– Ты очень великодушен, – проговорил узник, принимая ромашку. – Неужели сам ходил?
– Страже дольше объяснять было бы…
Узник поднес ромашку к лицу и закрыл глаза.
– Ладно, прощай, – затянутый в кожу направился к двери, но остановился на пороге и оглянулся.
Узник ничего не ответил. Глаза его были закрыты, ноздри вздрагивали, обоняя аромат цветка.
– Прощайся с ромашкой… – пробормотал затянутый в кожу. – И с жизнью…
Снова лязгнула дверь.
Узник прислушался к удаляющимся шагам.
Всё, теперь он один. Стража у дверей не в счёт. Дверь глухая – чтобы тюремщикам не мешали вопли узников. Сколько их перебывало в этой камере? А в этой тюрьме? Но он кричать не будет.
Тюрьма старинная, надёжная. Из нее никто и никогда не убегал. Традиции тюрьмы мешали. Просвеченный всевозможными лучами узник не мог ничего пронести с собой. Одежда выдавалась тюремная, передачи были запрещены, есть приходилось в присутствии двух тюремщиков, голыми руками, деревянная миска после еды сразу отбиралась.
Узник обвёл взглядом камеру. Куча соломы, зарешёченное окно – вот и вся обстановка. Да, но теперь у него есть ромашка…
С улицы донёсся далёкий перезвон колоколов. Скоро последняя стража.
Узник в последний раз вдохнул тонкий аромат. И принялся по одному обрывать лепестки – как делал не раз.
"Казнят – не казнят", – мелькнуло у него в голове.
Он усмехнулся: а интересно, что получится?
Лепестки медленно падали на каменный пол. Остался последний.
"Казнят…" – лепесток, вращаясь, полетел на пол.
Но нет! Вот ещё один – маленький, изогнувшийся под чашечкой цветка.
Узник осторожно потянул за него. Лепесток не обрывался. Узник потянул сильнее. Тоненькая паутинка потянулась из венчика цветка вслед за лепестком. Узник принялся разматывать ее, опуская на каменный пол.
Паутинки оказалась неожиданно много, она серебристо блестела на полу в лучах заходящего солнца.
Все! Паутинка перестала разматываться.
Сильно дернув, узник оборвал паутинку, и венчик цветка закрутился, набирая обороты. Скоро он превратился в блестящий диск, вспыхивающий на краях острыми стальными зубчиками.
Узник шесть раз поднес его к решётке окна и осторожно положил у стены три толстых металлических стержня, после чего остановил диск, сжав стебелёк у венчика.
Затем зацепил крючком-лепестком ниточку-паутинку за остаток металлического стержня, торчащего из стены, и принялся медленно спускаться по наружной поверхности стены, обмотав кисти рук разорванной рубашкой.
Под стеной его ждала девушка-цветочница, держа в поводу двух горячих коней.
Колючка
Начальник лагеря был весел и словоохотлив.
– С тех пор, как мы оборудовали периметр вашей новейшей разработкой, – он сделал лёгкий поклон в сторону маститого профессора, с бакенбардами и в очках, – у нас полностью прекратились побеги! Нет-нет, – смеясь, поднял он руку, предупреждая встречный вопрос, – попытки побегов продолжаются. Но беглецы не могут преодолеть ваше изобретение, так что я полагаю, что вскоре и попытки прекратятся. Мы тщательно проинструктировали охрану, и она не приближается к линии.
– А вы… – попытался что-то уточнить ассистент профессора, но начальник лагеря продолжал:
– Все заключенные также оповещены о новшестве. Но… они очень недоверчивы. Это у них в крови. Если бы они не пытались проверить прочность наших законов там, на воле, – он подмигнул, – то не очутились бы здесь. Но они сохранили свое недоверие к словам власть предержащих, и время от времени пытаются… усомниться в правдивости наших… ваших, – он подчеркнул, – ваших слов. Давайте пройдём на территорию, и вы всё увидите своими глазами.
Делегация вышла из кабинета. Начальник лагеря продолжал рассказ:
– Мы решили пойти на свой эксперимент… Видите, как вы нас заразили тягой к новшествам? – он опять засмеялся. – Решили пойти на эксперимент, и полностью удалили охрану с территории лагеря. Знаете, бывали случаи, когда заключённые толкали надзирателей на колючку. А у тех семьи, дети… – он помрачнел. – Теперь такие случаи исключены. Совершенно. Пищу заключённым доставляют через двойные ворота.
– Из нашей колючки? – быстро спросил ассистент.
– Совершено верно… со всеми мерами предосторожности. Так что внутри, там, у них, – начальник лагеря показал пальцем, – полнейшая демократия и самоуправление.
Он опять рассмеялся:
– Пусть попробуют создать своё общество, если наше им не по нутру!
– Давайте обойдём периметр, – предложил профессор.
– Да, да, конечно! – подхватил комендант. – Так будет, гм, нагляднее.
Они двинулись вдоль извилистых рядов колючей проволоки, опоясывающей лагерь.
– Обратите внимание, профессор, – указал комендант. – Мы, конечно, поняли, откуда, гм, ваше изобретение получает питательные вещества, но вот в этом районе проволочка, гм, несколько истончена. Я понимаю, гм, что так оно, может быть, и задумано: то есть заключённые видят ослабленный участок, думают, что смогут легко преодолеть его, пытаются прорваться… ну и, гм, хе-хе-хе!
– Проволока получает питание отнюдь не из человеческих тканей, – твёрдо сказал профессор.
– Нет, но почему же? – возразил комендант. – Мы же видим, не слепые… хе-хе-хе… что в местах попыток… прорывов она не в пример толще и темнее. И я где-то читал, или слышал… что в крови человека много железа. Этот, как его, гемоглобин.
– Железа в теле человека столько, что едва хватит на десяток гвоздиков длиной двадцать миллиметров и диаметром один, – возразил профессор. – Другое дело, что кровь служит катализатором, и заставляет колючку углубляться в землю в тех местах, куда падают капли крови. А основной строительный материал для своего тела колючка берет именно из земли. В ней всегда полно различных окислов железа, всяких мелких частичек металла. Собственно, ей необязательно именно железо. Она встраивает в себя и кремний. Видите, вон те тонкие иголочки? Это диоксид кремния.
– А… м-м… как же ослабевшие, истончённые участки?
– Не беспокойтесь. Колючка представляет собой единое целое. Просто обмен веществ у неё достаточно замедленный. Со временем толщина проволоки выровняется.
– Ага, понятно. Спасибо, успокоили. А то, бывает, и самому кажется, что тут легче прорваться… – пробурчал комендант. – А скажите, профессор, каков срок службы, э-э… вашего изобретения?
– До тех пор, пока она будет получать питательные вещества, – спокойно ответил профессор.
– Ага. Это, значит, до тех пор, пока…
– Пока существует Земля, – подтвердил профессор.
– Ага, так. Это хорошо. А скажите-ка еще вот что. Когда-то давным-давно, когда я ещё только пришел сюда на службу, простым охранником… Мне сейчас вдруг вспомнилось, смешно даже… Нам говорили, что наш лагерь создан для того, чтобы исправлять людей. Чтобы они становились другими, и их можно было вернуть в общество. Я вижу, у нас это пока не получается… Но ваша наука? Я не имею в виду лично вас. Ваше изобретение сняло тысячу наших проблем, спасибо! Но, может быть, можно создать какие-нибудь пилюли, микстуры, лучи какие-нибудь… Чтобы люди не были столь агрессивны и не попадали бы сюда?
– Что вы! Это же насилие над человеческой личностью! Каждый человек свободен в своих поступках. Это и в Писании сказано.
– Да? Может быть… А, профессор, ещё такой вопрос: а уничтожить ваше изобретение можно?
– Гм… Я никогда над этим не задумывался… Нет, пожалуй, нет. Практически нет. Разве что очень высокой температурой.
– То есть её можно расплавить? Я боюсь, как бы мои подопечные… среди них, знаете, есть такие умельцы… Очень талантливые люди, очень! Как бы они не…
– Вряд ли у них это получится. Вы же знаете, что колючка набрасывается на любой движущийся предмет, который приблизится к ней на расстояние менее пятидесяти сантиметров. Поэтому использование любых манипуляторов ни к чему не приведёт: они будут опутаны проволокой. Если они металлические, колючка включит их в своё тело. Любой другой материал она искрошит в порошок. И потом, когда я говорю о высоких температурах, я имею в виду температуры порядка нескольких десятков, а то и сотен тысяч градусов. Это температура плазмы. В условиях вашего лагеря получить их, я полагаю, невозможно. Ну, разве что ваши умельцы изготовят плазменные резаки… Или небольшую атомную бомбу, – профессор благодушно рассмеялся.
– Спа…спасибо, – выговорил начальник лагеря.
– Так что не беспокойтесь об этом, – кивнул профессор.
– По…нятно.
Начальник лагеря помолчал несколько секунд, раздумывая, потом всё же решился:
– Понимаете… Я, собственно, спросил не потому, что так уж боюсь, что колючку уничтожат оттуда. Им там, собственно, неоткуда взять материал для, как их… плазменных резаков. Там почти ничего не осталось. Но мне кажется, что полоса колючей проволоки потихоньку расширяется. То, что она растет внутрь – ладно. У меня всё равно сидят одни смертники. Но она разрастается и наружу!
Кометы пока не было
Астроном Федор Кузякин был недоволен. Пачка фотопластинок – итог сегодняшней ночи – была испорчена безвозвратно.
Он занимался поисками комет, хотел хотя бы одну назвать своим именем: комета Федора Кузякина – звучит! Но кометы пока не было. То есть той кометы, которой позволилось бы носить его громкое имя. Попадались всё больше известные, с более или менее знакомыми именами. Знакомыми, разумеется, широкой публике. Кто не слышал, например, о комете Галлея? Или комете Когоутека, о которой твердили едва ли не полгода, и которая тихо-мирно истаяла на небосклоне, так и не сумев дорасти до предсказанных размеров.
Такой славы Кузякин не хотел. Его вполне устроила бы обычная короткопериодическая комета, пусть не очень яркая, но зато чтобы она регулярно – раз в два-три года – появлялась на небосклоне. И тогда все будут вспоминать о нём.
Нет, Федор работал не напрасно: ему удалось уточнить орбиты и периоды обращения нескольких известных комет, благодаря чему заслужил благодарность и уважение коллег. Но хотелось большего.
Кузякин надеялся на совместное возмущающее воздействие Юпитера и Сатурна, которые неизбежно должны были вышвырнуть парочку подходящих обломков из пояса астероидов. Либо вытянуть хотя бы одну комету из окружающего солнечную систему кометного облака Оорта. Особенно если им помогут находящиеся в соответствующем положении Уран и Нептун. На Плутон Кузякин не надеялся: Плутон, лишённый недавно статуса полноценной планеты и переведенный в штат крупных скальных обломков – по сути, тех же астероидов, – вряд ли станет стараться, сбивая с орбит своих собратьев. Пусть даже и со злости.
Другое дело, если бы он сам сорвался с катушек… Но о таком счастье Кузякин не мог и помышлять. Плутон – не человек, ему неразумные поступки не свойственны.
Поэтому оставалось одно: терпеливо проверять еженощные фотографии полюбившегося Кузякину участка неба.
Но сегодня утром Кузякин был оскорблён до глубины души.
Как уже говорилось, вся пачка фотопластинок оказалась непоправимо запорченной. И добро бы на них оказались следы, например, сгорающего в атмосфере китайского или американского спутника, или надоедающий ежегодно осенний метеоритный дождь. Такое ещё можно было попытаться продать какому-нибудь научно-популярному журналу, получив если не моральную, то хотя бы материальную выгоду.
И пусть бы даже фотографии запечатлели зарево пылающего факела из пробитого газопровода – их можно было предложить "гринписовцам".
Но нет: на доброй половине фотоснимков нагло красовалась "летающая тарелка". От одного края пластинки до другого. Со всеми иллюминаторами, антеннами и вовсю выпущенными посадочными "ногами".
Более того, с одной фотографии лыбилась беззубой ухмылкой зелёная рожа инопланетянина. С развесистыми ушами в виде воронок и треугольными глазами неопределённого цвета.
Этот факт оскорбил Кузякина особо: как на чёрно-белой пластинке эти обормоты ухитрились получить цветное изображение? Причем так, что цвет глаз разобрать невозможно?
Все остальные фотографии представляли собой пейзажи. Той планеты, откуда прилетела "тарелка", как понял Кузякин. Потому что таких спирально закрученных городов, тех несусветных видов транспорта и той похабной растительности, что присутствовали на снимках, не могло быть ни в одном месте Земли. Не говоря уже о розовых морях и пурпурных океанах. Нет, сами розовые и пурпурные оттенки вполне могли быть получены в условиях Земли: современная техникам это позволяет. Но они же ещё и флюоресцировали! А сами фотографии были стереоскопическим и доносили незнакомые запахи. Но лучше бы они этого не делали! Этого Кузякин принять никак не мог.
Нет, он понимал, что технические возможности его телескопа велики. К тому же нельзя сбрасывать со счетов и так называемые гравитационные линзы, благодаря которым отдалённые объекты Вселенной могут быть приближены сколь угодно сильно. А если бы к этому подключились и воздушные линзы, неоднократно встречающиеся в атмосфере нашей родной планеты (а, следовательно, и планеты инопланетян), то вероятность получения подобных снимков могла оказаться весьма высокой – что-то около одной гигамиллиардной. Для космических масштабов весьма неплохо.
"Но… кто мне поверит?" – с тоской подумал Кузякин. Фотографии неизбежно сочтут фальсификацией. И что тогда станется с его реноме честного астронома?
Он вздохнул и принялся в очередной раз смывать фотопластинки.
Ворота вторжения
Не успел Виталик толком рассмотреть "летающую тарелочку", как был схвачен, вознесён и распят на устройстве, до боли напоминающем операционный стол. Но боли пока не было. И возможности пошевелиться – тоже. Даже глазами хлопать не удавалось. Хорошо, что глаза остались открыты. Но лучше бы они ничего не видели. Поскольку то кошмарное существо, которое появилось в поле зрения Виталика, вызывало сильное желание глаза зажмурить. А зажмуриться не получалось.
– Не беспокойся, – услышал Виталик, – я ничего с тобой не сделаю. Мне нужно всего-навсего твоё сознание. Тела я не трону. Ведь отныне это будет моё тело!
И существо злобно захохотало. По крайней мере, принялось издавать такие звуки, которые Виталик интерпретировал как злобный хохот. И, глядя на существо, приходилось признать, что иных звуков оно издавать просто не может. Не умеет.
– Тебе повезло, туземец! – провозгласило существо, отсмеявшись (Виталик воспринял это с облегчением). – Ты первый попался мне в лапы! И ты мне подходишь!
И оно потёрло жуткого вида конечности друг о друга.
Виталик не мог согласиться с тем, что попасть в такие лапы означало везение, но промолчал.
"Да, – подумал он, – если бы я не подошёл к летающей тарелочке, может, и ему не подошёл бы…"
– Ты останешься в живых! – продолжало вещать существо. – Я, великий Иш-Щии, объявляю тебя своим телом!
Если Виталик и хотел чего возразить, то не мог. А существо продолжало изгаляться, видимо, получая от процесса большое удовольствие:
– Сейчас моё сознание проникнет внутрь тебя! Ты окажешься полностью в моей власти! Все твои знания станут моими! Никто не сможет отличить меня от тебя. А потом я уничтожу свой космический корабль, и стану жить на вашей планете! И постепенно захвачу власть во всём мире!
Виталика всё больше и больше охватывало отчаяние. А пришелец вещал:
– Проникнув в твой мозг, я получу доступ к сознаниям всех людей на планете! Любое упоминание о любом человеке, даже случайно услышанное тобой, осталось у тебя в подсознании, и, значит, я получу к нему полный доступ. Таким образом, проникнув в одно твоё сознание, я получу возможность входа в тысячи, миллионы сознаний! Получу возможность ими управлять! А через них – и сознаниями всех живых существ планеты! Вся планета станет мной – Великим Иш-Щии!
"Ох, и зачем я столько читал! – горестно посетовал Виталик. – Был бы на моем месте Колька Савкин, пришелец смог бы захватить максимум четырёх-пятерых его друзей. А с ними легко справилась бы милиция!"
Но потом он подумал, что Колька наверняка слышал что-нибудь и о нашем президенте, и об американском, и о каких-нибудь других. А это значило, что пришелец мог по ниточке знаний добраться до любого человека. Поэтому пришельцу действительно достаточно схватить одного человека, чтобы получить власть над всей Землей. Так неужели Земля погибла?
– Ты спрашиваешь, зачем я всё тебе говорю? – продолжал пришелец. – А специально! Я хочу активировать твой мозг, заставить твоё сознание искать пути к спасению. Это открывает все коммуникационные каналы: каналы страха, ненависти, надежды, веры… Зачем я говорю и это? Да всё в тех же целях! И ты ничего не сможешь мне противопоставить! Я обойду любые ловушки твоего сознания, найду лазейки для проникновения внутрь него… и внутрь других!
Голос умолк. Виталик, лёжа в неподвижности, продолжал лихорадочно искать выход. Битва предстоит нешуточная. Битва умов, сознаний. Неужели он не сможет найти никакого выхода? Ведь он прочитал столько книг!
Может быть, выход в том, чтобы… не думать? Ведь любой выход для мысли может оказаться входом для пришельца. Но человек не может не думать. Они с ребятами пробовали ни о чём не думать. И всё равно думали – хотя бы о том, что не надо думать. Вот если бы на его, Виталика, месте, был какой-нибудь йог, или буддист, способный уходить в бесконечную медитацию и полностью отключать мысли, тогда пришелец не смог бы проникнуть внутрь его сознания, и Земля была бы спасена. Но как заставить себя не думать? Потерять сознание? Треснуть себя по голове?
Виталик вспомнил какой-то фантастический рассказ, где человек и пришелец сошлись в поединке. И, чтобы преодолеть барьер и подобраться к врагу, человек должен был потерять сознание. И тогда он ударил себя камнем по голове… Но он, Виталик, не может пошевелиться. И, значит, этот план отпадает. К тому же мозг человека функционирует и при таких условиях. Разве что в состоянии клинической смерти…
Виталик был готов пожертвовать собой ради спасения человечества, но как?
Он вспомнил американский фантастический фильм, в котором люди специально заразили себя вирусом, вызывающим окаменение тела, чтобы не стать рабами пришельцев. Но где взять такой вирус?
Виталик вспомнил ещё случай из древней истории, когда схваченные врагами воины, чтобы не рассказать под пытками важные сведения, остановили дыхание и умерли. Но он сделать этого не сумеет. И, значит, что? Он станет воротами для вторжения пришельцев на Землю? Пусть не пришельцев, одного пришельца. Всё равно: Земле угрожает страшная опасность!
– Наступает великий момент! – провозгласил пришелец. – Я начинаю проникать в твоё сознание. Начинается вторжение!
Виталик напрягся. Он ничего не чувствовал. Неужели он ничего не почувствует до самого конца?