Вишневые глаза слегка раздражают Леонта. Велеречивость грека сводится к проигрыванию заезженной пластинки с несколькими слащавыми фразами. Даже вместо "примадонна" Данаки оговаривается "приманка". Вечные намеки на секс и белье, подглядывание в туалетную щелочку - визионизм, пощупывание вприпрыжку того, что между ногами, сморкание в кулак, кудахтанье пошлых банальностей, пиво и таблетки от головной боли натощак. Поговаривают, что первую жену он утопил в унитазе.
Несмотря на теплую ночь, он в двубортном черном костюме, белой рубашке и красном галстуке и умудряется разглядывать собеседника сквозь темные очки. Гангстерский костюм дополняется длинным ногтем на левом мизинце, который служит для чистки носа.
Про себя Леонт никак не может называть его иначе как пожарным - хотя с тех пор, как Данаки перестал носить блестящую медную каску и разбогател на разведении красного калифорнийского червя, прошло не менее десяти лет.
Бог одинаков и к дурням, и к философам, - вздыхает Мемнон, - и ничего не поделаешь - головастиков больше. Они не восклицают: "Ах!" Они возмущены: "Как это так!" Но Сущность различает каждого; кроме того, учти, что по интуитивному каналу информация считывается с некоторой задержкой, зависящей только от тебя (иногда она вообще не проходит), и, дождавшись паузы в Данаки, продолжает:
Один из принципов считывания информации - удивление. Учись удивляться, и ты будешь все знать. Интуиции невозможно научиться, потому что для нее нет соотнесения. Форма больше чем в тройной зависимости практически не разгадывается. Все остальное требует много времени и только после сделанного хода. А эта штучка, которая так похожа на Луну, с такой же легкостью, как ты у собеседника, контролирует мысли. К тому же она знает, что ты ее наблюдаешь, и делается невидимой. Ее не надо бояться - она так же безобидна, как и твой непросвещенный оппонент.
Но отчего она гаснет?
По крайней мере, по двум причинам: тебе еще не дано и частное проявление Сущности неустойчиво. Впрочем, дано тебе может и не быть. Как раз знать это мне тоже не дано, ведь твой предел - это только личностное клише. Разруби его сам. Ведь из всего "мусора" ты, в лучшем случае, выбираешь едва ли десятую часть, сплетаешь лишь часть узора.
- Что с тобой? - спрашивает Данаки, - ты молчишь уже целых пять минут. Может, ты мечтаешь о какой-нибудь красотке? Они должны быть без ума от твоей отрешенности. Нет, мне кажется, ты что-то задумал этакое… Ну расскажи, будь другом. - Одновременно он думает о чем-то таком странном, что рождает в Леонте непонятное слово - пиролагния. Ему отчего-то кажется, что оно имеет отношение к Мариам. Связь эта, тонкая и неясная, осознается с такой эмоциональностью, что он сразу и определенно верит в нее. Ему кажется, что она подсказана рубиновыми вспышками на небосводе.
Внезапно раздается громкое шипение. Море и берег с пальмами опрокидываются и вертятся, как стороны вращающейся монетки. Шипение нарастает и взрывается в небе многоцветной розой.
- Я нанял двух китайцев! - радостно кричит Данаки. - Это настоящие петарды!
Розы разрастаются так, что кружится голова.
- О-о-о!.. какое блаженство! - Данаки размахивает руками. - Ты представить себе не можешь, что значит для меня огонь - это наслаждение, это сильнее вина, это сильнее любой женщины!!!
Леонт с беспокойством поглядывает на приплясывающего Данаки - вряд ли сам он способен на такие чувства.
- Когда я был пожарным… - кричит Данаки, - я возрождал его каждый день! А-а-а!!! Это моя стихия! Так бы все и жег! и жег! Пуф-пуф-пуф-ф-ф-ф!!! Дай быстренько спички.
- У меня нет… - говорит Леонт.
- Как нет! - кричит Данаки, не отрывая глаз от фейерверка. - В заднем кармане!
- Ах да… пожалуйста.
- Как божественно! - Заходясь и оскаливаясь, Данаки валится на колени и пытается поджечь траву. - Ты совсем ничего не понимаешь! Страсть! Огонь! Серафимы!.. - Руки его трясутся.
Он копается под кустом, и Леонт вдруг с удивлением видит, что Данаки сыплет на голову тлеющие стебли, а пепел нюхает с таким обожанием, словно обнимает в борделе самую пахучую девицу. Кажется даже, что он что-то молниеносно запихивает в рот.
- Что ты жуешь? - с тревогой спрашивает Леонт.
- Не мешай, - отвечает Данаки, делая глотательное движение. - Это блаженство! Хочешь попробовать? Голова идет кругом.
Глаза его воровато поблескивают.
- Нет, уволь…
- Хоть чуть-чуть. Тебе понравится. Я знаю, ты должен в этом разбираться…
- Я не питаюсь грязью.
- Ты ничего не понимаешь. Когда тебя продирает до позвоночника… Когда в тебе дрожит и вибрирует каждая жилочка, каждый нерв…
От Данаки дурно попахивает, а лицо вымазано сажей. Уши у него болтаются, как у слона.
- У тебя странная логика, - констатирует Леонт. - Не пойму только, к чему бы?
- Ты ведь не хочешь унизить меня, правда? - Данаки распрямляется, держа в руках пучок травы. Голос его переходит на шипящий тембр. - Съешь! Мы вдвоем с тобой познаем суть наслаждения! Это ворота в иной мир, иные горизонты. Стоит сделать так, и "бах!..", и ты уже там - похоже на катапульту, безземелье-е… ш… ша-ша-шшш…
Его пошатывает.
- Отстань!
Леонт, делая шаг назад, слышит:
- Не заставляй меня применять силу, - и видит, что в левой руке Данаки поблескивает бритва. Отсветы вспыхивающих ракет отражаются огнями на ее блестящей поверхности.
- Не дури! - предупреждает Леонт, внимательно следя за разноцветными искрами на бритве и одновременно прикидывая, как бы половчее заехать этому пигмею в птичью челюсть.
- Я ведь тебя уговаривал… - цедит Данаки, выказывая все признаки забияки, - уговаривал!..
- Ну?.. - Леонт пытается выиграть время.
- Ты не можешь мне отказывать! Это глупо в твоем положении! Гордость обреченному ни к чему. - Голос его странно отливает металлическими нотками, глаза вылезают из орбит, и кажется, что они держатся на одних зрительных нервах. В нем есть что-то от манекена или голого апистодактиля в очках, впрочем, он также смахивает на кусок испачканной пакли или выхлоп автомобильной трубы. В данный момент его оплывчатость кажется следствием скрытой первопричины - слишком многоконтурной и неясной, чтобы оформиться зрительно, больше настроенной на подсознательный лад, чем на человеческую логику, втиснутую, влитую в формы ассоциаций фрейдовских иллюзорностей, и одновременно что-то от фрустраций, ублажающих если не плоть, то нечто стоящее над нею в той высшей зависимости, которая рождается вне земных сфер стройных закономерностей порядка вещей, приоткрытых лишь наполовину просветленной части и достигающих их тонких структур едва ли только в определенные вспышки мгновения.
Не бойся, - говорит Мемнон, - он просто болен и тратит много энергии. Но болезнь его особого рода. Сам не зная того, он участвует в сложной игре. Природа мыслей более "эмоциональна", чем формы и тела. Будь готов к неожиданностям.
Когда?
Вот это мне неизвестно. К досаде, дальше я не смогу помочь тебе. Ты вступаешь в те области, где, в частности, многократность наветов - тонкий баланс, а любое вмешательство - губительно. Существует только одно развитие - самостоятельное. Главное - не паникуй!
Ты уходишь? - спрашивает Леонт, чувствуя где-то внутри себя холодок неуверенности.
Нет. Не воспринимай все абсолютно. Я просто молчу.
Но это нечестно.
Я молчу…
Ты бросаешь меня!
Я молчу…
А как же долг?
Я уже молчу!!!
- В бытность мою брандмейстером, - с жаром фанатика сообщает Данаки, - я никогда не тушил его сразу. Зачем? Я даю ему ожить, разгореться. Я люблю, когда кожа потрескивает от температуры, а волосы съеживаются сами собой. Ты словно играешь - ну схвати-и-и меня! схвати-и-и!.. Ты такой большой, сильный, умный и отважный. Ты мой плод, моя мысль, и оттого рычишь, как неукрощенный зверь. Ты рвешься на свободу, кверху!.. кверху!.. Так получай ее! Ха-ха-а-а-а!!! Ты никогда не уверен. Ты балансируешь на острие ножа. Ты чья-то фортуна или просто подметка на мостовой. Мне приятно быть подметкой. Это страшно возбуждает. Ты становишься грязью. Тебя топчут. Тебя принуждают. Ах! Вот ты поплыл, поплыл. Глаза становятся тяжелыми, и от этого приятно. Потом опрокидываешься на спину, скользишь, скользишь вниз головой. В какой-то точке теряешь равновесие, твой мозг наливается дремой и одновременно ясностью. Ты понимаешь все! Абсолютно все! Все человеческие пороки. Испытываешь ужас и благоговение. Ты вступаешь в контакт непонятно с кем, и "он" водит, водит кругами. Это тонущий корабль - ад рядом, но ты знаешь, что с тобой никогда ничего не случится.
Теперь кажется, что ему надо просто выговориться. Его подначальность от невидимого тает. То, о чем можно догадываться, теряет силу, выдыхается. Оно словно обнаруживает свое присутствие ложным выпадом, незавершенной атакой, а потом сморщивается, усыхает, не получив развития, втягивает под себя одну за одной щупальца и выжидает - ошибки или страха.
- Ты ненормальный, - говорит Леонт.
- Я играю с огнем! Это моя жизнь! Нет ничего, кроме магии проникновения!
Похоже, он решает превратиться в осла и начинает с ушей.
- Мне сложно тебя понять. Во что ты собираешься проникнуть?
- Трансцендентальная медитация. Ты сам не зависишь от себя, с тобой что-то делают, как с куклой, напихивают ватой, и ты созрел для всех, кому не лень залезть тебе в голову и покопаться там. Пусть копаются - что мне, жалко, в конце концов - не одному удовольствие. Съешь кусочек… листик… Самый лучший! На выбор!.. Какой на тебя смотрит!.. - С этого мгновения с ним что-то происходит. Взгляд становится тусклым и пустым, словно одномоментно в нем изъято все содержимое и пустота стала главным условием, словно Данаки, выполнив странную функцию, превращается в вещателя непонятных толкований, свинопаса, простофилю, деревенского дурачка, просто глашатая без мыслей, собственных убеждений, ржавым рупором в чьих-то руках, но это уже не пика и не алебарда - нечто оплавленное, тупое, беспомощное…
- … только не смешивай с вином, а то перебьешь фимиам!..
Он умоляет - едва не плачет. Горькие слезы пьяницы выкатываются из-под ресниц, рот съеживается и странно проваливается внутрь - так что остается один нос, наезжающий на подбородок, глаза все еще бездумно выпучены. Это уже не Данаки, и костюм его уже не костюм, а шкура животного, отливающая металлическим блеском, вороньи перья, намокшие от дождя и проносящиеся сквозь низкие рваные тучи и клочья тумана, - сосредоточенное в точке, в азарте, в глазе, - вырванное одним желанием, без корней и плоти.
"Город сумасшедших", - думает Леонт, брезгливо отстраняясь от пучка:
- Ни малейшего желания…
Маленький грек смотрит обиженно и почти застенчиво. Хохолок на его макушке медленно опускается.
- Я знаю, мне не пронять тебя, - всхлипывает он. - Все вы боитесь…
- Надеюсь, я тебя не огорчаю? - спрашивает Леонт.
На какое-то мгновение ему даже жалко Данаки. Другие пути и дороги узковаты для наития, ограды полны остро заточенных кольев или вырытых ям.
- Когда я… пожарным… - голос Данаки звучит как будто по инерции, - у нас заключали пари - кто больше сожжет домов. Думаешь, отчего они так горят. А? Ку-ку!!! Не догадаешься. Мы проигрывали их в карты! На них делались ставки! Они стоили целые состояния! У меня самого была настоящая коллекция - целых семь домов и один склад мебели. Попробуй придумать так, чтобы комар носа не подточил. Я месяцами просиживал в библиотеках, и, конечно, меня интересовали химические процессы. Фосфин! - вот что было моим коньком. Я шел и сжигал, а потом тушил только угольки. Я был профессионалом. Мне завидовали. Они сгорали, как порох, - достаточно было соединить тряпку с кислородом, и - пуф-ф-ф!.. угольки… Нет ничего притягательнее запаха пепла, и не такого, - Данаки презрительно нюхает руки, - а настоящего, толстым ковром по колено! И никто ничего не находил!
- Параноик! - осуждающе говорит Леонт.
- Согласен. Но ничем не отличаюсь от тебя. У нас просто разные страсти.
- Твоя страсть вне закона.
- А что такое закон, как не страсть, изложенная в толстых засаленных книгах!
- Ты плохо кончишь, Данаки.
То, что открыто, приготовлено для него, как отхожее место для приседания.
- Я ничего не боюсь! Когда придет время, я вознесусь вверх, как божественный Серафим, и там мне не будет равных. Ты и все остальные только ускорите мое бессмертие!
- Идиот, может, ты кого-нибудь с собой прихватишь?
- Мне не надо много душ, но твоя… - Интонация, с которой Данаки произносит фразу, бросает Леонта в невольную дрожь. - Твоя… мне подходит вполне.
- По тебе плачет Уайт-Чепельская тюрьма!..
У Леонта нет слов. Может быть, грек шутит? Юмор висельника. Сейчас Леонт предпочел бы полную ясность. "Почему меня сегодня все пытаются сбить с толку", - думает он.
- Ах, какой интересный спор! - восклицает кто-то в темноте. - Данаки! В жизни от тебя ничего подобного не слышала. Как здорово!
Из-за дерева выходит высокая женщина с чуть-чуть заметно полными бедрами и маленькой сухой головой на плечах той спелости, которая кажется мужчинам несравненно привлекательнее собственных убеждений.
- Расскажи и мне…
- О! Сейчас я тебя… - вращая белками, восторженно шепчет Данаки, - актриса величайшего дарования… Ма…
Кудрявые волосы его еще больше закручиваются в кольца.
- Данаки! Познакомь нас. - Она требовательно нажимает на маленького грека взглядом.
Выше Леонта почти на целую голову, она держит себя так, что он не чувствует себя ущемленным. "Я все прекрасно понимаю, - читает он в ее взгляде, - не будем уделять этому обстоятельству слишком много внимания - в данную минуту есть вещи поважнее флирта, которые принесут нам больше, чем просто любовные игры и мятые подушки", - она кажется ему влажным цветком с яркими лепестками, политыми нектаром - опасно липким, чтобы им бездумно наслаждаться.
- Разумеется, - шаркает ножкой Данаки. От избытка желания услужить он даже забывает о своей привычке сально оглядывать женщин. - Наш сегодняшний герой и мой друг, кстати, не самый разговорчивый, - Леонт! - да, тот са…
Окончить тираду он не успевает. С вершины нависающего дуба наплывает долговязая фигура Гурея. В свете иллюминации он кажется почти угольным. Заметно выпившая девушка с длинным анемичным лицом и ногами, которые, кажется, начинаются от самого горла, виснет у него на руке.
Возле Данаки он стряхивает ее ловким движением центрового.
Анастасия? Или та, другая?
Леонт приглядывается.
- Папочка! - заявляет девушка, - мне хочется купаться. Возьмем этого зеленого мальчика? Никогда еще не плавала с лягушкой…
- А, это ты, детка! А это я - брандмайор-р-р!!! - Голос Данаки взлетает и сразу затухает. Кажется, что в самый нужный момент у него обрываются голосовые связки.
Девушка не замечает Леонта или делает вид?
- Я очень рада, - говорит женщина, беря Леонта под руку, - надеюсь, со мной вы будете более откровенны… - От нее пахнет дорогими сигаретами и духами.
Теперь он больше чем уверен, что безгрешность взгляда репетируется перед зеркалом.
- У меня такое ощущение, что мы где-то когда-то… знакомы… - Она разворачивает свою грудь, едва прикрытую черным бюстье. Россыпь бесчисленных веснушек - и он прикасается взглядом в ее доверительности к душе, полной томных намеков.
Она слегка покачивается. Взгляд более чем красноречив. И даже сквозь одежду он чувствует ее тело - предмет вожделения.
"Зачем она мне со своей прелестью под юбкой", - думает Леонт.
- Мне надо поговорить с тобой, - влезает Гурей с таким тоном, словно ему назначена деловая встреча.
Хорошо известно, что по утрам он швыряет завтраки в жену и путается с женщинами, которые не отличаются умом, неся свое страдание, как крест, как клеймо, как признак унылости рыхлого начала.
Леонт с трудом отвлекается и смотрит на него - ясно, что мысли зеленокожего неповоротливы, как брандтаухер. Эмоционально он слаб, и Леонт воспринимает его, как тяжелые заклепанные куски металла.
- Мы могли бы подписать договор прямо здесь. - Гурей помахивает черным портфелем.
Руки у него всегда холодные и влажные, словно он страдает болезнью Рейно.
Гурей почти дружески улыбается. Маневр?
Он всю жизнь славится тем, что создает вокруг себя трудности и с героическим видом преодолевает их. Даже сейчас он всего лишь мученическая копия Данаки, правда, несколько большего размера, но точно в таких же очках и точно в таком же костюме.
- Когда я служил пожарным!!! - снова загорается Данаки и размахивает бритвой, как брандспойтом: - Налево, разворот на сорок пять градусов, три залпа! пли!!! - и угольки!!!
Он уже, как бы между делом, не проверяет свои мужские "наличности". Путь кажется слишком долгим для внимательного ознакомления, и ручки - коротки, чтобы добираться без усилий. Даже простой взмах - не место ли приложения и потирания или тайные опасения худшего - о потере достоинств?
Девушка вертится как юла. Ягодицы в обтяжку - (и) скудный голый холмик, намеченный разделением. Ходули под ним (под каким?), как палки, кажутся чем-то отдельным, предназначенным для странного пользования.
- Ваше слово… - Леонт возвращается к предмету своего интереса и старается не скользнуть взглядом ниже рта, играющего капризом улыбки. У нее тонкая кожа в изгибах губ.
- Не… - она качает головой.
Его всегда интересовало устройство высоких женщин. Их широкие плечи несут магическую силу. Кажется, в них можно безвозвратно окунуться. Но это всего лишь пастельные краски. Кровь суха и не приливает к упругим монетам.
- Не повторяйте ошибок Данаки, - она ослепительно улыбается, - для него женщины всего лишь вещи, прекрасные вещи… - Ее глаза слегка хмельные, и она знает об этом.
- Мое утешение в героической борьбе! - живо реагирует Данаки. - Вот когда я был пожарным! Мне некогда было заниматься глупостями, потому что у нас была очень жаркая работенка! Но от женщин я никогда не отказывался, я не враг себе, здоровье…
Гурей досадливо морщится, ему приходится довольствоваться ролью молчаливого статиста. Он настолько привык к ней, что давно не испытывает комплекса неполноценности. "К счастью, я не настолько идиот, чтобы верить в бескорыстие, - думает он. - Вот Тертий просто атакует своими рассказами. Спит и видит себя великим, непризнанным гением, а сам всего лишь воловий пузырь!"
- Я великодушен, - говорит он сам себе, - я великодушен без меры…
Полон противоречий. Отравляет жизнь. Обыденность и Птолемеево небо радуют его своей доступностью. Куда как проще пара сфер и нацепленные звезды!
- Мой муж коллекционирует носы, - говорит женщина. - Кстати, ваш, несомненно, его устроил бы… Целая коллекция носов, и все сморкаются…
От страсти у нее лопаются сосудики в глазах.
- … зоопарк! - шепчет Данаки, задирая палец в черное небо. - Где вы их держите, дорогая?