный капитан. – Но мне трудно без сюжета…
– Сюжет устарел, – отрезала Линда. – Как костыли! На которые опирались древние калеки. В искусстве главное – чувства героев. Донести их до зрителя, заставить сопереживать…
Шпарит, как по учебнику, восхитилась Регина.
– Но если так, зачем нужен видеоряд? Звуки? Запахи? Когда можно транслировать голые эмоции…
– Вот именно, дядя Тео! Ри, твой папа – умница! Трансляция чистых эмоций – следующий шаг.
– Увы, – сдался капитан. – Я не умница. Я солдафон. Я этого не понимаю.
– Вы не одиноки, Теодор.
Рядом, сияя белозубой улыбкой, образовался Клаус Гоффер. В руке он держал бокал мартини.
– Клаус! Вы тоже ничего не поняли в этих страстях?
– Бред сивой флуктуации!
Гоффер был заметно навеселе.
Линда обиженно надула губки. Регина не удержалась и хихикнула. Сзади к мужчинам неслышно подошли их жены, переглянулись – и взяли мужей под руки. От неожиданности Гоффер едва не пролил мартини.
– Нельзя же подкрадываться, как кошка! Тебе понравился фильм, дорогая?
– Я плакала. Но в целом – ерунда.
– Полностью с вами согласна…
Все-таки здорово, подумала Регина, что мы выбрались на фестиваль. Вот только папа всё время проводит с мамой. Медовый месяц себе устроили! Нет, я, конечно, взрослая и всё понимаю… Даже на Фому внимания не обратили! У дочери появился кавалер, а родителям хоть бы хны! Еще и кавалер – непонятно чей. То есть, понятно, без вопросов, но Линда думает иначе…
– Покорнейше прошу извинить меня за опоздание.
Герцог Оливейра выглядел странно сосредоточенным. Казалось, извиняясь, он одновременно решал в уме сложную математическую задачу. "Жаль, что папа не в кителе, – вздохнула Регина. – Они бы здорово смотрелись рядом! А в этом дурацком смокинге…" Девушка преувеличивала. Смокинг сидел на ван Фрассене, как влитой. Тем не менее, в цивильном капитан смотрелся непривычно. Однако мама настояла. "Когда ты в форме, я чувствую, что между нами стоит она".
"Кто?" – изумился капитан.
"Твоя служба! Я тебя к ней ревную…"
Капитан не стал говорить супруге, что тоже ревнует ее к науке. В конце концов, Анна-Мария ведь не оделась, как на ученый совет, верно? И платье его любимое, с таким замечательным декольте. Ради декольте можно и в смокинге помучиться.
– Да что вы, герцог! Пустяки!
Отец Линды на правах старого друга мог позволить себе некоторую фамильярность в обращении к Оливейре. Однако следующий вопрос вряд ли бы прозвучал, не будь Гоффер еще и подвыпившим старым другом.
– Но что вас задержало? Обычно вы пунктуальны, как столичный экспресс!
– Вы правы, друг мой. Сущие пустяки. Ваша ларгитасская бюрократия… – опомнившись, герцог сменил тему. – Впрочем, не будем о грустном. Нас ждет бар "Катарсис"! Я взял на себя смелость сделать предварительный заказ. Надеюсь, вы не разочаруетесь.
– Погодите, дорогой герцог. Я… проклятье, совсем из головы вылетело…