Когда я вышел из залы, со мною рядом очутился Перси Вудвилль. Его круглое лицо вытянулось от огорчения, так сказать, обратившись в овал. Он вынул из глазницы монокль и принялся натирать его платком, затем вставил обратно, но тут же достал опять и продолжил тереть; кажется, мне еще не доводилось видеть его столь взбудораженным, а когда кто-то говорит такое о Вудвилле, это не пустые слова.
- Атертон, меня растоптали. - Я уже понял это по его виду. - Все одно к одному!.. Я получил такой удар, что уже не встану.
- Тогда ползи.
Вудвилль один из тех, кто не отстанет, пока не выложит тебе все свои печали в подробностях - даже не преминет поведать о том, как прачка испортила его рубашки. И почему это, интересно, я ему не сочувствую?
- Дураком не прикидывайся!.. неужто не видишь, как я страдаю?! Да я стою на грани безумия.
- Успокойся, старина, я тебя еще и не таким видывал.
- Не говори так со мной, ты же не законченная скотина!
- Спорим, что законченная.
- Не мучай меня, ты не такой. Атертон! - Он вцепился мне в лацканы и, кажется, был вне себя; к счастью, он успел затащить меня в нишу, поэтому нас мало кто видел. - Как думаешь, что произошло?
- Дорогой мой, мне-то откуда это знать?
- Она мне отказала!
- Да ладно!.. Ушам своим не верю!.. Отступись, позвони в другую дверь, в море рыбку ловить - не переловить.
- Мерзавец ты, Атертон.
Он скомкал носовой платок и этим комком пытался утереть себе слезы; сама мысль, что Перси Вудвилль расхныкался, казалась уморительно смешной - но, конечно, я не мог заявить ему такое в лицо.
- В этом-то я не сомневаюсь, но по-другому утешать не умею. Не расстраивайся, друг, попытайся еще раз!
- Это совершенно бесполезно… точно знаю… она мне ясно дала понять.
- Поменьше уверенности: женщины часто говорят не то, что думают. И кто эта барышня?
- Кто?.. Неужели для меня существуют в мире иные женщины, кроме нее, да и существовали ли когда-нибудь? Ты еще спрашиваешь! На моих устах одно лишь имя - Марджори Линдон!
- Марджори Линдон?
По-моему, я рот раскрыл от удивления, иными словами, используя его выражение, меня растоптали. Так я себя почувствовал.
Я зашагал прочь, оставив его удивленно смотреть мне вслед, и сразу угодил к Марджори в руки.
- Я уже ухожу. Мистер Атертон, не проводите меня до экипажа? - Я проводил. - А вы остаетесь?.. может, вас подвезти?
- Благодарю, я пока не думал покидать этот дом.
- Я еду в Палату общин, не желаете со мной?
- Зачем вам туда?
Как только я услышал, куда она направляется, понял, зачем она едет, а она заметила это, и ее дальнейшие слова служили тому подтверждением:
- Вам прекрасно известно, какой магнит притягивает меня туда. Не можете же вы не знать, что сегодня обсуждаются поправки к аграрному закону и Пол произносит речь. Я стараюсь не пропускать его выступления и не собираюсь отступаться от этого принципа.
- Он счастливец.
- Согласна - и еще раз согласна. Столь одаренного человека, как он, принято называть счастливцем, хотя это неверно… Но мне пора. Он говорил, что подъедет пораньше, хотя несколько минут назад сказал, что задерживается, но обязательно прибудет в течение получаса… До новой встречи.
Я вернулся в дом и в холле столкнулся с Перси Вудвиллем. Он уже надел цилиндр.
- Ты куда?
- В Парламент.
- Послушать Пола Лессинхэма?
- Черт его побери!
- Присоединяюсь к пожеланию!
- Там будет голосование… мне надо идти.
- Кое-кто еще отправился слушать Пола Лессинхэма - Марджори Линдон.
- О нет!.. только не это!.. господи! Эх, Атертон, жалко, я речей не произношу, никогда это у меня не получалось. Когда я встречаюсь с избирателями, мне пишут их заранее, а я потом зачитываю. Но если б я знал, что меня слушает мисс Линдон, если б разбирался в вопросе или кто-нибудь мне его растолковал, богом клянусь, я тоже выступил бы; я б ей показал, что не такой я идиот, каким она меня считает!
- Давай, Перси, дерзай!.. ты б им задал, точно!.. Вот что я сделаю - пойду с тобой! Тоже заявлюсь в Парламент!.. Теперь Пола Лессинхэма будут слушать трое.
Глава 15. Мистер Лессинхэм выступает с речью
Палата уже собралась. Мы с Перси поднялись наверх - на галерею, которая теоретически предназначалась для тех, кого принято называть "почетными гостями", то бишь для любопытствующих. Выступал Трампертон, тараторя нечто такое, что не проливало свет на вопрос, а скорее затуманивало тему. Там, где обретался мозг Палаты и процентов девяносто ее мудрости, его не слушали, только газетчики на местах для прессы делали пометки в блокнотах.
Трампертон еще говорил, когда я заметил Лессинхэма. Наконец унылый старикан занял свое место на скамье под невнятный гул, который, конечно, завтра в газетах обозначат как "бурные и продолжительные аплодисменты". Все вокруг зашевелились, вероятно, от облегчения, начали переговариваться и сбиваться в стайки. Затем сидящие на местах оппозиции принялись хлопать в ладоши, и я увидел, что на скамье у прохода, обнажив голову, стоит Пол Лессинхэм.
Я смотрел на него придирчивым взглядом, совсем как коллекционер взирает на ценный экземпляр или патолог на занимательное уродство. За последние сутки мой интерес к Лессинхэму возрос неизмеримо. Сейчас он казался мне самым любопытным человеком на свете.
Я вспомнил, каким увидел его в это утро - жалкий, раздавленный ужасом тип, трусливая шавка, приникшая к полу, до безумия боящаяся тени, намека на тень, - и я предстал перед дилеммой: либо я преувеличил его испуг тогда, либо переоцениваю Пола сейчас. Если верить глазам, то и предположить было невозможно, что речь идет об одном и том же человеке.
Признаюсь, я не смог сдержать восхищения. Люблю бойцов. Я быстро осознал, что в эту минуту он достиг совершенства. В нем не чувствовалось ни грана притворства - он стоял перед нами как есть. Боец до кончиков ногтей. Никогда доселе я с такой отчетливостью не ощущал этого. Он был воплощением хладнокровия. Контролировал каждое движение. Ни на миг по-настоящему не раскрываясь, он мгновенно чувствовал бреши в защите другой стороны и молниеносно пробивал их словом. Терпя поражение, он не собирался опускаться на колени; и все без колебаний верили, что победы достаются его соперникам с великим трудом и что в конце концов дело увенчается его триумфом.
"Раздери меня черти, - сказал я себе, - если, после всего этого, я продолжу удивляться, что Марджори что-то в нем нашла!" Ибо я осознал, что умная и впечатлительная девушка, увидев Лессинхэма во всей красе, подобно доблестному рыцарю, дающему отпор несметным невзгодам, среди которых он чувствует себя как дома, не могла не воспринять его в качестве единственного настоящего героя, совершенно забыв, каким человеком он становится, когда бой отбушует.
Я точно знаю, что не зря пришел посмотреть на него; теперь я с легкостью мог представить, какое впечатление он производил на свою единственную слушательницу в Ложе для дам. Его речь совсем не походила на то, что подразумевает под этим словом американское ораторское искусство; в ней было мало общего с огнем и яростью французских трибун, если вообще что-то такое было; она не отличалась ни тяжеловесностью, ни сентиментальностью немецких публичных выступлений; и все же она включала в себя лучшие черты этих трех школ красноречия и, без сомнения, оказывала на слушателя именно тот эффект, который задумывался говорящим. Голос Лессинхэма был отчетлив и спокоен, не слишком музыкален, однако ласкал слух; Пол знал, что делает, и всякое его слово звучало так, будто он обращался к каждому присутствующему лично. Он говорил короткими и сухими фразами, без длиннот и высокопарности, и речь его лилась приятно и легко; говорил достаточно быстро, поддерживая интерес зала, но не заставляя аудиторию напрягать внимание.
Он начал, осторожнейшим и вежливейшим манером, с саркастических замечаний по поводу речей и методов Трампертона и его товарищей, тем самым пощекотав любопытство заседающих. Но ухитрился не зайти слишком далеко в своих выпадах. Оратору определенного толка ничего не стоит больно ужалить оппонента. Если он захочет, то может уколоть любым словом. Такие раны не затягиваются, их нелегко простить; политику необходимо уметь дружить с дураками, иначе его карьере быстро придет конец. Вскоре он оставил сарказм позади, сменив его на сладкозвучные речения. Он действительно принялся лить мед в уши соперникам и делал это весьма правдоподобно, отчего они пришли в согласие с собой. Он отметил, сколь много правды в том, что говорится ими, а потом, будто случайно, упомянул, насколько просто внести поправки в закон, ведь это не нанесет никому ни малейшего ущерба. Он использовал аргументы противников как свои собственные и, хотят они того или не хотят, льстил оппонентам, показывая, что они не выпускают поводьев из рук; затем обрушивал на них новую серию доказательств, вроде бы являющуюся естественным продолжением принятых ими постулатов, трансформировал сказанное, вертел так и эдак и с помощью исходных тезисов - тезисов противоположной стороны! - приходил к неоспоримому выводу, диаметрально противоречащему тому, что ими хотели показать его соперники. Он проделывал это с ловкостью, находчивостью и изяществом, коим не найти равных. Он закончил, совершив сложнейший из подвигов: ему удалось произнести, по меркам Палаты общин, дельную и достойную речь и оставить всех слушателей в прекрасном расположении духа.
Это было успехом - невероятным успехом. Парламентской победой высшей пробы. Популярность Пола Лессинхэма стремительно росла. Он сел на место под гром аплодисментов, и на этот раз это действительно была овация, а в зале, вероятно, не осталось почти никого, кто продолжил бы сомневаться в его великом будущем. Была ли эта уверенность справедлива, покажет лишь время, но пока все выглядело так, что награды и почести, венчающие государственную карьеру, достанутся ему, стоит лишь протянуть за ними руку.
Что до меня, я пришел в восторг. Я наслаждался интеллектуальным упражнением - сие удовольствие нынче не особо распространено. Апостол едва не убедил меня, что политические игры не так уж скучны, а победы в них привлекательны. В конце концов, есть что-то такое в том, чтобы суметь потрафить страстям и чаяниям современников, сорвать их рукоплескания, доказать, что и ты ловок в избранной забаве, стать объектом внимания и восхищения. Ловить женские взоры, видеть, как дамы внемлют каждому твоему слову, слышать их сердца, бьющиеся в такт твоему, - некоторым мужчинам это может прийтись по нраву, но если подобное происходит с любимой тобой женщиной и ты знаешь, что твои победы вершатся в ее славу, приносят ей радость, то, по-моему, не может быть доли счастливей этой.
В час триумфа - триумфа Апостола! - я чуть не пожалел, что я не политик!
Голосование завершилось. Вечернее заседание практически закончилось. Я опять стоял в вестибюле. Там говорили о выступлении Апостола: только и делали, что обсуждали его.
Вдруг ко мне подошла Марджори. Ее щеки горели. Никогда не видел ее красивее - или счастливее. Кажется, она была одна.
- Вы все-таки пришли!.. Разве это было не прекрасно?.. не великолепно? Неужели не замечательно обладать столь великими талантами и использовать их во благо обществу?.. Сидней, не молчите! Не притворяйтесь равнодушным, это вам совсем не идет!
Я видел, как она жаждет услышать от меня похвалу человеку, которому с таким восторгом поклоняется. Но ее горячность некоторым образом остудила мой пыл:
- Он вроде неплохо выступил.
- Вроде! - Какой огонь сверкнул в ее глазах! С каким презрением она глядела на меня! - Что вы хотите сказать этим "вроде"? Милый мой Сидней, вы не понимаете, что лишь мелкие людишки стремятся преуменьшить заслуги тех, кто больше их? Даже если вы осознаете свое несовершенство, глупо выставлять его напоказ. Мистер Лессинхэм произнес великую речь, без всяких вроде; ваша неспособность признать этот факт просто вопиет о недостатке у вас критического мышления.
- К счастью для мистера Лессинхэма, среди нас живет по меньшей мере один человек, в котором критическое мышление цветет пышным цветом. Вижу, вы полагаете, что тот, кто не восторгается, душа потерянная.
Я думал, она вот-вот выйдет из себя. Но вместо этого Марджори рассмеялась и положила руку мне на плечо.
- Бедняжка Сидней!.. Конечно!.. Это так печально!.. Вы же осознаете, что сейчас похожи на мальчишку, который, проиграв, обвиняет победителя в жульничестве. Не берите в голову! Когда повзрослеете, сами поймете.
Ее слова полоснули меня ножом по сердцу - я перестал следить за тем, что говорю:
- Если я не ошибаюсь, то к вам осознание придет еще до того, как вы успеете повзрослеть.
- Вы о чем?
И прежде чем я успел ей что-то рассказать - если вообще собирался, а ведь это не так, - к нам подошел Лессинхэм:
- Надеюсь, не заставил вас ждать; я не рассчитывал, что меня задержат.
- Все отлично, впрочем, я уже готова идти - здесь становится скучновато, - она сказала это, не спуская с меня озорных глаз - и Лессинхэму ничего не оставалось, кроме как обратить на меня внимание:
- Не так часто вы изволите почтить нас своим присутствием.
- Вы правы. У меня есть занятия поинтереснее.
- Это вы зря. Нынче стало модным недооценивать Палату общин и работу, ведущуюся здесь; не ожидал, что и вы присоединитесь к хору простецов. Нельзя вообразить дела благороднее, чем попытка усовершенствовать государственную жизнь.
- Благодарствую… Надеюсь, вы чувствуете себя лучше, чем утром.
Его глаза сверкнули, но он быстро взял себя в руки: сделал вид, что не понял, не удивился, не возмутился.
- Спасибо… Чувствую себя отлично.
Марджори заметила, что я говорил о чем-то неизвестном другим и что побуждения мои не из чистых.
- Пойдемте же, нам пора. Это мистеру Атертону сегодня нездоровится.
Она взяла Лессинхэма под руку, и тут подошел ее отец. Старик Линдон взирал на дочь, стоящую под руку с Апостолом, так, словно не верил собственным глазам.
- А я думал, ты у герцогини.
- Так и было, папа, но сейчас я здесь.
- Здесь! - Линдон принялся заикаться и запинаться и побагровел так, как делал при крайнем волнении. - Чт… что ты тут вообще делаешь? Г… где экипаж?
- Там, где ему и положено, ждет снаружи - если, конечно, лошади не понесли.
- Я… я… я сам тебя провожу. Мн… мне не нравится, что ты пришла в… в такое место, как это.
- Спасибо, папа, но меня проводит мистер Лессинхэм… Поговорим позже… До встречи.
Наверное, я никогда не видел ее более холодной, чем в эту минуту. На дворе век женских свобод. Девушкам ничего не стоит вертеть своими матерями, что уж говорить об отцах, но то, как эта барышня уплыла прочь под руку с Апостолом, оставив родителя на месте, было зрелищем своеобычным.
Кажется, Линдон поверить не мог, что эта парочка взяла и так запросто ушла. Они успели скрыться в толпе, а он стоял и смотрел им вслед; лицо его все сильнее краснело, пока на лбу не выступили вены; мне подумалось, что его вот-вот хватит удар. Потом он, со вздохом, повернулся ко мне.
- Безобразие! - Я предпочел думать, что речь идет о покинувшем нас джентльмене, хотя из последовавшей тирады старика это было не столь очевидно. - Только сегодня утром я запретил ей с ним якшаться, а т… теперь он уходит с ней под ручку! Г… грязный авантюрист! Вот именно, авантюрист; и в скором времени я скажу ему это прямо в лицо!
Сжав кулаки и сунув их в карманы, он удалился, пыхтя, как огорченный кит, а так как он проговорил все вслух, люди вокруг остались недоумевать, в чем дело. Стоило Линдону удалиться, как ко мне подошел Вудвилль, в той же мере огорченный.
- Она ушла с Лессинхэмом, ты это видел?
- Конечно, видел. Когда кому-то удается произнести такую речь, какую произнес Лессинхэм, с ним пойдет любая - сочтет это за счастье. Вот будешь облечен той властью, что есть у него, и используешь ее во благо страны, идти даме с тобой - но пока извини.
Он, как всегда, притворялся, что протирает монокль.
- Как же тяжко. Когда я узнал, что она тут будет, я сам едва не решился выступать, честное слово, просто не знал, о чем говорить, да и говорить я не мастак… да и как выступить, если тебя оттерли на галерею?
- Действительно, как бедолаге быть?.. не забираться же на перила и орать, пока друг сзади за ремень придерживает.
- Точно тебе говорю, однажды я выступлю… просто обязан сделать это, а ее, как назло, не окажется в зале.
- Значит, тебе крупно повезет.
- Думаешь?.. Может, и так. Правильно, я все испорчу, а если она это увидит, то я совсем пропал! Как на духу говорю, в последнее время мне очень хочется стать поумнее.
Он почесал переносицу моноклем, смешной безутешный неудачник.
- Не вешай нос, Перси!.. Встряхнись, дружище! Голосование позади… ты свободен… давай-ка кутнем.
Так мы и поступили.
Глава 16. Волшебный пар Атертона
Я повел его ужинать в "Геликон". Всю дорогу в наемном экипаже он пытался поведать мне историю о том, как делал Марджори предложение, и, когда мы доехали до клуба, был все еще далек от ее окончания. Как обычно, внутри оказалась толпа, но нам удалось раздобыть себе столик в углу зала и, прежде чем подали еду, он опять завел речь о том же. Вокруг нас было много народу, и все они, кажется, говорили разом; играл оркестр - в "Геликоне" по вечерам не звучит одинокое пианино; так что Перси нашел не самое подходящее место для беседы, но, учитывая деликатность темы, он изливал мне душу не очень громко, оставаясь в рамках приличий, однако в процессе рассказа голос его не переставал повышаться. Но таков уж чудак Перси.
- Ты не представляешь, сколько раз я пытался поговорить с ней - не счесть.
- И поговорил?
- Да, говорил при каждой нашей встрече - почти об этом, но все никак не получалось высказаться открыто, сам понимаешь.
- Почему?
- Ну, только я опять собрался сказать: "Мисс Линдон, могу ли я преподнести вам дар своей привязанности…"
- Это вот так ты всякий раз намеревался начать?
- Да нет, не всегда так: раз одними словами, в другой иными. По правде сказать, я заучил наизусть коротенькую речь, но мне никак не удавалось ее произнести, поэтому я решил сказать хотя бы что-то.
- И что ты сказал?
- Да ничего, понимаешь, до дела у нас так и не дошло. Только-только рот раскрою, она сама мне всякие вопросы задает: люблю я широкие рукава или поуже, цилиндры или котелки, ну, и прочую подобную чушь.
- В этот раз тоже?
- Да… не мог же я не ответить, а пока отвечал, упустил возможность признаться. - Перси натирал свой монокль. - Я столько раз начинал, а она так часто затыкала мне рот, что мне уже кажется, что она догадывалась, о чем я хочу поговорить.
- Думаешь, догадывалась?
- Наверняка. Однажды я пошел с ней на Пикадилли и заманил в магазин перчаток в Берлингтонском пассаже. Там я хотел предложить ей руку и сердце - всю ночь глаз не сомкнул, все о ней мечтал, едва не впал в отчаяние.
- Предложил?