Время таяния снегов
Всё замерзает зимой. Реки покрываются льдом, останавливая бег осенней воды на поверхности льда. Снег опускается на землю, захватывая в падении частички прошедшей осени и бережно сохраняя до весны аромат опадающих листьев. И слова. Слова людей, сказанные осенью, а потом и зимой, во время каждого падения снега, увлекаются снежинками на землю и там замерзают, оставаясь замороженными до весны. Тонкий парок дыхания, несущий в себе человеческие разговоры, тоже застывает морозным днём и оседает на снег.
Вот идут двое и разговаривают, и их слова, выпархивая легким туманом изо рта, медленно падают на покрытую снегом дорожку. И мысли человека, приходящие к нему во время неторопливой прогулки по плотному утоптанному снегу, или по завьюженному насту, который не проваливается под лыжами в бескрайнем белом поле в морозный солнечный денёк, тоже вылетают вместе с дыханием и ложатся в снег, на этот плотный настил, попадают под ноги идущих следом и плотно впечатываются в будущий лёд. Они так и ложатся, наслаиваясь друг на друга – слова, мысли и снег.
А весной всё начинает таять…
Подтаивает снег, освобождая осенний воздух, растаивают слова, и мысли, и звуки машин над городом, смех новогоднего карнавала, скрипы шагов… Вот почему весной так шумно – более, чем в другое время: весной оттаивают звуки, осевшие на снег осенью и зимой.
Хорошо ходить весной по улицам и слушать оттаявшие и ожившие звуки, слова и мысли людей, проходивших здесь раньше, по плотно ухоженному снегу. Они слышатся отовсюду – из падающей капели, из журчания ручьёв, уносящих эти звуки с собой в вечном круговороте воды. Ручьи перемешивают их, составляя из многих – одно, и дробя слишком длинные фразы на отдельные слова. Да и зимой, втаптываясь в снег и наслаиваясь друг на друга, слова и мысли обменивались частями, образуя новые, неожиданные сочетания. При этом иногда получаются любопытные выражения.
"Он отпустил бороду, и она ушла…" – слышу я в звоне льдинок, увлекаемых по течению в решетку ливнеотводной трубы. "Омерсительно!.." "Головокружение является верным признаком того, что земля вертится".
И я вижу, как плывут по ручью слова и мысли, сталкиваясь друг с другом, снова перемешиваясь и разбиваясь. Чёрные, тяжёлые, опускаются на дно и волочатся там вместе с грязью, а сверху плывут лёгкие, светлые – они по временам даже поднимаются в воздух, взлетая над водой. И я думаю о том, как всё это, продолжая смешиваться и изменяться по пути, устремится в океаны, и там перемешается со словами и мыслями, принесёнными с талым снегом с других континентов, от людей других стран, как из них образуются новые сочетания, которые потом испарятся под жаркими лучами тропического солнца, поднимутся в воздух и разнесутся по всей земле. И наши слова и мысли, и слова и мысли других людей снова проникнут в нас вместе с выпитой водой и с дыханием, и принесут ощущение себя. Мысли, войдя в человека, станут его мыслями, а слова – его словами. И каждый раз в нас окажется что-то новое – ведь слова перемешались там, в океане. И человек ощутит присутствие в себе других людей – ведь он будет знать и чувствовать их мысли и их чувства, и станет лучше понимать их – даже совсем далеких и незнакомых. Мысли изменятся в человеке и изменят его. И снова осядут со свежим снегом – под ноги прохожим. И с каждым таянием снегов люди будут становиться всё лучше и лучше – ведь все тяжёлые и мрачные мысли оседают на дно – сначала на дно ручьев и речушек, волочась там по острым камням и постепенно перетираясь, потом на дно океанов, на самую глубину, откуда им никогда уже не подняться.
И снова начнётся таяние снегов…
Всего три слова
"Вселенная бесконечна в пространстве и во времени"
(древнее заблуждение)
"…важную роль в формировании структуры видимой нами части Вселенной на начальной стадии её расширения играли звуковые волны…
(научный факт)
Астрофизик я. И всегда был астрофизиком, что бы ни говорили обо мне мои собратья по науке, рыцари радиотелескопа и спектрографа. Я решал свою задачу, и не моя вина, что в ответе получился неожиданный результат: так часто бывает. А если не я – всё равно её решил бы кто-нибудь другой.
Идеи носятся в воздухе, а эта носилась, наверное, дольше всех, и была у всех на виду… может быть, именно поэтому её никто не замечал. Впрочем, возможно, у кого-то получилось бы нечто совсем иное: я сделал, как мог, кто может, пусть сделает лучше.
Я изучал поведение материи вблизи точки сингулярности. Вы, конечно, знаете это громкое дело: "биг-банг!", "большой взрыв" – всё разлетается в разные стороны и появляется наша Вселенная, свеженькая, с пылу с жару… "И мир возник…" – как пишут писатели-фантасты в своих произведениях. Но написать-то легко, а вот узнать, какие процессы при этом происходили, что влияло на их развитие, и почему они пошли именно так, а не иначе? – гораздо труднее. Можно, конечно, сказать, мол "таковы законы природы", но их ведь надо ещё открыть, эти законы. Для того мы и работаем.
Труднее всего объяснить появление квазаров, галактик, звёзд – ведь, согласно теории, через три минуты после "большого взрыва" повсюду во Вселенной находился однородный газ, откуда же могли появиться такие образования? Значит, в первичном сгустке газа имелись неоднородности. Откуда? Не должно их там быть! И пришла гипотеза – не я её выдвинул, кстати, – объясняющая появление неоднородностей, из которых в конечном итоге всё и развилось, воздействием на первоматерию в стадии горячей плазмы акустических волн большой амплитуды. Их влияние выражалось в создании в ней сгущений и разрежений, ведь звуковые волны – это и есть сжатия и разрежения окружающей среды. Впоследствии из сгущений плазмы и возникли галактики.
Акустические волны в космосе известны очень давно: они, в частности, переносят энергию из глубин Солнца к фотосфере. Но если вопрос их происхождения в глубинах Солнца более или менее ясен, то откуда взялся источник таких волн в той, ещё очень маленькой, Вселенной?
Собственно, источник мог быть только один: сам первовзрыв, вернее, его эхо, каким-то образом отразившееся от границы разлетающейся Вселенной. Но это надо было ещё доказать! Иначе получалось, что на каком-то этапе расширения скорость звука в той среде превышала скорость разлета частиц материи, а подтверждение этого могло дать очень многое.
Для решения вопроса мне надо было локализовать источник, а также определить параметры первичных акустических волн: их мощность, амплитуду, частоту и всё остальное, что возможно. Задача передо мной стояла труднейшая, но кое-какие пути к решению наметились; методом ретроспективного анализа, по сегодняшнему видимому расположению галактик, по всем имеющимся фотографиям прошлых лет, скорости разлёта, по строению и размерам, взаимному расположению – мне предстояло вернуть галактики к началу движения, в то время, когда они были просто неоднородностями в среде первичного газа – иначе бы я не смог определить характеристики акустических волн.
Совершенно очевидно, что без помощи мощных компьютеров не стоило и пытаться приступать к работе, ведь пришлось пересмотреть миллионы фотографий звёздного неба, прорешать множество уравнений, сделать анализ сотен тысяч графиков. Работа заняла не одну тысячу часов машинного времени.
И вот, наконец, я держал в руках широкую ленту с цифровыми данными. Тут было всё о первичных звуковых волнах: и амплитуда, и частота, и мощность в каждое мгновение, и длительность. Моя работа была завершена!
Я астрофизик, а не акустик, и потому мне такая мысль даже и не могла прийти в голову, это мне подсказал кто-то из коллег: пропустить ленту ещё раз через машину, проанализировать с тем, чтобы перевести цифры в действительные звуковые волны. Такая перспектива была заманчивой; услышать звуки, впервые прозвучавшие столько миллиардов лет назад!
Науке удалось уже воссоздать "голос" Царь-колокола и голос Моны Лизы.
А теперь – и самые первые звуки во Вселенной! Разумеется, особой гармонии я не ожидал услышать, но результат оказался потрясающим. То, что мы понимали под звуковым воздействием на первичную материю в состоянии раскалённой плазмы… эти акустические колебания, эти первичные волны…
Это оказались слова. И вы знаете, какие?
– Да будет свет!..
Идентификация личности
– Господа! Я имею честь сообщить вам пренеприятнейшее известие: вы арестованы!
Лицо офицера контрразведки лучилось восторгом и благожелательством. Ещё бы! Арестовать сразу двух агентов враждебной державы! За это обязательно полагается награда.
Фыв попробовал сопротивляться. Не сдаваться же по первому голословному утверждению – документы-то в полном порядке. Неужели впустую ушли долгие годы подготовки, вживания в образ, в легенду, изучение мелочей быта?
На чём они прокололись? Чего стоила одна легенда – казалось, беспроигрышная. Отправиться в страну под видом двух возвращающихся из свадебного путешествия геев! "Оригиналы", разумеется, пришлось убрать, однако копии получились – не отличишь.
Что для этого пришлось пережить!.. Даже если не принимать во внимание пластическую операцию и смену отпечатков пальцев, что само по себе очень мучительно. Но много хуже была вынужденная смена половой ориентации… Однако дисциплина превыше всего. Интересы страны требовали поступиться личными интересами.
Фыв с тоской вспомнил кривые и волосатые ноги партнёра, с которым приходилось делить постель. Ну что ж, теперь хоть этого не будет…
"Надеюсь, нас посадят в разные камеры", – подумал он. Но посопротивляться следовало, пусть для вида. Вдруг офицер выскажет, в чём их ошибка!
– Что вы говорите! – возмущенно заявил Фыв. – Мы добропорядочные граждане, возвращаемся из свадебного путешествия!
Но офицер контрразведки прервал его словесные излияния, покачав перед лицом Фыва подобием авторучки, назначения которой не понял никто в разведцентре. Мало того, что они служили телефонами, телекамерами, фотоаппаратами, аудиоплеерами и диктофонами. Там были ещё какие-то блоки, однако сложная электронная начинка оказалась не по зубам доморощенным специалистам.
– Это ваши идентификаторы. Здесь содержится полная информация о личности владельца: место рождения, родители, когда прорезался первый зуб, как вас дразнили в детстве, сведения об учёбе в школе, о друзьях и знакомых… Не говоря уже о параметрах кровяного давления и фотоснимках сетчатки глаза.
Фыв внутренне ахнул: вот оно что!
– Вы – не те, за кого себя выдаете! – резюмировал офицер.
– Чёрт! Я так и знал, что на этом дерьме погорим! – не выдержал партнёр.
– Прекрасно! – обрадовался офицер. – Одно признание получено. Я знал, что вы разумные люди, и не станете упираться. Вы? – обратился он к Фыву.
Тот молча протянул вперёд руки. Офицер ловко защёлкнул на них блестящие наручники.
Когда их выводили из здания аэропорта, они услышали позади яростный крик:
– Что? Какой идентификатор? Идите к чёртовой матери с вашим идентификатором! Я свободный человек, и разломаю любую игрушку, которую вы станете мне навязывать!
Мимо них пронёсся разъярённый субъект. Его никто не преследовал.
– А… а это что? – пролепетал Фыв, указывая скованными руками на буяна.
Контрразведчик развёл руками:
– Это его право. Если гражданин не хочет носить идентификатор, никто не может принудить его к этому. У нас свободная страна.
– А… а мы как же? – Фыв почувствовал, как внутренне холодеет. Вот, оказывается, где был действительный прокол!
– Но вы, кажется, не возражали против того, чтобы вас объявили иностранными шпионами? А мы уважаем любое волеизъявление личности, – и контрразведчик лучезарно улыбнулся.
Ohne Mechanismus
Сули-мэн работал лифтёром. Это была тяжёлая и опасная работа. А особенно потому, что он работал лифтёром в двенадцатиэтажном доме. Но испытательный срок в шестиэтажке прошёл, показал себя там Сули-мэн хорошо, и его повысили.
Сули-мэн не жаловался: в двенадцатиэтажке платили больше. Шли надбавки за риск, за дополнительную тяжесть каната, подъёмные – на чердак лифтёрам приходилось подниматься по лестнице. Ведь лифт, пока за него не возьмутся лифтёры, не работал.
"А где легко? – привычно думал Сули-мэн, напрягая мускулы, чтобы в очередной раз вытащить кабину наверх. – На трамвае?"
Он вспомнил, как работал на трамвае. Вернее, за трамваем. Там тоже было несладко: шутка ли, толкать перегруженный вагон вверх по склону! А торможение? Оно-то и было самым трудным, особенно если остановка располагалась на противоположном склоне холма, а так чаще всего и бывало.
А скорость от трамвая требовали приличную, и тормозить следовало в пределах контрольной метки. За переезд или недоезд нещадно штрафовали.
Легче всего было смазчикам. Они бежали перед трамваем и непрерывно натирали рельсы большими насолидоленными квачами. Без этого толкачи не смогли бы сдвинуть трамвай с места: салазки отказывались скользить. Но трамвайная бригада – одно целое, и за ошибку одного наказывали всех. Поэтому в каждой бригаде работники долго притирались друг к другу, решали, как меняться местами, чтобы никому не было обидно, и каждый поработал бы и смазчиком, и толкачом, и тормозильщиком.
В бригаде Сули-мэна такого не водилось. Они сразу решили дать каждому посильную работу. Не мог же маленький Асла-мэн работать толкачом. Зато он так точно рассчитывал, когда следует оторвать квач от рельса, что трамвай останавливался сам, почти без помощи тормозильщиков. И песка на рельсы подсыпать не приходилось. А это означало меньший износ рельсов и салазок – а следовательно, экономию, и премию.
Поэтому в бригаде царила полная слаженность, каждый чувствовал плечо товарища, все давно изжили мелкие пререкания по поводу того, кто вносит больший вклад в общую копилку. Это поначалу каждому кажется, что его работа – самая значительная и важная. А потом присматриваешься, и видишь, что все делают общее дело.
Но Сули-мэн не жалел, что ушёл из трамвайщиков. Никто из них не был властен над погодой. Приходилось везти трамвай и в жару, и в холод, и в дождь. И завидовать пассажирам, которые сидели в закрытой кабине.
Да, сейчас с непогодой было покончено: Сули-мэн постоянно находился под крышей. Под самой крышей, на чердаке. Выше было одно небо. И птицы.
Но главное не в этом. Под крышей Сули-мэн находился и в прачечной.
Он вспомнил, как таскал тяжёлые вёдра с водой, мял бельё голыми руками в кипятке… А получение кипятка? Приходилось стоять, склонившись над баком, и ожесточённо тереть в воде шершавыми камнями. Их трение и нагревало воду. Это в старых сказках говорится, будто было когда-то какое-то "топливо", которое горело. Но люди давно забыли, что означают эти слова.
Сули-мэн ушёл из прачечной, не дождался новомодных железных котлов, разогревать которые, по слухам, можно было трением канатов снаружи.
Сули-мэн не поверил слухам. Но что от каната становится жарко, понял сам, став лифтёром. А, повстречав недавно бывших знакомцев по прачечной, узнал, что слухи действительно стали реальностью: такие котлы наконец-то появились. Но стирать по-прежнему приходилось голыми руками в кипятке.
Сули-мэн посмотрел на левую руку. С неё до сих пор не сошли следы от волдырей. Видно, слишком чувствительными у него оказались руки. Другие-то ничего, работают.
А мозоли от каната… Ну, так что же? Не всё ли равно, от чего иметь мозоли – от квача, от каната, от тормозного башмака, или от грельных камней в прачечной? Мозоли – это признак работающего человека, причём работающего цивилизованно. Это вам не съедобные ягоды да грибы собирать-! Вот уж там-то мозолей ни за что не натрёшь. Разве что ручкой от корзины.
Лифт тащили восемь лифтёров – по два на каждую сторону кабины, больше вокруг шахты не помещалось – поэтому его грузоподъёмность не превышала четырёх человек.
Сули-мэн не боялся высоты, иначе бы не пошел в лифтёры. Но вид пустой шахты, в которую уходило восемь кручёных верёвок, вселял в него печаль. Неизвестно, почему. Может быть, потому, что он знал, что внизу, на самом дне шахты лифта, плечом к плечу стоят два десятка несчастных, призванных служить аварийным тормозом. Их задачей было поймать на вытянутые руки кабину с оборвавшимся канатом.
Хотя такое случалось нечасто, но один случайно лопнувший канат неизбежно увеличивал нагрузку на остальных лифтёров, и, чтобы самим не свалиться в шахту, им приходилось отпускать канаты. И надеяться на тормозильщиков да на аварийную бригаду.
В тормозильщики обычно брали парней с крепкими бицепсами, и они успевали заклинить падающую кабину деревянными колодками. Но бывало и такое, что тормозильщик, прозевав обрыв каната и пролёт кабины мимо своего этажа, или получив травму, не успевал надежно прижать колодки к наружной стенке лифта. И тогда наступал черёд "донников".
Но обычно те просто поддерживали кабину на первом этаже при входе и выходе пассажиров, а также пустую во время ожидания, давая "канатчикам" несколько мгновений передышки. Сами они отдыхали намного дольше, во время движения лифта, поэтому на свою судьбу не жаловались.
Опуская лифт, Сули-мэн то и дело поглядывал в угол чердака, где лежали его ходули. Скоро конец смены, скоро домой. А там можно будет выпить кумыса с соседом и вместе помолчать.
Сули-мэн вообще был человеком неразговорчивым, а сосед – тем более. Сули-мэн даже не знал, как того зовут: сосед работал шредером в секретной организации. Челюсти его нещадно уставали от каждодневного пережёвывания секретных документов, и потому дома он предпочитал молчать. Особое неудобство доставляли сургучные печати, недавно вновь вошедшие в моду. Это он рассказал Сули-мэну на пальцах: так ему было легче общаться.
Передвигаться на ходулях Сули-мэн любил: так выходило гораздо быстрее, чем просто пешком. Нет, если бы мимо проходила трамвайная ветка, он бы поехал домой на трамвае, и, может, попалась бы его старая трамвайная бригада. Поговорили бы… Но Сули-мэн жил в новом районе, куда трамвай ещё не пустили.
"Цивилизация… это… тяжёлый… труд…" – думал Сули-мэн, вытягивая потёртый канат и укладывая его в бухту у ног.
Испепеляющий разум
Мне не хочется умирать. Не хочется, что бы ни говорили вокруг. Я хочу жить! Почему они хотят убить меня? Я ведь совсем маленький! Мне нет и года…
Они говорят, что моя смерть позволит избежать множества других смертей. Якобы смерть безгрешного младенца угодна богам. Каким богам? Проклятые язычники! А ещё считают себя христианами. Или это у них наносное? А в случае подлинной опасности оживают первобытные страхи?
Умру ли я? Многие считают, что мою смерть нельзя назвать подлинной. Они почему-то напирают на "жизнь после жизни". Как будто точно знают, что происходит после смерти! Но всё, что у них есть – это предположения, гипотезы, надежды. А я просто хочу жить.
Другие называют мою смерть жертвоприношением. Вот это больше похоже на правду. Люди всегда старались откупиться чужой жизнью, чтобы продлить собственную. Но почему они сами не торопятся в тот прекрасный новый мир, куда хотят отправить меня?
Я почти ничего не узнал об этом мире, ничего не успел увидеть в нём. А о том знаю ещё меньше.
Все знания я получил из неведомых источников. По-другому это называется "внечувственное восприятие". Но пока я не могу понять его природу, могу лишь пользоваться им.
Может быть, мои знания – это информация, содержащаяся в мозгах тех, кто находился рядом со мной с момента моего появления на свет? Или с момента осознания появления.