Похоже, она в чем-то исповедуется, в том, чего не договаривает или не понимает, предпочитая перекладывать решение на других. "Как вы скажете, так и будет", - кажется, думает она. Впрочем, ничего конкретного о ее мыслях сказать нельзя. Одно бесспорно, - она действительно о чем-то думает.
Теперь Леонт видит - у нее не лицо, а целое произведение искусства, тщательно выведенное опытной рукой - от шеи и выше в тонких прожилках, без единой морщинки - без пота и запаха. Кажется, ей неведомы поражения.
- Когда я был пожарным… - почти сипит Данаки, - нам не нужны были женщины, зачем огонь там, где и так горячо! - Без сомнений, на этом он выдыхается.
- … одно это может свести с ума, - добавляет она. - Комната, и только носовые платки, сотни носовых платков.
- Прутья клеток выдерживают не более трех недель… - поясняет Данаки.
- Расскажите? - просит Леонт.
От нее исходит сила неудовлетворенной женщины. Жар невостребованных объятий.
- Всю жизнь, с юности, испытываю зависимость от мужских носов… Ужасная фобия… Хоть пальчиком прикоснуться… удержаться не могу… - Она тянет ручку.
Гурей сопит, как сливной бачок. Где-то там, под затылком, заветный рычаг.
Тонкая кожа, оттененная черным - Леонт представляет, в какую часть коллекции занесен - розовый список с рюшечками, окропленный горючими слезами.
- Я знаю, мне не хватает святости… инокиня из меня не выходит… - кается она так, словно Леонт что-то должен ей объяснить. Даже пауза в конце виснет так, что Леонт давит в себе искушение просветить эту женщину - хотя бы в отношении ее увлечений, столь мизерных, что это кажется смешным и недостойным ее большого тела, наполненного той силой, которая роздана каждому в полную меру, но помещенной просто в спелую оболочку непревзойденного мастера.
"Если бы… если бы…" - думает Леонт…
- Когда я был по… - Данаки похож на высушенный лист. Руки слишком вяло совершают свои пассы. Вряд ли они достигнут цели в ближайшем будущем. Зато нос! Нос не остается без внимания, содержимое перекочевывает по назначению.
- Папочка, не шевелись… - капризничает девушка.
- Ш-ш-ш… - шипит, как пустой кран, Данаки.
- Гм-м-м… - чистит горло Гурей.
"… я всегда думаю о них лучше, чем они есть. Но я не утешитель сердец, где задача достаточно банальна - тело и бесплодное стремление - непонятно к чему, хаотическая натура в тесных рамках, которые нет сил раздвинуть…"
- Мне нужен совет… - женщина снова улыбается.
"… почему они так быстро дурнеют и не могут держать марку?"
Из-за маленькой головки она кажется меньше ростом. Но рядом с нею приятно находиться - она старается быть многообещающей и, кажется, не прочь и сама завести интрижку.
- Весь внимание…
Ее грудь - почти на уровне глаз - не дает сосредоточиться. Но теперь он действует по отработанной схеме - рассматривает так, словно находится, по крайней мере, на другом берегу океана, или - в перевернутый бинокль - лилипут с крохотными ручками.
Леонт делает поползновение в сторону девушки. "В этом не моя вина", - обреченно думает он.
Гурей уныло зевает. Его губы в темноте кажутся почти черными.
"Плохо быть дураком, - думает он, - почему я перед всеми унижаюсь? Плюну и пойду пить!"
За пазухой у него большой и тяжелый "смит-вессон" модели "Кобра", а в кармане - маленький "Юник Ц".
- Когда я… пожары… - однообразно шуршит Данаки. - Грязные платки…
Девушка на его макушке вьет уютное гнездышко.
- … признаюсь, от вас, как и от врачей, у меня нет секретов… Носы - это моя тайная страсть.
"Сейчас меня стошнит", - думает Леонт. Уже целую минуту ему скучно.
- Мне кажется… - наконец-то он улучает момент скользнуть к прекрасным полушариям, - я не гожусь в гадалки и в психоаналитики тоже…
- Меня устраивает что-нибудь среднее… - Она пасует, униженно дергает носиком, словно собираясь чихнуть. Теперь она больше похожа на женщину, путающуюся всю жизнь не только с мужчинами, но и в своих мыслях.
Она не знает силы. Ей нужно другое: океан слез, море невысказанных намерений, вечно меняющиеся настроения, в зыбкости которых можно искать удовлетворение минутным колебаниям, принося остальное в жертву, как врачебную тайну или тайну исповеди, безоговорочного владычества, для которого хороши любые средства, - эротические вывихи не только в лоне, зафиксированном обязательствами супружества.
- Все мужчины типичные эгоисты, - соглашается он, намекая, что и он не исключение, не добавляя главного - по каким причинам.
- … когда я впервые обратила внимание, как у мужа шевелятся уши… - рассказывает она.
Не следовало приезжать сюда, тоскливо озирается Леонт.
- … а что он позволял себе, даже трудно представить…
Толстая кукла, для которой мужчины делятся на тех, кто сморкается в платок, и на тех, кто сморкается в ладонь.
- с первой брачной ночи… до этого я была целомудренна, как… как… ягненок… А эти сопливые носы!
В ее жизни блеклое и вялое - вечный источник ипохондрии.
- Пятьдесят тысяч… - наклоняясь, шепчет Гурей.
Он вечно страдает несварением желудка.
- В сто, в сто раз больше, и без права переиздания, - отвечает Леонт.
- … его извращениям я не уступала целых пять лет, но потом….. самой нравится… трудно представить, до чего он может дойти… потом…
Вдохновение как минимум на полвечера.
- Надо подумать, - угрюмо соглашается Гурей.
Огромные оттопыренные губы. Неопределенный цвет. Что-то среднее между надорванной подметкой и прошлогодней дыней.
В голове у него есть какой-то отходной вариант. Он почти оскорблен и как всегда не договаривает главного. Его щеки делают его более важным, а взгляд - почти отеческий - настраивает на добродушный лад. "Нет смысла копаться в прошлом, - обычно рассуждает он, как площадной болтун, - все равно ничего не изменишь". Тем не менее, издательство для него - основной доход.
- … потом я его едва не зарубила топором… таким огромным, мясницким…
- Все дело в топоре, - поясняет, обернувшись, Леонт. - Надо брать просто "Мулету"…
- Ту, что для "толстых быков со спущенными штанами"?.. - уточняет она.
- За неимением другой - даже более ржавую, в потеках сомнительного происхождения, - целый ритуал, голенькие мальчики, голубые наклонности; он бы не устоял… настоящий мужчина не может устоять против "Мулеты". Она их притягивает, делает безвольными лапушками, они сами раздеваются перед ней, как женщина перед зеркалом. К тому же в жирных "Мулетах" много двойственного, по крайней мере, целых два дна - посвященным и простакам, и целый букет удовольствия от сознания исключительности и самолюбования. Вислое брюхо и небритая морда.
- Вы меня заинтриговали. - Женщина поражена. - Не знаю, как я буду жить после этого. Вряд ли это откроет ему глаза…
- Кто-то коллекционирует вещи и похуже. Например, женские трусики… - встревает Гурей.
Он висит где-то за плечами, а она брезгливо морщится:
- Нестираные, в корочках… Где-то об этом уже читала…
Кастовая холодность, вспоминает Леонт, и профессиональная настойчивость ловеласа. Кажется, об это спотыкался не один Неруда.
- Крошка, - Данаки шлепает девушку по заду, - иди-ка погуляй в кустики - я сейчас.
- Как интересно, - возражает девушка, - я хочу дослушать!
Одни ноги, лишенные плоти и крови. Ноги, призванные… сами… рефлексивно… а впрочем…
Шух-х-х!.. - в небе еще висят китайские цветы.
- Согласен, - дышит в ухо Гурей, - и плюс, что ты пишешь.
Глаза его за очками полны страдания, а скорбные складки крыльев носа - занудства. Несомненно, он готов предать при первой возможности, отречься от собственной матери, выкопать безводный колодец и требовать жертвенник.
- О" кей, - кивает Леонт.
- Вряд ли… - Она заранее обречена на поражение в его глазах. - Он ненасытен, как… как… старый похотливый козел… животное! Мы всего лишь заполняем пустоту друг друга.
- Здесь ровно половина, - говорит Гурей и сует Леонту портфель. - Остальное завтра.
Он поддается минутному порыву, вранью, чтобы через пять минут бесконечно жалеть, взывать к Всевышнему и потеть от волнения. Уксус натуры.
- Ничего не поделаешь, - сетует Леонт. - Сладострастие сохраняет свежесть в любую пору жизни…
Она думает - это заметно даже внешне, и признается:
- Вы вливаете в меня свежие силы…
Дурная наследственность - требовать подтверждения у собеседника.
- Не я один, - отнекивается Леонт.
- Если я еще когда-нибудь соберусь замуж, то только за вас, обожаю умные разговоры.
- Потерплю. Надеюсь, это случится нескоро?
- Не прежде, чем мне окончательно наскучит муж…
- Семь миллионов! - бурчит Гурей. - Не много ли?
Он полагается только на деньги.
- Фосфин и кислород! - восторгается Данаки.
- Папочка, долго мне еще ждать?! - спрашивает девушка. - Где же твоя педипальпа?
- Она у меня в бархатке, как в сейфе. В мягкой, нежной бархатке.
Обалдевшая муха исследует писсуар - Леонт прячется в туалете. В приоткрытое окно видно, как Данаки обхаживает дородную спутницу - его ручки уже в который раз исследуют изгиб ее талии и, кажется, не встречают серьезного сопротивления.
Почему бы тебе самому не сыграть на этой скрипке? - спрашивает Мемнон.
Все-таки появился!
У меня есть небольшая пауза.
Смычок не ведает желания, - огрызается Леонт.
Правильно, на этот раз ты не выскочил из своего лабиринта. Дух чувствуется ноздрями.
Мемнон терпелив:
Принятие Бога - не есть еще суть постижения взаимосвязанных явлений. Люди, "заботящиеся" о Сущности, больше и "получают".
Ты хочешь сказать, что я одинок, как и прежде?
Вне всякого сомнения. Чем ты лучше других? Человек и в неведении счастлив. Действие и бездействие - адекватны.
Признаться, я и сам догадываюсь. И выхода нет?
Если только повезет. Критерии отбора в земном понимании весьма стандартны. Человек вообще весьма конкретен. У каждой деятельности свое сознание. Ты получишь то, что ты хочешь, но nil admirari… Есть только общее направление, течение с определенными договоренностями, которые известны испокон веков. Но, естественно, никто никогда не дает никаких гарантий. Даже если ты выполнишь все условия с полной добросовестностью - это еще не все, всегда останется что-то непонятное, непринятое в силу разных причин, даже не зависящих от тебя. Хотя главное в этом деле - время или момент приложения Знака, если Он бывает. Свобода относительна. Приведение к одной картинке - тоже ошибка, хотя поиск границ - удел немногих. Да это и необязательно. Людям нельзя объяснять, что они дураки, они просто не поверят. Некоторые берутся расписываться за все человечество. Человек не может полностью приспособиться к Сущности, потому что он не может приспособиться к самому себе. Поэтому остается одно - ждать и надеяться. Каждый находит то, что ищет. Запредельность направлена на тренировку сознания. В мире нет таких истин, которые нельзя осознать, поражает лишь форма объяснения. Нет Абсолюта, к которому бесконечно стремятся. В частности: недожатие и недосказанность - разные вещи. Недожатие рождает недоумение. Недосказанность - глубину. Дожимай всегда. К тому же один бесплатный совет: все свои эмоции вначале прокручивай в себе, это дает определенные преимущества. При твоей скорости - вполне осуществимо.
- С кем ты беседуешь? - Платон опорожняет мочевой пузырь. - А… - он ухмыляется, выглядывая в окно, - не ты первый, не ты последний, небось, жаловалась на своего муженька?
Леонт мычит что-то нечленораздельное.
- Плюнь и не расстраивайся - Данаки никогда не упустит своего. Посмотри в коридор - никого нет? Подожди… подожди… момент… пошли… а то моя шагу не дает ступить… - Он застегивает ширинку, благоухая дорогим одеколоном.
Почему я испытываю давление третьего глаза и - ничего?
Потому что зависимость от третьего глаза не снаружи, а внутри, как свойство человека, как его суть или наклонность, заданная изначально и выданная авансом. Вопрос, как воспользоваться этим.
Потому что третий глаз - это знак определенного уровня интуиции, после которого может последовать все что угодно, а может быть - и нет, но чаще - предугадывание событий и близкое к нему - считывание мыслей, на некотором этапе фрагментарное и выполняемое чаще по высокому эмоциональному всплеску человека, с которым беседуешь.
Мир гораздо проще, чем представляется. То, что ты принимаешь в хаосе чувств, на самом деле - неразрывная связь одного с другим. Человек "растянут" во времени. Без этого свойства он ущербен. Даже самое необычное для вас - искривление пространства, - всего лишь достаточно редкое явление - ни больше ни меньше. В человеке действует запрет в виде незнания. Религия - акт отчаяния, попытка перевести случайность в закономерность, создание в себе такой структуры, которая годится для логического осознания или раскладки. Институт Знака порождает институт Чудес - что является заменой Бога Человеком. Как только нащупаешь в себе целостность частного с общим, знай, что сделан еще один шаг. Шаг всегда делается в мыслях. Сущность сама подталкивает в своих проявлениях. Ты и миллионы других нужны ей так же, как и я тебе, - для замыкания самой себя же, регенерации, упорядочивания хаоса в скрученных структурах, выполнения строго определенных функций - для вас называемой судьбою…
… поэтому Вы знаете Будущее, а мы обделены?
… существуют реализованные и нереализованные события, подобия лабиринтов, шагнув в которые, ты приходишь к определенным результатам. В некоторых измерениях они заранее известны и фиксируются как некоторый вариант действия, изменение которого происходит в редчайших случаях, требующих расхода большого количества энергии и еще некоторых закономерностей, которые скрыты и от меня, например - протежирование на нелогичных этапах…
… значит, надев брюки и выпив чашку кофе, я знаю, что обязательно попаду на работу.
… существуют некоторые неизменные состояния, но если тебя удовлетворяет такое объяснение, то - конечно.
Прекрасно! Ты меня обнадеживаешь. Я-то думаю, что живу гораздо примитивнее.
Если бы все было так просто, человечество в два счета разгадало бы Величайшую из Загадок. Среди наций нет выделенных. Для ориентирования в жизни вполне достаточно земной информации.
Человек склонен оставлять следы.
Главное - не событие, а предтеча.
Внешнее приспосабливается к внутреннему.
Мягкий регтайм доносится из глубины дома.
Леонт так поглощен Откровением, что механически следует за беспрестанно оглядывающимся Платоном, держа в руках портфель с деньгами.
Платон что-то бормочет, не очень заботясь, услышат его или нет:
- Солнышко, голубка, ангел… - и радостно и беспомощно улыбается.
Толстый нерасторопный друг.
- Не пускай, не пускай! Влюбится, дура, так и ходит за всеми… - внезапно слышит Леонт и невольно оглядывается.
- Вблизи Земли время течет медленнее, - говорит кто-то вкрадчивым мужским голосом.
Кошечка.
Мягкие, вкрадчивые лапки. Мурлыканье на глинистом берегу. Тихая, зеркальная вода и шумные голоса застолья за камышом. Сгорающие листы записной книжки в чьей-то ладони. Когда еще такое случится и будет иметь следствие вполне очевидных событий, да и произойдет ли? Ошибаться, сотни раз тыкаться в ничто, как котенок, как слепец. Искать черепки, половинки по свою сторону барьера - прекрасно, если осознавая хитросплетение - время вложено во время, как зеркало за зеркало. Доводить до абсурда, экспериментировать - сознательно или вслепую (слов ровно столько, чтобы уметь приблизиться, а в крайнем, редчайшем случае - понять), постигать ритм на уровне интуиции, позвоночного столба, раскручивать свой вихрь и возбуждать третий глаз - занятия для чокнутых и отрешенных, - не приводящие ни к чему конкретному, а возбуждающие любопытство, как порок? Разве это не ответ? Разве это имеет смысл и ведет к какой-то явной или неявной цели? Да и сам ты - чья цель? Неизвестно. (Душа для внутреннего употребления.) И для самой ее же, не играющей однозначной роли. Но от этого не более чем небезрадостная, неочевидная и поэтому затуманенная, сокрытая вытканной изнанкой, в которой доступны оборванные нити - без связи и смысла, один цвет переходит в другой без видимой гармонии, без логики, без надежды на понимание, на решение - в бесконечность, неповторяющееся, архисложное, непостижимое, но приводящее (не в конечном итоге и не в результате) всего лишь к промежуточным находкам (период ты нащупываешь с трудом, потому что задача многовариантна не только по плоскостям, а тебе надо разбить ее на понятные куски, иерархию, подчинительность), обращенным только лично к тебе. Вот это твоя жизнь. Но и не обольщайся, что она твоя, потому что с некоторого момента ты чувствуешь, что начинаешь растворяться во всем этом и принадлежать не самому себе, - а "Нечто". Вот здесь ты и попался и, чтобы сохранить себя, опять убегаешь в… строишь гипотезы о… думаешь, как… потому что сознание ограничивает и притупляет, потому что неосознанно подпадаешь под привычное, или указанное, или законопослушное - вот удел шарахающихся. Какая разница, в чем купаться?
Леонту кажется, что он одновременно ловит слова со всех сторон. У него совсем мало времени. Практически нет - даже обернуться.
В ушах раздается щелчок, и Леонт слышит:
- Для перемещения достаточно изменить пространственно-временные характеристики объекта, - сообщает все тот же голос.
- Сила в неспешности, - подсказывает еще кто-то.
- … и естестве… - вторит баритон.
- … главное - легкость в глиссандо…
- … не справится… не справится…
- … не будем усложнять…
Леонт застывает, превращаясь в слух.
Уходящее в шепот:
- … самые мрачные фантазии Брейгеля-я-я-я… - невообразимы-ы-ы-ы… но… справедливы до безобразия…
Что-то лопается и несется с затухающим рокотом, булькая и перекатываясь.
Все, поздно!
Стены выпячиваются парусом, сжимая пространство до такой степени, что Леонта, откуда-то из позвоночника, захлестывает неимоверный ужас не только быть раздавленным, но еще нечто невообразимое, что сидит в нем гораздо глубже сознания; если бы не спина Платона и его нашептывание: "Прелесть… ненаглядная…", он бы в панике обратился в бегство. Сквозь вспученную поверхность проступают блестящие бисерные капли. "Хлоп!!!" - стены лопаются беззвучно, как гнилой картон, и оттуда в узость раскачивающейся ловушки брызгает свет - настолько режущий, что Леонт невольно закрывает глаза и кидается прочь.
Голос Платона теперь слышится, как сквозь глухую кирпичную стену. Он достигает то степени грохота, то снижается до шепота и похож на шелест волн, в котором не больше смысла, чем в завывании ветра или застывших скалах.
Леонт открывает глаза и видит, что все пространство перед ним заполнено серыми полупрозрачными шарами с бахромой, свисающей и шевелящейся, как щупальца. Шары скользят над брусчаткой, легко и беспрепятственно погружаются в стены домов и так же свободно пронизывают его собственное тело.
- Вот она - прана, - подсказывает кто-то. - Для тебя мир устроен - так.
- Понимаю… - отвечает Леонт.