- Я старый себялюбец, - сообщил он гвардейцам. - Я трус, меня заботят лишь собственные удобства, когда моим подданным грозит опасность. Я боюсь.
Но еще произнося это, он воздвигался на скрипучие ноги, опираясь на прогулочную свою трость, которую лишь сегодня утром забрал в яхт-клубе, где оставлял на хранение. Рукоять ее из слоновой кости представляла собой белого медведя, и в монаршью руку она ложилась так, словно ее вырезали специально для Императора, хотя на самом деле Его Величеству ее подарил приятный молодой человек по фамилии Ашер. Он управлял лавкой старья на Северном пляже, но это уже другая история. Император бы не возражал, чтобы в трость был бы вделан клинок - как в той, которую носил сам Ашер. Увы же, черному судну придется противостоять лишь палкой, сэндвичем и бестрепетными косматыми спутниками.
Император весь раздулся, как рыба-еж, и направился на причал, Фуфел и Лазарь - следом, прижав уши и согласно рыча на два голоса. У ограды столпилось несколько человек и все показывали на яхту. Зрелище не настолько необычное, чтобы вся жизнь остановилась намертво, но если у вас пробежка, проходка или прогулка и вам нужна причина сделать паузу, черное судно вполне способно воспалить воображение настолько, чтоб вы помедлили и перевели дух.
Оказавшись у самого борта, Император тоже помедлил - он просто не знал, что делать дальше. Никакие причины, кроме поведения Фуфела, не могли бы оправдать абордажной атаки. Говоря строго, судно - не город, оно не входит в его юрисдикцию, следовательно, Император не может предъявлять на него права. Из-под воды доносился прерывистый шум струйных рулей, которые не давали яхте отойти от причальной стенки. Один шаг - хоть и широкий, - и Его Величество окажется на баке. Вероятно, если он свершит сей шаг, дальнейший порядок действий явится ему самочинно. Император отступил по причалу, дабы хорошенько разбежаться - ну, или предпринять такую попытку, насколько ему дозволяли преклонные года и паровой котел корпуса, - но едва провозгласил "два" в финальном отсчете к запуску, из-за лееров кокпита высунулось загорелое лицо в чащобе светлых дредов, и юноша, его владелец, крикнул:
- Благ-будь, мой чумазый дядя, хавчик нам табаньшь, не? Мы со мной те офигенно признатьны за срощ, но погодь, будь добр, на пирсе?
И монарх остановился. Фуфел с Лазарем даже рычать перестали, сели и повернули головы на манер собачек, которые стараются вычислить что-нибудь про "еду" в мелодекламации "Илиады".
Юноша перемахнул черный обтекатель кокпита и приземлился на нижней палубе - его босые пятки по настилу даже не стукнули. Он был жилист и мускулист, загорел до оттенка кофе с молоком, а на правой грудной мышце у него красовалась наколка горбатого кита. На юноше были широкие шорты, хотя воздух над Заливом был вполне свеж, в носу имелось золотое кольцо, а по кромкам обоих ушей спускалось по гирлянде таких же. Дреды в движении разлетелись веером по плечам - точно солнечные змеи пытались сбежать у него с головы.
Затем он перескочил на причал, сверкнул ослепительной улыбкой и выхватил остаток "подлодки" у Императора.
- Ах, да буйт Джа тя любить, дядя, такая ханка нам со мной. Стока в море без хавчика.
Фуфел гавкнул и зарычал. Растафарский блондин забрал у них сэндвич.
- Ах, песики дредовыи, - сказал Раста. - Джа вас благословь. - Он опустился на колени и стал чесать Фуфела за ушами.
Чужой пах кокосовым маслом, травой и нежитью, и Фуфел намеревался его непременно укусить - как только ему хорошенько почешут за ушами.
- Мы со мной бум Пелекекона Кеохокалоле. Зови нас просто Кона для краткости. Кэп пиратов и лев рассольнай науки, не слыхал?
- Я Император Сан-Франциско, защитник Алкатраса, Сосалито и острова Сокровищ, - ответил Император, никак не способный побудить себя к невежливости перед этим улыбчивым незнакомцем, несмотря на черное судно, коим он сюда приплыл. - Добро пожаловать в мой город.
- Ах, много спасип, братушка. И премного уважухи те, не? Тока на этот карабь, "Ворон", те низя, не. Он тя уббёт, бра. Ахтаматиццки уббёт. Намертво кончит, намертво. С мертвяками не погуляйшь, особо такими, что там внизу.
- Это уж само собой, - ответил Император.
Пес Фу
Крысы проснулись и шебуршились в клетках уже с час, когда Фу услышал, как в замке скрежетнул ключ. Он отложил паяльник на проволочную подставку и только поворачивался ко входной двери, когда на него набросились. У Фу затрещали позвонки - его обхватили ногами, и он повалился на спину. Но что-то крепко схватило его затылок, а одновременно что-то другое - влажное, со вкусом меди, - протиснулось ему в рот. Язык.
Внутри завибрировала паника, и Фу понял, что сейчас может задохнуться, но тут уловил общий дух: парфюм с ароматом сандалового дерева, сигареты с гвоздикой и латте. Посреди паники удалось случиться первостатейной эрекции, и он ткнул ею в нападавшего - в целых самозащиты.
Нападавшая отстранилась и схватила его за перед рубашки, крутнула вбок. У Фу сперло дыханье.
- Ррыык! - ррыыкнула она.
- Я скучал, - сообщил Фу.
- Твои страданья только начинаются, - сказала Эбби. На ней была мини-юбка из зеленой шотландки, под ней - черное гимнастическое трико с низким вырезом на груди, над ним - шипастый собачий ошейник, а на ногах - лаймово-зеленые "чак-тейлоры", которые она иногда называла "чаками запретной любви", хотя Фу толком не мог понять, почему именно.
- Ты мне как бы ребра ломаешь.
- Это оттого, что я - носсссс-ферату, силам моим имя легион и прочее! Très клево, поп?
И тут Фу понял, что она действительно это сделала - ей как-то удалось превратиться в вампира. Кольца из носа, бровей и губ у нее исчезли, пирсинги затянулись. Наколотый на шее паук тоже сбежал.
- Как? - только и спросил он, одновременно высчитывая ее шансы на выживания. Еще вчера он разговаривал с ней по телефону и был вполне уверен - она бы не преминула сообщить о преобразовании, если б его уже совершила; значит, сейчас у нее первые сутки. По-прежнему велика вероятность, что она окажется среди тех, кто сходит с ума и самоуничтожается. Хотя Эбби и безумия, и тяги к самоубийству отсыпали с горкой, это не значит, что он должен оставить попытки ее спасти.
Она поцеловала его еще раз, и по ощущениям это было мило, однако он крайне внимательно следил, чтобы ни у нее губа не треснула, ни у него. Пока удается. Эбби оттолкнула его, но снова поймала в ладонь его затылок, чтоб он не стукнулся о пол. Теперь, умерев, она казалась чуточку заботливее, хотя спокойствия в ней не прибавилось.
- Терпение, ниндзя моей любви, я употреблю тебя, как мангавласую вкусняшку и мужскую шлюху, кои ты есть по своей сути, но сперва нужно испытать мои новые силы. Выпусти из клеток крыс - я покомандую ими своими вурдалачьими мыслями. Может, заставлю их в кухне прибраться.
"Ладно, из дебрей безумия мы пока не совсем выбрались", - подумал Фу. А вслух сказал:
- Да, а потом поглядим, можно ли заставить синих птичек завязывать бантики у тебя в волосах.
- Не глючь, Фу! Ты должен мне повиноваться! Я Графиня Абигайль фон Нормал, королева сцук ночи, а ты мой подобострастный сексуальный раб!
- Так ты графиня или королева? Ты сказала и то, и другое.
- Заткнись, щегол, пока я не высосала тебя досуха!
- Ладно, - ответил Фу. Мудрый знает, когда уходить от боя.
- Не так, Фу. Я в том смысле, что буду над тобой господствовать, а ты - беспрекословно мне повиноваться!
- Как-то иначе, нежели в любой другой день?
- Отринь банальности и ботанские вопросы, Фу. Ты тотально козлишь мне торч от власти над ночью.
- Никак фонарик себе купила?
- Ну, всё. Сейчас я надеру тебе ниндзью жопу. - Эбби соскочила с него и приняла стойку кунг-фу "крадущийся тигр, сдохни от зависти", известную всем, кто посмотрел хоть одно кино про боевые искусства.
- Постой! Постой! Постой!
- Хор, - ответила Эбби и расслабилась в гораздо менее опасной позе "затаившийся тигр, отвисающий с пачкой "Читоз"", известной всем, кто хоть раз этим хрустел.
- Сначала тебе надо поесть, восстановить силы, - сказал Фу. - Ты вампирский салага. Тебе еще надо привыкнуть к своим силам.
- Ха, - ответила Эбби. - Ты говоришь, как смертный без малейшей возможности постичь всю глубину темного дара. По пути сюда я перепрыгнула машину. И бежала тотально быстрее трамвая "Ф". У меня "чаки" еще горячие от остаточной скоростюхи. На, потрогай. Полижи, если необходимо. Я уже вижу эту кагбэ ауру вокруг тебя, она типа вся ярко-розовая и совсем не идет твоему отпадному причесону и мужественному тарану.
Фу опустил голову. Да, таран в штанах его выдавал. Он произнес:
- Не нужно торопиться, Эбби.
- А, ну и да - ты глянь! - В один миг она перемахнула всю студию к кухонной стойке, а в следующий метнулась обратно и ударилась в фанерный щит, закрывавший окно.
Фу ничего не мог поделать. Она б и кушетку могла швырнуть, и подпрыгнуть футов на пятнадцать, и уцепиться за открытые потолочные балки или даже превратиться в туман, если б только знала как. Но Эбби решила похвастаться своими новообретенными силами, пробив четвертьдюймовый лист фанеры и по-кошачьи приземлившись на улицу под окном. Это была бы жесть, спору нет.
Однако Эбби не знала одного: пока ее не было, звонил стекольщик. Он не сможет приехать застеклить окно еще две недели. Поэтому Фу заменил четвертьдюймовую фанерку щитом в три четверти дюйма. И не прибил его по углам гвоздиками, а закрепил шурупами из нержавеющей стали по всему периметру - так от него никуда не сбежит крысиный пар.
Фу поморщился и прикрыл глаза.
Со скоростью у Эбби все было отлично. Она стала сверхъестественно сильна, но девяносто фунтов вампирской плоти - все равно девяносто фунтов, от этого никуда не деться.
Она ударилась в фанеру, как это сделал бы на ее месте Хит Р. Койот, и тихонько оползла вниз? Уо-уо-уо. Отнюдь. Ох.
Удариться-то она в нее ударилась, но фанерный щит круто выгнулся, слегка треснул посередине - и вновь распрямился. Эбби ракетой пронеслась по всей студии к задней стене, а там, оставив на штукатурке полноростовый отпечаток хрупкой готической девочки, обвалилась ниц на пол.
- Ебать мои носки, - велела она ковру.
- Ты как? - осведомился Фу.
- Поломалась, - ответила Эбби ковру.
Фу опустился подле нее на колени, опасаясь повернуть ей голову, чтобы не видеть, какой ущерб лицу причинила стена.
- Что поломалось?
- Всё.
- Я принесу тебе крови из холодильника. Поправишься быстро.
- Хор, - ответила Эбби, по-прежнему не отлипая от ковра. После начального падения она не шевельнулась. - Только не смотри на меня, ладно?
- Ни за что, - сказал Фу уже из кухни. Он вынул из холодильника пластиковый пакет с кровью и потелепал его в руке.
- Секундочку. Не шевелись, Эбз, у тебя могут быть повреждены кости.
Он проворно вбежал в спальню, схватил с тумбочки, где он держал химикаты, шприц, сбросил колпачок и вколол пакету успокоительное.
- Ну вот, малышка. Попей, и все с тобой будет в порядке.
Через десять минут он услышал, как кто-то поднимается по лестнице, и понял, что Эбби забыла запереть дверь с улицы.
Джеред впрыгнул в студию и замер, увидев Фу на коленях над распростертой Эбби. Вокруг ее головы растеклась значительная лужа крови. И завизжал.
- Прекрати орать! - рявкнул Фу. - Это не ее кровь.
Джеред прекратил.
- Что ты с ней сделал?
- Ничего, у нее все хорошо. Ты не сдвинешь лабиринт с кровати? И помоги мне ее туда перетащить.
Где-то посреди всей этой суеты юбчонка на Эбби задралась, и Джеред показал на продолговатый валик, бежавший у нее через всю попу и спускавшийся немного по ноге под черным трико.
- Это что? Она обкакалась?
- Нет, - ответил Фу, изо всех сил желая не знать, что это. Однако сам он уже проверил. - Это хвост.
- Ого. Жуть.
- Ну, - подтвердил Фу.
17
Сна ни в одном глазу и ни обсоса вокруг
Оката выскреб последние капли крови из контейнера в рот горелой белой девушки. Ему удалось сберечь две из восьми кварт крови, но их не хватит, это он точно мог сказать. А после битвы в мясной лавке и успешного побега оттуда он так ослаб, что своей кровью кормить ее уже не мог. И это он точно знал. Ей потребуется гораздо больше. Кроме того, пора уже придумать, как ее дальше называть - не горелой же белой девушкой. Теперь она больше напоминала настоящего человека, а не просто уголек в человеческой форме. Очень старого и очень страшного мертвого человека, это правда, но все равно личность. Рыжие волосы уже покрывали собой почти всю подушку, к тому же она шевелилась - правда, немного, закрывала рот, когда в него стекали последние капли. От движения у нее теперь не отслаивались чешуйки пепла. Оката был рад. От выступающих клыков было не по себе, но сейчас у нее, по крайней мере, были губы. Ну, вроде.
Художник поднял с пола альбом для набросков, пересел на край футона у нее в ногах, чтобы смотреть под другим углом, и начал рисовать девушку, как делал это всякий час или около того, вернувшись от мясника. Он по-прежнему был весь в крови, забрызгавшей его в бою, но та уже давно высохла, и он про нее забыл. Только руки вымыл, чтобы можно было работать. Закончил набросок, перешел к рабочему столу, где перенес более совершенную версию на рисовую бумагу, такую тонкую, что почти прозрачную. Рисунок он повторит еще четыре раза, потом каждый наклеит на деревянное клише и вырежет нужные цвета и линии.
Оката глянул на нее через плечо и, вдруг как-то устыдившись, передернулся. Да, теперь она больше похожа на человека - на старую высохшую бабулю, но так ее оставлять нельзя. Он снял с полки над кухонной раковиной миску, налил теплой воды и опустился на колени у футона. Стер последнюю патину пепла с ее тела - обнажилась голубоватая кожа. Гладкая, как глазированная рисовая бумага, но чем больше он омывал ее, тем лучше проступали поры и волоски.
- Извините, - произнес он по-английски. Затем по-японски продолжил: - Я был невнимателен, моя горелая гайдзинская девушка. Я исправлюсь.
Он сходил к шкафчику под рабочим столом и вытащил из него кедровый ящичек - его как будто сделали для набора столового серебра. Открыл, извлек квадрат белого шелка, а потом встал - и белое одеяние развернулось во весь рост до самого пола. Свадебное кимоно Юрико. Пахло оно кедром и, быть может, самую малость - благовониями. А ею, к счастью, не пахло совсем.
Оката разложил кимоно рядом с горелой девушкой и очень медленно просунул край ткани под нее, бережно продел костлявые руки в рукава, после чего запахнул полу и не туго перевязал белым оби. Руки аккуратно уложил вдоль тела, чтоб ей было поудобнее, и смахнул высохшую чешуйку крови, спорхнувшую с его лица ей на грудь. Теперь девушка смотрелась гораздо лучше. Все равно похожа на призрак и чудовище, но - лучше.
- Ну вот так. Юрико была бы довольна, что ее кимоно укрывает того, у кого ничего не осталось.
Художник вернулся к рабочему столу и начал делать клише, на которое потом нанесет желтую тушь - это будет футон. И тут услышал за спиной шорох. Оката быстро развернулся.
- А вы на вид аппетитный, - сказала Джоди.
Томми
Ранний вечер после заката Томми провел в библиотеке - читал "Экономист" и "Сайнтифик Америкэн". Он ощущал, будто все слова вытаскивают его обратно из животного царства к человечности, а слов в этих журналах было много. Томми хотелось вернуть себе всю силу речи и человеческой мысли - до того, как он повстречается с Джоди. Кроме того, он надеялся, что со словами к нему вернется память о том, что произошло, но это, судя по всему, не удавалось. Томми вспомнил лишь красный мазок голода в голове - его кидают в окно - он приземляется на улице, - но между тем и мгновеньем в подвале, когда к нему вернулись слова, с Императором, припоминалось мало что. Как будто все его переживания - охота, поиск укрытия тьмы, извилистое ползанье по Городу в туче обратившихся в туман хищников - отложились в какую-то камеру мозга, а ее заперло, едва к нему вернулась способность придавать чувствам слова. Томми подозревал, что мог помогать Чету убивать людей, но если так, почему же он тогда спас Императора?
К счастью, способность обращаться в туман никуда не подевалась. Таким манером он и приобрел тебе нынешний наряд. Весь ансамбль - штаны хаки, синяя рубашка из "оксфорда", кожаная куртка и кожаные лодочные мокасины - выставлялся в витрине магазина мужской одежды на Юнион-сквер: висел на леске из моноволокна эдаким призраком расслабленного хлопка, витавшим над другими, столь же стильными, но бессодержательными марионетками, аранжированными вокруг шезлонгов на искусственном песке. Сразу же после ужина, когда в магазине яблоку негде было упасть, Томми просочился под дверь, заполнил собой костюм и сплотился. Резко присев, оборвал все подвязки и вышел из магазина полностью одетым. Только леска змеилась вслед. Вероятно, думал он, удачнее, глаже и дерзновенней ему ничего никогда не удавалось… если б не портновские булавки, которыми рубашка крепилась к брюкам. Но после небольшого припадка на тротуаре, пока он выдергивал булавки из спины, бедер и живота, ритмично приговаривая нараспев: "Ай, ай, ай, ай", - Томми вновь обрел спокойствие и оттяжность облаченного в хлопок вампира. К такому впечатлению он и стремился. И уже в библиотеке, среди стеллажей вынул картонку из воротника и оборвал все бирки и торчащие нитки. К счастью, на витринные образцы не вешают противокражных ярлыков.
Теперь он был готов полностью - ну, или настолько, насколько бы это ему вообще удалось. Сейчас нужно пойти к Джоди, обнять ее, сказать, как он ее любит, поцеловать и трахать, пока вся мебель в квартире не поломается и не начнут жаловаться соседи (немертвый он хищник или нет, но ему по-прежнему девятнадцать и плоть бушует). А уже потом они с Джоди прикинут, что им делать с будущим.
Возвращаясь пешком по Вырезке и облаченный в костюм белого мальчика, так и кричавший "ограбьте меня, пожалуйста", Томми повстречался с головорезом. Головорез был заширенным тряским торчком в толстовке с капюшоном - некогда зеленой, а теперь прямо-таки блестевшей от грязи. Грабил прохожих головорез отверткой.
- Деньги давай, сука.
- Это у вас отвертка, - сказал Томми.
- Ну. Давай деньги, или я в тебя ее воткну.
Томми слышал, как трепещет сердечко торчка, чуял едкую вонь гнилых зубов, немытого тела и мочи. А кроме того - видел нездоровую темно-серую ауру. В его хищном уме вспыхнуло слово "добыча".
Томми пожал плечами.
- На мне кожаная куртка. Вы ее отверткой не пробьете.
- Это мы еще посмотрим. Я с разбегу. Отдавай деньги.
- У меня нет денег. Вы больны. Вам надо в больницу.
- Ну все, сука! - И торчок сунул отверткой Томми в живот.
Томми сделал шаг в сторону. Головорез двигался до комичного медленно. Когда отвертка скользила мимо, Томми решил, что лучше будет у него ее взять, - и выхватил. Грабитель потерял равновесие, рухнул ниц на тротуар и не поднялся.