* * *
Только он уснул - так ему показалось, - его разбудил Хаджи Павел.
- Быстренько одевайся. Следователь прибыл. Au fond, mon vieux, nous sommes suspects,- добавил он шепотом.
Во дворе его ослепил свет летнего утра. Народ теснился вокруг смуглого молодого человека со строгостью в лице.
- Товарищ Заломит, не так ли? - спросил молодой человек, вертя в руках блокнот. - Филип Заломит, профессор. Вы приехали позавчера вечером из Пояна-Дорней на машине вашей лаборатории по физиологии растений, верно? Доктор Аурелиан Тэтару ожидал вас на террасе вместе с товарищем Хаджи Павлом, инженером, и товарищем Николяну, врачом, не так ли?
- Так, - проронил Заломит, не решаясь взглянуть на "товарищей".
- Тогда по коням. То есть в пикап, чтобы сэкономить время.
- Товарищ Чуботару, это очень близко, - возразил Хаджи Павел, - меньше чем в километре отсюда.
- Теряем время, - отрезал Чуботару.
Когда все выбрались из пикапа, он прокашлялся и, тоном подчеркивая важность момента, начал:
- Чтобы исключить разного рода недоразумения, попрошу между собой не переговариваться. Сейчас вы пройдете по этой тропинке в том же порядке, что и вчера, двадцать второго июня, между двумя и двумя тридцатью дня. При составлении протокола вы утверждали, что доктор Аурелиан Тэтару быстрым шагом пошел вперед, то есть удалился от вас. На сколько примерно метров?
Вопрос был обращен к Николяну, тот ответил:
- Трудно сказать с точностью. Метров на сорок-пятьдесят, от силы на сто, но уж никак не больше. Мы не видели его только потому, что тут деревья.
- Никто из вас его не видел?
Чуботару буравил глазами всех поочередно.
- Нет.
- Значит, никто из вас его не видел, - подытожил молодой человек и, послюнив палец, аккуратно перелистнул страничку блокнота. - Теперь, чтобы исключить разного рода недоразумения, ответьте, как вы шли, на каком расстоянии друг от друга. Начните вы, товарищ профессор.
- Сначала все рядом, - сказал Заломит. - Потом, когда тропинка сузилась, друг за другом. Я оказался впереди, но…
- Минуточку, - перебил его Чуботару. - Подтвердите, пожалуйста, - обратился он к остальным. - Товарищ профессор оказался впереди?
- Совершенно верно, - подтвердил Хаджи Павел. - А непосредственно за ним - я, но минут через пять Филип… профессор Заломит, который, как вам известно, ботаник, остановился и стал разглядывать какое-то растение. И тогда я прошел вперед, а за мной - доктор Николяну.
Чуботару окинул всех испытующим взглядом.
- Ну что ж, начнем, - сказал он. - Постарайтесь по возможности соблюдать очередность, как вчера. Я буду замыкающим… И попрошу не переговариваться.
Минут через десять Николяну шагнул в сторону со словами:
- Вот тут я вчера остановился и сказал, чтобы шли, я догоню. Поднялся немного вверх, вон в тот ельник. - Он взмахнул рукой и добавил, видя, что Чуботару хмурится: - Вы же понимаете, живая природа, а я не только медик, но и биолог.
- Значит, поэтому вы не присутствовали при инциденте?
- Позвольте, они тоже не присутствовали…
Чуботару заглянул в блокнот.
- Они тоже, да. По крайней мере так записано с их слов в протоколе. И сколько времени вы там пробыли?
- Ну, минут восемь-десять. Потом быстрым шагом пустился за ними вдогонку…
- Вы их видели?
- Нет. Как вы можете заметить, человек тут пропадает из виду через пару минут. Тропа все время петляет, и лес довольно густой…
- Что ж, пройдемте, - сказал Чуботару.
Там, где лес редел, их ждали в молчании Заломит и Хаджи Павел.
- Вот отсюда, - сказал Хаджи Павел, - мы услышали приглушенный вскрик и какой-то непонятный шум - вероятно, это был шум падения…
- Мы побежали… - подхватил Заломит.
Чуботару, ни слова не говоря, обогнул их и знаком пригласил следовать за собой. Выйдя на большую поляну, они прибавили шагу. На другом ее конце дежурил милиционер, лениво покуривая.
- Вот отсюда мы его увидели, - сказал Хаджи Павел, подходя к краю склона. - Бросились к нему, ничего не понимая. Что дело серьезное, нам и в голову не пришло. Мысль работала: как его поднять и донести до базы. Но когда я к нему прикоснулся, он зажмурил глаза и застонал.
- Так? - потребовал Чуботару подтверждения у остальных. - Застонал?
- Да, - подтвердил Заломит, - правда, потом открыл глаза и даже попытался улыбнуться. Мы ничего не соображали и только твердили: "Что случилось? Как это тебя угораздило?" А он посмотрел на нас с таким выражением, которое невозможно описать, и сказал шепотом, но совершенно отчетливо: "Les trois Graces".
- Хм, три грации, - перевел Чуботару. - Это есть и в протоколе. Хоть что-то еще он прибавил к этому?
- Ни слова. Мы ждали, и вдруг я понял, что он уже мертв.
- Умер на наших глазах, - добавил Хаджи Павел.
- Как вы определили, что умер?
- Мы оба фронтовики, - сказал Хаджи Павел. - Я приложил руку к его груди, к сердцу - на всякий случай. Я, конечно, не верил, что он мог умереть…
- Тут подошел и я, - вступил Николяну. - Тоже послушал сердце. Никаких сомнений. Он был мертв.
…Когда они вернулись на базу, оказалось, что процедура допроса еще неокончена.
- Чтобы не было никаких недоразумений, - обратился к ним Чуботару, - я хотел бы прояснить еще пару-тройку деталей. Пройдемте на минутку в дирекцию.
Милиционер пропустил их в дверь, а сам остался снаружи. Чуботару, предложив всем стулья, сел за стол и полистал блокнот.
- Из ваших письменных показаний следует, что вы, будучи близкими друзьями, тем не менее собирались вместе довольно редко. Как же тогда получилось, что с перерывом в столько лет вы вдруг назначили сбор, да еще в горах? Товарищ Заломит утверждает, что доктор Тэтару, узнав о его намерении отдохнуть в Пояна-Дорней, написал ему письмо, предлагая провести вместе несколько дней здесь, на турбазе в Шештине. Надеюсь, письмо у вас сохранилось, - добавил он, взглянув на Заломита.
Затем резко обернулся к Хаджи Павлу.
- А вы, товарищ инженер? В Бухаресте вы виделись нечасто - по крайней мере вы так показали.
- Верно. Втроем мы собирались нечасто. С профессором Заломитом мы одно время были соседями по кварталу. А с доктором Тэтару действительно встретились после очень долгого перерыва только прошлой зимой - вернее, начали встречаться. Я рассказал ему про строительство комплекса в Фараоане, это в ста двадцати километрах отсюда, мне предстояло переехать туда в середине марта, а на вторую половину июня Аурелиан пригласил меня сюда. Сказал, что наконец-то мы снова побудем вместе, втроем… Проект вполне осуществимый. - Он грустно усмехнулся. - Потому что волею судеб двое из нас были холостяками, а третий развелся много лет назад. Свободные кадры, так сказать. В летние отпуска могли бы встречаться где угодно. Видите, довольно было, чтобы кто-то один принял решение и заранее оповестил других.
- Меня, например, - сказал Николяну. - Доктор Тэтару заранее меня оповестил… Я вдовец, - добавил он.
* * *
Он услышал за дверью незнакомый голос:
- Не стоит, я сам представлюсь.
И дверь тут же открылась. Человек средних лет, высокого роста, сухопарый, с тщательно распределенными по всему черепу редкими белесыми волосами, протянул Заломиту руку для приветствия.
- Эмануил Альбини. Информационно-аналитический отдел.
И присел к длинному столу, рассеянно скользя взглядом по ящичкам с образцами.
- Ископаемые растения, - сказал Заломит. - В основном папоротник и хвойные породы палеозойской эры.
Во взгляде Альбини затлело любопытство, как будто он пытался разгадать, что за намерения камуфлирует эта в меру научная терминология.
- Увлекаетесь? - спросил он, собравшись наконец выпустить из рук портфель и пристраивая его на полу, у ножки стула.
- Чем, палеоботаникой? - улыбнулся Заломит. - Нет, палеоботаника интересует обычно сыщиков от ботаники, а я числюсь среди поэтов от ботаники. Но я занимаюсь флорой Карпат и заодно…
- Почему вы перестали публиковать свои стихи, товарищ профессор? - ласково перебил его Альбини.
В некотором замешательстве - потому что знал, что краснеет, - Заломит придвинул свой стул к столу.
- Вот уж не думал, что кто-нибудь о них вспомнит, сорок-то лет спустя.
- "Запятнанные лепестки". Я прочел их в лицее. И с тех пор перечитывал по меньшей мере раз пять…
- Верится с трудом, - сказал Заломит, чувствуя, как запульсировала кровь в висках. - Юношеские опыты, бледные, слабенькие, перепевы Иона Барбу и Поля Валери…
- И Дана Ботта, и кое-кого еще. Но вовсе не бледные, вовсе не слабые. Иначе меня не тянуло бы их перечитывать… Я стал следить за журналами, но ни разу больше не встретил имя Филипа Заломита. Может быть, вы печатались под псевдонимом?
- Нет, не печатался. Я просто вообще перестал писать, с того самого лета.
- А я печатался под пятью псевдонимами, - глухо сказал Альбини. - Еще с лицейских времен. - Он улыбнулся воспоминанию. - Но я тоже давно не пишу стихов. Как вы выразились на прошлой неделе в разговоре с друзьями, вы остались тем, кем должны были быть с самого начала: исследователем. Если чуть подправить, получится мой случай: следователем.
С минуту он пристально и твердо глядел Заломиту в глаза, потом вынул из нагрудного кармана пачку сигарет.
- Знаю, что вы не курите. Однако надеюсь, что дым английских сигарет не повредит ископаемым?
- Не повредит, - сказал Заломит, подвигая к нему керамическое блюдце. - Они привычные.
Альбини с коротким смешком повертел в пальцах зажигалку.
- Должен вам заметить, что вы неправы насчет deux ou trois grasses, - сказал он, закурив. - Позвольте вам напомнить одно ваше письмо Аурелиану Тэтару. Январь шестидесятого. У меня с собой фотокопия.
Он достал из портфеля папку, слегка вылинявшую по краям, и протянул Заломиту листок.
- Лучше прочтите сами.
Пробежав глазами первые строчки, Заломит перестал улавливать смысл. "В сущности, мы оба подозрительные субъекты. Даже когда остаемся наедине друг с другом. Но бояться не стоит. Да я и не боюсь. По счастью, мне уже за шестьдесят, и, как всякий интеллектуал, которому за шестьдесят, я стал хлипкий. Тронь меня пальцем - и готово: инфаркт, аневризма, инсульт, чего изволите? По счастью, я уже немолод. Они ничего не могут мне сделать…"
- Ну, вы убедились, что товарищ Николяну был прав? - сказал Альбини. - Память коварна в своих изменах… Кстати, неплохое начало для стихотворения.
- Да, - тихо проронил Заломит, еще не очнувшись, - пожалуй… Начало неплохое…
- Мне очень жаль, - продолжал Альбини, - но я вынужден опровергнуть обе гипотезы, и вашу, и товарища Хаджи Павла. Последние слова доктора Тэтару не имеют ни малейшего отношения к вашим студенческим воспоминаниям: ни к трем виллам в горах, ни к les trois grasses…
- Вот как, - сказал Заломит, - и тем не менее…
- В бумагах доктора Тэтару, - не замечая его реплики, вел свое Альбини, - обнаружены точные сведения. Les trois Graces - это три пациентки доктора Тэтару, он занимался ими в больнице Бранкович в шестидесятом году, когда начал эксперименты с сывороткой.
- Но при чем тут…
- Это подтверждают и доктор Кэпэцынэ, хирург, который работал в то время с доктором Тэтару, и другие свидетели: доктор Хуцан, ближайший помощник доктора Тэтару, две медсестры и профессор Неделку, заведующий онкологическим отделением.
Он выждал несколько секунд, рассеянно глядя на Заломита, потом отвернулся к окну и продолжал:
- Если я правильно понял доктора Николяну, вы были не в курсе исследований Аурелиана Тэтару. Но теперь-то вы знаете их суть: терапия, которая должна была заменить как облучение, так и хирургическое вмешательство. Должна была, но сыворотка находилась в стадии эксперимента, и доктор Тэтару не решался отказаться ни от рентгеновских лучей, ни от операций. В апреле шестидесятого профессор Неделку отвел одно крыло больницы для трех прооперированных пациенток. Другими словами, предоставил их в распоряжение доктора Тэтару и его ассистентов. По случайности, которая нас, поэтов, пусть даже бывших поэтов, не слишком удивляет, этих пациенток, пятидесяти восьми, шестидесяти и шестидесяти пяти лет, звали… - Он порылся в папке и прочел: - Аглая Иримеску, Фрусинель Киперий и Италия Гылдэу. Когда доктор Тэтару взял в руки медицинские карты, он, по словам доктора Хуцана, воскликнул: "Les trois Gruces! Те самые, коллега! Аглая, Евфросина и Талия! Последняя, правда, с опечаткой - Италия"... (Замечу в скобках, что опечатки не было, женщину действительно звали Италия.) Вот вам и грации - то ли две, то ли три. Почему вы перестали моргать, товарищ профессор? Вам плохо?
- Невероятно… - прошептал Заломит, протирая глаза.
- Погодите, то ли еще услышите, - заверил его Альбини. - Как следует из отчетов, результаты оказались отличными. А если верить доктору Хуцану, результаты превзошли самые оптимистические ожидания. И при всем том курс лечения был прерван через три недели, точнее - через двадцать два дня. Доктору Тэтару предложили место главврача в Джулештах, в только что открывшейся больнице.
- Но почему? - сдавленно спросил Заломит, подаваясь вперед. Альбини медленно расплющил окурок о дно блюдца.
- Потому что у некоторых людей нет воображения… Когда мы научимся в массовом порядке пользоваться воображением, - эти слова он отчеканил особенно тщательно, - революция восторжествует в масштабах всей планеты. Эксперименты прекратились за отсутствием воображения у шефа больницы, профессора Неделку, и за отсутствием такового у тех, кто заразился его страхом. Они забеспокоились, что успех лечения спровоцирует взрыв религиозного обскурантизма…
- Не понимаю, - выдохнул Заломит.
- В докладной записке, составленной для отдела кадров, профессор Неделку пишет, что Аурелиан Тэтару отпускал шуточки и намеки с религиозной подкладкой. Приводит примеры. Дескать, однажды, в компании коллег, доктор Тэтару сказал, что Адам и Ева, будучи в раю, периодически регенерировались, то есть омолаживались, через неоплазию; что, если бы не первородный грех, человеческое тело не утратило бы секрета периодической регенерации - той самой сказочной юности без старости; теперь же, если тело во внезапном необъяснимом порыве "вспоминает" и пытается повторить забытый процесс, разрастание клеток идет вслепую и дает злокачественную опухоль…
- Но это просто шутка, просто метафора, на худой конец! - возразил Заломит.
- Может, и не просто, но не в том дело. Зачем обращать внимание на метафоры, даже теологические, если они не подстрекают к контрреволюционной деятельности? Будь у профессора Неделку и у кадровиков хоть капля воображения, они бы поняли, что в расчет надо принимать одну-единственную вещь: результат научного эксперимента. Но когда воображения нет, легко подпасть под гипноз ярлыков и лозунгов. Религиозный обскурантизм! - Альбини даже повеселел, как будто удачно скаламбурил. - Само собой разумеется, суеверия любого порядка, магические или религиозные, чрезвычайно опасны. Смотрите: русские ученые не погнушались изучить практику йогов и шаманов. А психометрические и парапсихологические исследования? Самые весомые достижения зарегистрированы тоже в советских лабораториях… - Он помолчал, многозначительно глядя на Заломита. - Мы потеряли десять лет. И шансы восстановить формулу сыворотки теперь минимальны. Когда доктора Тэтару перевели в Джулешты, его лабораторию расформировали, запасы сыворотки уничтожили; в довершение всего доктор Хуцан, опасаясь за свою карьеру, сжег все записи времен сотрудничества с доктором Тэтару и перепрофилировался. Десять лет занимается исключительно педиатрией…
Альбини вновь неспешно заскользил взглядом по доскам свежевыкрашенного забора за окном и дальше, по засохшим, почти безлистным вишневым деревьям, которые сохранили на себе, как бы из жалости, редкие сморщенные вишни. Похлопал по карманам, ища зажигалку.
- И все же, - решился Заломит нарушить неестественно затянувшееся молчание, - это какой-то абсурд: из-за невинной шутки заподозрить выдающегося ученого в религиозном обскурантизме…
- Шутки шутками, но из донесений, с которыми я ознакомился на прошлой неделе, явствует, что доктора Тэтару действительно интересовали теологические вопросы. Точнее, один теологический вопрос, а именно…
Он щелкнул зажигалкой, затянулся.
- Мне трудно в это поверить, - воспользовался паузой Заломит. - Да, мы встречались не слишком часто, но, сколько мы были знакомы, я никогда не замечал за ним ничего похожего на богословские настроения.