* * *
В круглый зал они вошли все вместе, спрятав предметы, спокойные и довольные. Вошли как гости – не как захватчики. Все было на местах. Но вещей на полу, казалось, стало больше. Их уже так много, подумал Николаев, и будет все больше и больше. А вот и наш давешний рюкзак. Ох, сколько мы туда сейчас добавим...
Они сидели и перебирали вещи – не получалось просто сидеть на месте. Все проверили, все уже отложили, сто раз во всем убедились. Оставалось только ждать. Кошка сидела на плече Николаева и принимала почести – все по очереди подошли к ней, погладили и поблагодарили. Кошка млела и мурлыкала так громко, что было слышно за десять шагов.
Дарья обнаружила новую "посылку" – и, вместе с Федором, увлеченно переснимала оставленные там бумаги – написанные на итальянском языке – как вдруг послышались шаги.
Все поднялись на ноги, но к оружию никто не потянулся. Из-за каждой колонны – получается, и там есть проходы? – вышли эти, в зеркальных шлемах. Двенадцать. Команда собралась, невольно, посередине, а пришельцы спустились по ступеням и замерли, переглядываясь. Один из них, стоявший напротив Марии, двинулся к тому, что был левее, подошел и... слился с ним. Марии захотелось протереть глаза – оба стали на короткий момент полупрозрачными, а потом их контуры наложились и уплотнились – и остался один.
Так повторялось вновь и вновь, пока не остался один. Он стоял между командой и выходом – входом в зал. Снял свое "забрало" – шлем.
Николаеву послышался голос. Не ушами, а как будто прямо в голове. Судя по тому, как вздрогнули и оглянулись другие, не ему одному что-то померещилось. Николаев не слышал слов, но был ясен смысл – вопрос. "Вы готовы уйти?"
Люди переглянулись, и кивнули.
"Вам нужна помощь?" – раздался второй безмолвный вопрос.
Все вновь переглянулись и покачали головой, улыбнувшись.
"Доброго пути", – и пришелец помахал им рукой, повернулся и пошел прочь.
– С ума сойти, – прошептала Мария. – Интересно, он так всех провожает?
– Нет, – возразил Федор. – Когда я провожал, такого не было.
Зеркала осветились. Стали мерцать.
– Нам пора, – Федор надел рюкзак на плечи. – То же самое. Всем подойти и заглянуть, в каждое зеркало.
– Кошка, не подведи, – шепнула Мария и погладила ее. И Кошка не подвела – точно так же заглядывала, не отворачивалась, не шипела.
Зеркала потемнели... и за ними появились разные виды.
– Это Омск, – указала Мария на одно из зеркал. – Дом, где я родилась. Как интересно!
– Точно, – согласилась Дарья. – А вон там мой! А куда мы пойдем?
Кошка выбрала за них. Она слетела с плеча Николаева и двумя прыжками очутилась у ближайшего зеркала. Мяукнула, оглянувшись, и прыгнула "на ту сторону". Посидела там, и прыгнула обратно. И вновь на ту сторону, и села там, глядя на людей.
– Убедительно, – улыбнулся Федор. – Ну что же, идемте за ней. На всякий случай, возьмитесь за руки.
Николаев замыкал цепочку. Дарья перед ним шагнула, держа его за руку...
Ему показалось, что его ударило в лицо чем-то очень тяжелым, но мягким. Николаев отшатнулся – удар вышиб из легких весь воздух – а когда отдышался, понял: он стоит все в том же зале, один, и нет никаких зеркал. Вместо них – черные матовые панели до потолка.
31
Николаев не сразу понял, что остался один. Казалось – вот-вот все вновь включится... и снова откроется дорога. Он ждал, но ничего не происходило.
Через четыре часа спина устала от рюкзака, а бросать его не хотелось. Очень не хотелось, это теперь был рефлекс. И никто не приходил, а звать на помощь казалось малодушным. Николаев боялся отлучаться из зала – вдруг снова "включатся" зеркала. Но часов через шесть организм недвусмысленно сообщил, что есть определенные действия, которые надо исполнить, и побыстрее.
Даже мысли не могло возникнуть сделать все это где-то тут. Остальные не говорили именно этого слова, но круглое здание считали священным местом. Чем-то вроде храма. Ну да, мы в чистилище, и здесь нам могут позволить или вернуться к жизни простых смертных, или продолжить здешний путь. И пусть провожает странный инопланетянин, что это меняет? Здание все считали храмом. В храмах пакостить нельзя.
Николаев открыл их "посылку" – рюкзак – и взял, после короткого раздумья, диск, который оставила Мария – "Конан-разрушитель" – и кулек с конфетами, оставленный Дарьей. Просто потому, что другой памяти, кроме фотографий и видеозаписей, не было.
Я верну, подумал он. Все верну обратно, когда вернусь. Сразу подумалось "когда", а не "если".
Аввакум, по словам Федора, не ушел в тот раз, со своей командой. Судя по записям, остался. Но почему? И почему оставил другие свои записи в лабиринте, а не в здании? Черт, надо было не сидеть, таращась на зеркала, а читать то, что оставил Аввакум. Получается, как сказал Федор, что Аввакум мог уходить из здания в лабиринт и возвращаться обратно.
Как это ему удалось? Николаев стоял у выхода. Вокруг здания творилось лето – когда они вошли, была ранняя весна, а сейчас уже и плоды созревают на деревьях, и птички летают, и вообще погода отличная. Как Аввакум ушел отсюда и вернулся, не собирая новую команду? Как?
Может, надо о чем-то подумать? Ну не думать же "извините, я быстренько в туалет, и сразу обратно"! Николаев чуть не рассмеялся, хотя настроение было не радужным. Я вернусь, подумал он. Один или не один, я вернусь, я не ухожу отсюда насовсем. И шагнул в лето.
* * *
Меньше всего Николаев ожидал очутиться в той самой разбитой машине, в которой началось его пребывание в Чистилище. Но это была она, без сомнения. И разбитый мобильник под ногами, и прочее.
Все то же самое. Точно так же люди шли шагах в десяти, не обращая внимания на машину и ее "пассажира".
– Вот зараза! – невольно вырвалось у Николаева, когда он приложился затылком. И да, теперь он видел, что поклажа может быть не с тобой. Рюкзак нашелся за машиной, портфель – на заднем сиденье, а ремень с кобурой и бластером вообще шагах в десяти, чуть не на тротуаре. Подберут какие-нибудь детишки, потом будет несколько неловко отбирать.
Все собрал. Ладно. Николаев надел ремень, поправил рюкзак и пошел – как в тот раз, к себе домой. То, что в кармане брюк был ключ, уже не удивило. Я в самом начале, пришла мысль. Что я сделал не так? Почему меня не пропустили с остальными? Надо разбираться. Не было никаких, как сказал бы Федор, неприятных эмоций. Надо разбираться. Три года почти здесь, уже есть и навыки, и все. Не пропадем. Сейчас – вникать и разбираться. И надеяться, подумалось вдруг. Все мы надеялись. На то, что будет и другая жизнь, где не будет концов света.
Отставить панику! Николаев выпрямился, глубоко вздохнул и отправился. Идти до дома недалеко, минут двадцать. Если не торопиться.
* * *
Он услышал звуки "На сопках Маньчжурии" шагов за двадцать, и вот тут ему стало не по себе. Однако панику решительно отмел прочь, и шагнул за угол.
Другой старик. Похож на Петровича, но другой. Играл на другом аккордеоне, но играл мастерски, с душой. И тоже не брал денег, зато охотно принял сигарету. Сам Николаев уже не курил, но в портфеле все было.
Николаев дошел до подъезда (не удивился тому, что подходит код от домофона), и еще через три минуты открыл дверь своим ключом.
Жилая, но пустая квартира. Не нужно гадать, кто здесь жил – прошелся по комнатам и увидел вещи и Елены, и Дарьи – однозначно их, запомнил с самого первого раза. На полке в гостиной – документы с билетами. Все есть, кроме людей. Несколько минут Николаев искал кошку – была такая надежда – но кошки не нашлось. Был кошачий лоток с наполнителем, мисочки – одна с водой, другая с кормом – и кошачий домик, "скворечник" на толстом куске дерева. Видно даже, где именно на этом домике кошка точила когти.
Все есть, кроме жильцов. В холодильнике уже все готово к отпуску – осталось только то, что не портится. Все прибрано. И запах в доме жилой.
Николаев недолго думал, оставаться или нет. Оставаться. Где бы вы ни были, подумал Николаев, живите. Долго и счастливо. И улыбнулся. И давешнее ощущение тепла пришло – не очень сильное и ненадолго, но пришло.
* * *
Он выполнил все привычные действия. Доехал до почтамта, оставил записки, дал объявления, купил мобильник... это уже делалось автоматически. Так же автоматически прошелся по киоскам, и увидел главный предвестник: путаницу с датами. Таблицы уже не нужно перечитывать, все заучено. Осталось два-три дня. Что ж, возможно, он еще успеет увидеть, какой именно конец света наступит.
Николаев "выделил" себе ту самую спальную, куда его поселили в тот раз. Не стал копаться в шкафах – достал только постельное белье, запомнил, откуда его брали – и все. Ничего он тут не будет трогать.
Он включил свой портативный компьютер, и принялся читать. Читать все то, что записала Дарья. Нашел их с Марией фото, с двадцать седьмого дня рождения Дарьи. Обе такие счастливые... Он вывел фото на экран, чтобы всегда было подложкой, стало легче. Фото той Марии и Дениса не было, но он их и так не забудет.
Читаем. Николаев добыл записи Аввакума – фотоснимки страниц тетради и "клада", и принялся читать. Читать, думать, делать пометки. Жить в привычном ритме помогало – не оставалось повода для малодушия. Хотя в чем-чем, а в малодушии тут мало кого можно было упрекнуть. Такие не выживали.
* * *
Николаев читал, и картина мало-помалу прояснялась. Аввакум не смог уйти. Видимо, так же не смог, как и сам Николаев – уходил последним, но его не отпустили. Однако бывшего каторжника это не особенно огорчило – по словам дяди Гоши, Аввакум провел в Чистилище почти сотню земных лет. И писано, похоже, им самим. Сам обучился, но почему скрывал? Впрочем, скрывал и скрывал, мало ли какие у людей пунктики.
Аввакум, по его словам, вышел из здания обратно тому, как входил, то есть – шагнул, стоя спиной к проему и держась за стену. И остался в долине. А когда понял, что ничего не происходит, принялся все изучать. Вот уж точно, необыкновенный человек! Петрович назвал его прохвостом, но в человеке могут сочетаться самые разные качества. Скажем, их Степан, Степан Родионов, с которым поначалу было ой как трудно – и обещания давал, не выполняя, и мог наврать с три короба, и ответственность брать не умел. Но в свой первый конец света, а это были "Легионы смерти" – Степан был совсем другим. Он случайно обнаружил, что если "перечеркнуть" кого-то пером авторучки, на относительно близком расстоянии, то перечеркнутый изымается из реальности, пропадает. Стрелять Степан не умел, толку от добытого оружия не было – но и сам спасся, и еще пятерых с собой увел в убежище. А на второй раз повстречался с Петровичем – вторым концом света была "Маска Красной Смерти" – и Степан вновь сам выбрался, и еще двенадцать человек спас. Во всех нас есть что-то очень человеческое, говорил Федор. Есть и то, что другие, или мы сами считаем недостатками. Куда без этого. Но когда приходит беда, сразу становится ясно, что ты из себя представляешь.
Это верно. Но ведь и Степан справился. Частью сам, частью – с помощью Марии. Нет-нет-нет, говорила Мария, я дома не работаю. Пусть приходит в центр психологической помощи и записывается на прием к Белозеровой Марии Александровне. Смейтесь, смейтесь! Так гораздо лучше помогает. Не верите – проверьте сами. И ведь помогало. Только сам Николаев не ходил к ней на прием, остальные все ходили. Все до одного. Ты не ходи, попросила Мария. Ты мне нравишься какой есть. И недостатки очень милые, ведь нужен же повод поворчать, верно? Тем более вас, мужиков, все равно не приучить класть все на место и находить с первого раза. А пыль и грязь замечаете, только когда начинаете о них спотыкаться. Не приходи ко мне туда, понял? Если что, я тебя тут буду дрессировать, на месте.
* * *
Второй день на "новом месте" прошел не менее интересно. Николаев побывал по всем адресам, по которым жила команда, и тоже: находил не то что двойников, но людей, отчасти похожих, и порой даже с теми же именами. Нашлась "здешняя" Мария – на вид похожая, но Николаев поспешил распрощаться, не хотелось лишний раз все бередить. И остальные нашлись, все до одного. Что это значит?
Предвестники не обнаруживались, и Николаев стал готовиться к самым неприятным вариантам. Хотя к такому никогда не бываешь готов по-настоящему. Но не забыл купить новые батарейки для бластера, заменить и в нем самом, и в "тайнике" в кобуре. Там хватает на сто выстрелов, или на пятьдесят "облаков". И то, и другое – внушительный боекомплект. А насколько хватает диска, Мария не уточняла. Говорила только, что они силы отнимают – устаешь жутко, словно тяжелые мешки ворочаешь. Видимо, это и есть ограничение.
У Федора, похоже, у единственного не было особого предмета, который годился бы как оружие. Очки помогали стать незаметным для противника, а паяльник, увы, был совершенно мирным орудием: когда "включался", мог починить что угодно, хватало одного прикосновения жалом. Но это не помешало Федору в его первый конец света спасти почти пятьдесят человек. В основном, конечно, благодаря неприметности. Но и паяльник сгодился, причем случайно – уронил его на пол автобуса, в котором укрывались, и двигатель того неожиданно заработал.
* * *
Далее в дневнике Аввакума нашлось и описание пришельцев, в зеркальных шлемах. Аввакум писал о них исключительно в единственном числе, как будто пришелец был только один. И называл его не пришельцем, а смотрителем. Странно. Лабиринт, говорил Аввакум, тянется куда хватает взора. Но если пройти тридцать верст от выхода в долину, лабиринт становится небезопасным. Что именно он имел в виду – не понять, говорилось только: едва заметите черные знаки, кресты и стрелы, немедля поворачивайте. Не применяйте оружия. И не шумите. Там нельзя шуметь. На плане были указаны площади, где в фонтанах была пригодная для питья вода. А питался Аввакум плодами, которые вырастали в долине – там каждые два дня менялись сезоны, и за полдня созревало много разных плодов, от малины до яблок. Десять лет на одной вегетарианской пище? Вот уж точно, испытание.
Смотритель, значит. Мы только приблизились к пониманию, понял Николаев. А Аввакум, когда понял, что его не пропустили, не пал духом, а принялся тщательно изучать это странное место. Регулярно виделся со смотрителем – и, похоже, узнавал от того что-то, пусть даже беседы были не очень вразумительными. Но почему "смотритель", их же были тысячи! А потом Николаев вспомнил, как двенадцать их слились в одного и снова задумался. А зачем тогда они пришли туда, в кинотеатр? Ведь Винни-Пух счел их врагами, а значит – хотели зла, так, как понимали это Дарья и прочие. Непонятно. Но вот много ли найдется таких, как Аввакум, чтобы в любой ситуации накапливать знания, делиться ими и сохранять оптимизм. Жаль, что и он ушел, подумал Николаев. Определенно, с ним было бы интересно поговорить.
Что ж, он подал хороший пример. Что бы ни было, буду двигаться дальше, помогать, кому сумею, собирать знания. Черт, поговорить бы с тем смотрителем! Он охраняет выход из Чистилища для людей, а есть ли подобное Чистилище для него самого? Или он, действительно, уникален во всех смыслах? Вопросы, вопросы. Но так приятно, когда есть что-то, что очень хочется понять!
* * *
Бластер стал настоящим в ночь на третий день. Николаев уже был готов. и опять же – собрался не впопыхах, все сложил, убрал, выключил все электроприборы и захлопнул за собой дверь, оставив ключ на той же полке, где увидел документы хозяев.
А на улице было мирно и спокойно. И не было людей. И постепенно пропадали животные, птицы и насекомые. Прямо как в те, предпоследние, концы света. Николаев долго бродил по пустому городу, прежде чем до него дошло, что это вовсе не Новосибирск: город был сплавом нескольких городов. Он побывал и в парке, в котором отбивался, с тремя дамами, от зомби. Он побывал на стадионе, на который в Омске ходил с парнями. И многие другие места. Как он мог не заметить, что это сплав городов? Или сплав случился, только когда включились предметы?
И нашлась школа. Та, или такая же, в которую его привел Петрович в первый раз. Николаев шел по пустым коридорам, и мерещились голоса, и вспоминалось все, что было здесь.
В учительской, казалось, только что были люди. Ему даже показалось, что на столе лежит та черная повязка поверх волос, которая всегда возникала у Марии после переноса. Она всегда оставляла ее за собой – привычка, говорит, на удачу. Но это оказалось всего лишь черное пятно – чернила пролили, что ли?
В кабинете физики тоже было, как тогда: стулья и парты у стен, и есть двенадцать зеркал. И тут Николаев задержался. Зеркала потемнели... и ничего более не случилось. Трогать их, пока они не открыли проходы, опасно, пояснял Федор. Непонятно, что там происходит, но если в зеркала посмотрело меньше одиннадцати человек, дотронуться до поверхности пальцем означает, как минимум, обжечь палец.
Ничего не случилось. Сброс произошел вовремя – в двенадцать часов, двенадцать минут и двенадцать секунд по Гринвичу. Николаев оказался в сенях деревенского дома, а бластер, вместе с кобурой и прочим, лежал у другой стены – на коробках. Николаев направился к бластеру, и тут двери отворились. Ему показалось, что в сени вошло чудище – что-то, несомненно, случилось с восприятием, потому что успел понять, уже замахиваясь попавшимся под руку топором, что это вовсе не чудище.
И тут его самого оглушили. Потом узнал, поленом. Когда Николаев полностью пришел в себя, то сидел, в наручниках, за столом, а напротив сидел мрачный молодой участковый, представившийся лейтенантом Смирновым.
32
– ...Маша, – Дарья потрогала ее за плечо. – Вставай. Не сиди на месте! Идем, подышим воздухом.
Они обе долго ждали, когда вновь откроется проход – отсюда он выглядел как высокий овал. Долго ждали, почти три часа. Уже всемогущий Жора нашел всем жилье на первое время, уже попробовали найти – и не нашли – признаки того, что это Чистилище. Мария не желала уходить, оставалась на этой полянке – в небольшом сквере, под линиями электропередачи. Снаружи и не увидеть, что есть такая полянка, и что на ней кто-то есть.
– Маша, – дядя Гоша подошел к ней через три часа по прибытии. – Мы оставим здесь камеру, оставим наши знаки. Он все поймет, когда увидит. Пожалуйста, не стой здесь.
Но Мария согласилась уйти, только когда действительно оставили и знаки, и поставили камеры – и то, и другое не настолько бросается в глаза, чтобы привлечь ненужное внимание. Только Мария – и Дарья вместе с ней – выбрали для временного пристанища гостиницу. Остальные "расселились" в найденных вокруг комнатах и квартирах, их сдавалось достаточно.
Кошка, которая все это время ходила вокруг и жалобно пищала, попросилась к Марии на руки – и та взяла ее. Так и шли до гостиницы, ехать Мария отказалась. Разрешила только вещи привезти туда, их рюкзаки.
– Почему он? – было первым, что она спросила часа через два. Она молчала – всем занималась Дарья, а на ее вопросы Мария отвечала, если отвечала, жестами. – Почему именно он? – она казалась спокойной, но Дарья чувствовала, что Мария держится из последних сил.