На следующем повороте мы проходим ещё одни такие "ворота", затем – ещё. Три линии защиты пропускают нас. Три линии, которые надёжно охраняют от диких охотников нашу полную беззащитность в зоне отдыха.
Эта зона открывается глазам неожиданно, сразу вся, и как раз тогда, когда красновато-коричневые скалы и петляющая между ними и ущельем дорога начинают казаться бесконечными. Неожиданный поворот – и внизу море, врезающееся в берег овальной серебристой бухтой, солнце, слепящее, как на Земле, и густая, сплошная тёмная зелень, в которой, как кучка необработанных алмазов, светлеют геологические палатки, поставленные первыми двумя потоками отдыхающих.
Все тучи, вся пасмурность и дождливость нашего хмурого материка остались за горами, за лесистой грядой, а здесь размыто-голубое небо, лишь слегка прошитое лёгкими стремительными облачками, и солнце, солнце, солнце, по которому мы успели так соскучиться!
Андрюшка Челидзе рядом со мной вопит от восторга, и трое мальчишек за спиной бьют каблуками в пол машины, и прыгают на сиденье, и оглушают меня криком: "Море! Море! Море!"
Через полчаса мы на пляже, в купальниках, и мальчишки бегают в полосе прибоя, поднимая тучи брызг и захлёбываясь от восторга, а Бирута бегает по воде за ними и, надрываясь, кричит:
– Ребята, выйдите на берег! Ребята, сразу в воду нельзя! Ребята – на берег!
Её никто не слушается, и тогда вмешиваются мужчины. Али, я, Бруно, Доллинг и ещё несколько парней, взявшись за руки, вытесняем ошалевших мальчишек на берег. Мальчишки ворчат, но покоряются грубой силе старших.
Когда наша цепь рассыпается, я вижу на краю её Женьку – громадного, широкоплечего, волосатого. Я замечаю, что он глядит на меня, хотя за тёмными стёклами защитных очков и не видны его глаза.
Почему-то я тоже останавливаюсь и гляжу на него, хотя отлично понимаю, что лучше бы этого не делать. Но отвернуться не могу – гипнотизирует он, что ли?
Он делает ко мне несколько шагов, протягивает руки.
– Добрый день, Сандро! Сто лет тебя не видал!
– Здравствуй.
Мы на виду у всех. Я не могу не протянуть руки. Для этого у меня должны быть такие основания, которые можно сразу бросить в лицо, при всех. А у меня нет их. Женька упорно выскальзывает из них всё время. И поэтому я протягиваю ему руку, хотя сам себя презираю за это.
Он жмёт её долго, крепко, любовно и, не выпуская, вытягивает меня из полосы прибоя на берег.
– Должен тебя поздравить! – говорит он. – С лабораторией! С тем, что ты – в ней! Доволен?
– Да.
– И я рад за тебя! – Голос его звучит бархатисто, ласково, обволакивающе. – Там твоё настоящее место. Теперь ты сможешь сделать всё, что не успел на Земле.
– Почему ты так заботишься обо мне, Женька?
Мы уходим по пляжу всё дальше и дальше от кричащих и бегающих детей. Приятно горячит подошвы нагретый солнцем мелкий песок, приятно уходят в него пальцы ног. Только здесь, в зоне отдыха, и можно походить босиком. И больше нигде нельзя на нашем материке.
Женька резко, удивлённо поворачивает ко мне голову.
– Не понимаю твоего вопроса, Сандро.
– Чего уж не понять?
Он сожалеюще разводит руками.
– Видно, ранний склероз. Что конкретно ты имеешь в виду?
– Твоё выступление на последнем Совете.
– А-а!.. – По Женькиному лицу расплывается широкая, самодовольная улыбка. – Тебя задело, что предложил именно я? Ты хотел бы наоборот?
– Что – наоборот?
– Ну, чтобы у тебя была возможность кого-то предлагать?
Я усмехаюсь. Уже упивается властью… Рано!.. А ведь прав был Бруно тогда, после нашего собрания, когда говорил с Маратом о Женьке!..
– Нет, Женька! – отвечаю я. – Не хотел бы! Например, я не стал бы предлагать тебя!
– В этом-то я не сомневаюсь! – Женька улыбается саркастически. И бархатистость из голоса куда-то исчезла. Обыкновенный голос теперь. Даже неприятный: жёсткий, резкий. – И в этом твоя главная слабость, Сандро! – Женька произносит это вполне сожалеюще. – Ты никогда не умел подняться над личным. И поэтому никогда не сумеешь подняться вообще. Твой удел – только техника.
– А твой? Подняться вообще? Над людьми подняться?
– Ты упрощаешь, Сандро. Как всегда. Это хорошо в электронике. А в жизни приводит к грубым просчётам.
– Для меня жизнь – не шахматная партия. Я не рассчитываю в ней каждый ход.
– Это я давно заметил. Ещё в школе. Талантливые люди обычно ведут себя так. Они могут позволить себе такую роскошь. Но потому же они обычно и не поднимаются над своими талантами. Чтобы подняться выше, надо быть шахматистом в жизни.
– Метишь в гроссмейстеры?
– Опять упрощаешь! Ты вот отлично понимаешь радость технического открытия. И никак не можешь понять другую радость – открытия общественного. Первым высказать то, что смутно зреет в головах многих людей. Первым точно сформулировать и высказать то, что им надо, чего они хотят. И видеть после этого благодарность в их глазах. Порой даже восхищение… Поверь, это радость не меньшая. Жаль, она незнакома тебе. Нужно её испытать, чтобы понять. И может, это тоже талант? Талант организатора?
– Не надо тумана, Женька. Не надо красивых фраз. Я всё понял. Тебя понял.
– А я тебя опять не понимаю.
– И ты меня понимаешь. И потому боишься. И потому хочешь хоть как-нибудь, хоть чем-нибудь заткнуть мне рот. Так ведь?
– Не так! – почти кричит Женька и поворачивает назад. Я поворачиваю за ним, и мы возвращаемся по горячему мелкому песку к морю, к прибою, к шумящим детям. – Не так! – повторяет Женька. – Я действительно считаю, что ты будешь хорошим руководителем лаборатории. Лучшего – не знаю! Я хуже. Грицько – хуже. Это моё убеждение! Я его высказал. Тут – твоё! Если бы тебя назначили председателем Совета, я выступил бы против. Тут – не твоё! Я тебя не боюсь и не ищу в тебе выгоды. Я думаю об обществе. Пойми, об обществе! Ты способен мыслить такими категориями?
– Где уж нам, ползучим эмпирикам…
– Я хочу предупредить тебя, Сандро… – Женька вдруг, резко замедлив шаги, осторожно кладёт мне потную руку на плечо. Я непроизвольно, инстинктивно вздрагиваю и смахиваю плечом его руку. Но он, кажется, не замечает этого или делает вид, что не замечает, и опять говорит вкрадчиво, бархатисто: – Тебе давно хочется говорить обо мне пакости. Ты всегда сдерживался, и я всегда уважал тебя за это. Может, это единственное, что вызывает у меня уважение к тебе. Но сейчас ты взбешён, хотя я и рассчитывал на другое. Видно, не такой уж я хороший шахматист, как ты думаешь. Далеко ещё мне до гроссмейстера… Ты можешь сейчас не сдержаться – и всё испортишь себе. Пойми: не мне, а себе! Испортишь надолго. А я отношусь к тебе лучше, чем ты думаешь. И поэтому предупреждаю…
– Значит, всё-таки боишься?
– За тебя!
– Мы вернулись к началу, Женька. Почему ты так заботишься обо мне? Что тебе до моих ошибок?
Я говорю это и не жду ответа. Теперь это чисто риторический вопрос. И Женька понимает, что я не жду ответа. Женька не отвечает. Да и что он мог бы ответить?
…Мы плаваем и загораем целый день. Мы играем на пляже мячом, и я гоняюсь в пятнашки вместе с Андрюшей Челидзе и его друзьями. Потом мы обедаем в тени деревьев, на полянке возле палаток. А после обеда весело, целой ордой, разбиваем новые палатки – для тех, кто придёт сюда строить дома, для тех, кто будет жить здесь в долгие дни господства северного течения.
Перед отъездом, уже одетые, мы задерживаемся, чтобы полюбоваться закатом. Огромное солнце медленно уходит за горы, и в его лучах порфирные граниты центрального пика вспыхивают гигантским костром, который как бы живёт – играет, переливается, тянется к синеющему небу стремительно и бесшумно.
– Огненная Гора! – громко произносит Али Бахрам. – Как в Южной Африке… Огненная Гора!
И мальчишки тотчас подхватывают эти слова и изо всех сил вопят: "Огненная Гора! Огненная Гора!" И я уже знаю, что название родилось, что оно попадёт на карты, и что лучшего не придумаешь.
А по дороге домой, когда биолёт пересекает тёплую зелёную долину между горами и лесистой грядой, мне вдруг приходит в голову мысль, что я совершил преступление там, на Земле, перед отлётом, или даже перед отправлением в лагерь "Малахит". Я совершил преступление, промолчав о Женьке, не разоблачив его подлости. Конечно, мы не полетели бы тогда оба. Но зато вместе с Женькой не попал бы на Риту страшный, невероятно опасный микроб властолюбия, от которого давно и надёжно защищена Земля, и от которого здесь, на Рите, ещё нет и, наверно, долго не будет иммунитета. Ведь иммунитет появляется только после болезни. Или хотя бы после прививки, которая, по существу, тоже болезнь, только в более лёгкой форме.
Действительно, прав Женька. Действительно, я не умею мыслить категориями общества и в каждом случае исходить прежде всего из его интересов. Я только учусь этому – горько, больно и трудно. И кто знает, какую цену мне и всем остальным здесь придётся заплатить за мои ученические ошибки?..
24. Мы и Ружена
Наша группа сформировалась неожиданно быстро и просто. Мне никого не пришлось "подбирать". Все нашлись сами, как только услышали о создании киберлаборатории.
Первым заговорил со мной об этом Грицько, на другой же день после возвращения из зоны отдыха.
Мы принимали упакованных в поролон киберов на космодроме. Автопогрузчик четырьмя гибкими щупальцами поднимал их из тележки в вертолёт, а мы с Грицько и Джимом растаскивали по углам, укладывали плотно, друг на друга, чтобы не занимать середину машины. В середине мы поставим ящики с запасными блоками. Специально для этих ящиков сделаны здесь пазы и крючья.
Когда тележка возле вертолёта опустела и трудяга-автопогрузчик поволок её к грузовому люку "Риты-3", мы сели передохнуть, и Грицько, вытирая пот с высокого лба, увеличенного глубокими залысинами, тихо спросил:
– Тебе штат лаборатории ещё не подобрали?
– Нет.
– А кто будет формировать? Совет?
– Я.
– Возьмёшь меня?
– С удовольствием.
– У меня есть некоторые мыслишки, ты знаешь…
Конечно, я давно знал о его "мыслишках", и собирался звать его в лабораторию. Просто не успел.
У Грицько болела душа за южную часть материка, которая из-за враждебности ра оставалась геологическим белым пятном.
На западе этого белого пятна, над глубоко врезающейся в берег бухтой вертолёты засекли магнитную аномалию. Самое интересное то, что обнаружили её лингвисты, которые летали агитировать племя ра. Так сказать, попутно, по дороге обнаружили. И только после них над бухтой появились геологи. Но они не смогли определить, где находятся железняки – под водой или в полуразрушенной временем прибрежной гряде. Или и там и там. А спускаться нельзя: слишком близка бухта к стоянке дикарей.
Не раз вспоминали геологи-старожилы ещё о двух участках на юге – о древней горной гряде, проходящей посередине самого южного полуострова нашего материка, и о широкой зелёной низине, напоминающей формой фасолину и расположенной всего в полусотне километров от Заводского района.
В горной гряде Южного полуострова первые геологи находили и марганец, и железняки, и цинковую обманку, и пирит, и громадные друзы горного хрусталя.
Но именно на этот полуостров и высадились ра, переплывшие море вместе с гезами. Именно здесь были их первые стоянки, пока племена не ушли в лесистые, более богатые дичью районы. И с тех пор никто из геологов здесь не появлялся. Ра считали этот полуостров чем-то вроде своего заповедника и систематически посылали сюда под охраной охотников большие группы женщин и детей для сбора каких-то растений, видимо, только здесь и росших. На берегах полуострова часто появлялись и гезы, так как здесь, кажется, было много рыбы. Крупные косяки её показывали на центральном дисплее спутники. В общем, направить сюда геологов, означало почти наверняка подставить их под удары отравленных стрел.
В зелёной же низине, недалеко от Заводского района, по мнению геофизиков, пряталась нефть. И это – рядом с готовыми заводами и электростанциями.
Но в этой же низине (или Зелёной впадине, как называлась она на карте), в густых труднопроходимых её лесах часто встречались олени, было невероятное количество птиц. И поэтому охотничьи группы ра приходили сюда всегда, когда охота в других местах оказывалась неудачной. Здесь был запасник племени. Отсюда оно не уходило без добычи. И, как хорошие хозяева, ра берегли запасы на чёрный день.
Люди не могли вести геологическую разведку в этих местах. Её могли вести там только роботы. Но у нас не было нужных роботов, способных к самостоятельной исследовательской работе, к работе длительной, без постоянного присутствия человека, без его поминутных команд.
Подобные роботы были созданы на Земле и трудились там в шахтах, особенно в шахтах на дне океана. Но и на Земле таких машин было не очень много, а нам их с собой совсем не дали, полагая, что на Рите они не скоро понадобятся. Роботов-геологов, способных к длительной самостоятельной работе, не было и на Земле – не возникала нужда в них.
Но именно о таких роботах для южных районов и мечтал Грицько. Именно для них и вычерчивал десятки схем, которые негде было проверить.
– …А ты, Джим, – спросил я, – пойдёшь в лабораторию?
– Нет! – Джим помотал головой. – Я буду ездить по материку. По-прежнему. Мне в лаборатории не усидеть.
– Другую бригаду собьёшь… – грустно добавил Грицько.
Джим улыбнулся, скривив полные губы, и ничего не ответил. И мне показалось, что он не очень-то уважает нас обоих за то, что мы изменяем привычной кочевой жизни и уходим на сидячую работу.
В то же утро по радиофону меня разыскал Бруно Монтелло.
– Где тебя можно увидеть, старина? – спросил он.
– На космодроме.
– Долго там будешь?
– Весь день. Грузимся.
– Хорошо. Я прилечу.
Он прилетел после обеда, на дирижабле, который перевозил с космодрома в Заводской район оборудование обувного цеха.
– Пойдём в сторонку, – предложил Бруно.
– Сугубо секретный разговор?
– Ну, не сугубо, но пойдём.
Мы присели на одном из пустых ящиков, выстроившихся вдоль границы вертолётной площадки. Бруно выдернул пушистый колосок из кустика травы, долго вертел в длинных загорелых пальцах с плоскими розовыми ногтями, затем сунул конец колоска в зубы, надкусил.
– Конечно, я прежде всего механик, – начал Бруно, и голос его почему-то был глуховатым. Как будто от волнения. – Но ведь и без механика вам не обойтись. И потом ты помнишь, наверно, что в "Малахите" я подолгу торчал в киберлаборатории. И помнишь, наверно, что я кое-что умею. Ну, может, не всё. Но основное. Остальному – научусь. Понимаешь, мне хотелось бы работать в вашей лаборатории. Догадываюсь, конечно, что выбор у тебя будет большой. Но ты не отмахивайся! Балластом не стану. У вас, старик, будет сейчас самое живое дело, после геологов и химиков. Но то мне недоступно… А у нас – никакого творчества. Осваиваем готовое – и ни шагу вперёд. Всё, правда, новенькое, но всё это я знал и на Земле. С тоски подохнешь!
Он не смотрел на меня и всё жевал длинный зелёный колосок. А я глядел на его чёткий римский профиль с выдающимся вперёд подбородком, на колючий ёжик чёрных волос и чувствовал, как глупая счастливая улыбка расползается по моему лицу.
– Молчишь, – не поворачивая головы, произнёс он. – Значит, уже поздно?
– Я страшно рад, дружище! – Я обнял его за плечи, слегка притянул к себе. – Просто невероятно рад, что мы будем работать вместе! Я давно хотел этого!
Он взглянул мне в глаза и тоже улыбнулся – как-то смущённо, неловко. Видно, на самом деле волновался: очень хотелось ему в будущую лабораторию!
Потом крепко сжал мою руку:
– Значит, решено?
Через три минуты за ним задвинулась дверца биолёта, и он умчался по шоссе в Город.
На другой день мы летели с киберами в Нефть. Впервые с нами летел на север Али – вёз черновой эскиз панно для столовой Нефти.
Впрочем, летел он не только из-за панно.
Ещё в зоне отдыха, когда мы загорали на пляже, Али спросил меня:
– Как ты думаешь, Сандро, в Нефти отыщется место для памятника?
– Челидзе?
– Да.
– Наверно, отыщется. Там много места.
– Возьмёшь меня, когда полетите?
– Что за вопрос, Али!
Мы подхватили его на крыше Города, и всю дорогу Али громко восхищался красотой нашего зелёного материка, к которой мы вроде привыкли.
В пути Грицько поинтересовался:
– Скажи, Сандро, кибергеологи для южных районов, это реальная тема? Мы будем ею заниматься?
– Наверно, в первую очередь. Почти что общее требование. Всё остальное – индивидуально.
– Пригодится нам парень, который ходил по этим районам с молотком?.. Ещё до появления ра…
– А пойдёт к нам такой парень?
– Один – пойдёт. Он кое-что смыслит в нашем деле. По крайней мере, для его партии мы не ремонтируем киберов. Он делает это сам. Киберы – его хобби.
– Кто это?
– Нат О'Лири.
– Я слыхал это имя. Никак не могу вспомнить, где…
– Мы же всё время летаем над его партией. Ты ему сбрасываешь посылки. Только мы беседуем по радио с Илонкой. Она у них радистка и хозяйка.
– Илонку-то я знаю. Правда, ни разу не видел.
– И я не видел. Нат говорит – потрясающе красивая женщина.
– А откуда ты его знаешь, этого Ната?
– Так это же муж моей землячки! Помнишь, я рассказывал, что привёз письмо Гале из Днепропетровска? Тогда же Вано и сказал мне, что Нат – её муж. В этом же вертолёте. Ты забыл?
– И он что, хочет к нам?
– Он хочет на Юг. Хорошо помнит южный полуостров. И заразил меня этим делом! А ты думаешь, почему я стал портить блокноты?
– Вот пойди, догадайся…
– Сандро, нам не обойтись без него. Когда будем делать блоки местной памяти для Юга.
– Значит, он к нам на одну тему?
– А разве это плохо? Он будет потом отвозить киберы, управлять ими, принимать от них информацию… Ему прямой резон принять участие в их создании.
– Надо потолковать.
– Ну, вот вернёмся – потолкуем…
В этой поездке я опять встретил Сумико – в Нефти, возле столовой, на бегу. Мы собирались улетать. Все поели и ждали меня на вертолётной площадке. А я обедал последним и из столовой почти бежал.
Она шла мне навстречу и, увидев, остановилась, замерла – маленькая, хрупкая, неподвижная, как статуэтка. Только глаза – узкие, тёмные, бездонные – жили, кричали, метались на её лице.
Мы даже не поздоровались – почему-то забыли об этом. Мы просто глядели друг на друга – неподвижно и молча. Без улыбки. Мы как бы гладили друг друга взглядами.
Наконец Сумико спросила: