- То же показали доктор Николяну, инженер Хаджи Павел и еще несколько человек, контактировавших с доктором Тэтару. Тем не менее в шестидесятом году, когда запустили его эксперимент, он позволял себе проводить теологические параллели, особенно с Ветхим заветом, хотя порой такие заковыристые, что и не растолкуешь. - Альбини порылся в досье. - Есть, например, свидетельство одного врача-рентгенолога. Тэтару раз сказал ему, цитирую: "Странно, как это никто до сих пор не додумался… ведь вот оно, самое веское доказательство того, что первородный грех извратил всю природу в целом: и у животных может быть рак..."
- Интересно все же, что он никогда…
- Вполне возможно, что с прекращением эксперимента теология перестала его волновать. Не волнует же она нас… Впрочем, скажу вам откровенно, про всю эту историю никто бы и не вспомнил, если бы с недавних пор не возникли некоторые новые факторы. Я имею в виду прежде всего информацию - достаточно надежную, поскольку она поступает на протяжении двух лет, - что в России и в Америке проводятся под большим секретом сходные эксперименты.
- А каким образом можно установить сходство?
- Установлено по крайней мере, что там не используют ни одного из общепринятых методов лечения и сосредоточены на вмешательстве в сам процесс размножения клеток. Это-то и заставило кое-кого вспомнить об экспериментах доктора Тэтару и поинтересоваться, как дела у тех пациенток, назовем их тоже trois Graces.
- Да, хотелось бы знать, - глухим от волнения голосом сказал Заломит.
- По нашим сведениям, все три операции прошли в высшей степени удачно. Выздоровление - полное. Это данные медицинского контроля, которому пациентки подвергались в течение шести лет. Но начиная с шестьдесят седьмого года они перестали являться на контрольный осмотр. В больнице Бранкович утверждают, что потеряли их из виду. Мы взялись за дело и установили, что Италия Гылдэу в шестьдесят девятом году попала под машину и умерла в "скорой" по дороге в больницу. А двумя годами позже Аглая Иримеску эмигрировала в Штаты, где у нее были родственники. Не напали пока на след только Фрусинели Киперий. Правда, мы давно знаем, что Фрусинель, или Евфросина, любит менять фамилии. Она была замужем два раза, с первым мужем в разводе, со вторым - нет, и документы товарищ Евфросина меняет по своему усмотрению. Если она жива, мы ее, конечно, найдем. Но что толку? - Он раздраженно сунул папку в портфель. - Узнать от нее формулу сыворотки - исключено… Это разве что через вас, товарищ профессор, и можно узнать, - добавил он, прямо взглянув Заломиту в глаза.
- Через меня?
Альбини рассмеялся с нескрываемым удовольствием.
- Я сказал: разве что через вас. Не наверняка. Но наш единственный шанс шанс румынской науки - это вы… Иначе зачем бы я по такой жаре тащился через полстраны в это сельцо с красивым названием, но с хворыми вишнями?.. Почему вы не распорядитесь их вырубить?
Заломит пожал плечами и криво усмехнулся.
- Мы не вправе вмешиваться. Плодовые деревья - собственность коллективного хозяйства.
Альбини не спускал с него пристального, изучающего взгляда.
- Ну, наконец-то, - жестко сказал он. - Я хотел добиться от вас улыбки. Вы уж не знаю сколько времени совершенно не моргаете. Я смотрел и думал: вот такой же, вероятно, был у вас вид, когда ваши коллеги, скажем Урсаке или Катастрофа-в-Трех-Святых, официально, в письменном виде, оповестили вас, что ваши работы изъяты из типографии. У вас тогда вот так же застыл взгляд?.. К сожалению, в вашем случае речь идет даже не об отсутствии воображения у ваших коллег. Это всего-навсего зависть, да еще крупных масштабов - академическая зависть, великолепно проиллюстрированная товарищами Катастрофа-в-Трех-Святых и Непорочное Зачатие. Ну а уж товарищ Урсаке… - Он не докончил, переложил портфель на колени и стал оглаживать его обеими руками, г- Когда доктор Николяну рассказывал вам о методологическом демарше доктора Тэтару, вы с энтузиазмом воскликнули: "Как бы это понравилось Гёте!" И еще прибавили, что его "Метаморфоз растений", дескать, адресован лично Аурелиану Тэтару.
- Так оно и есть, - тихо отозвался Заломит.
- И это единственная наша зацепка.
- За что же тут можно зацепиться, не понимаю. Меня просто тогда поразило…
- Согласен, с виду это несерьезно, - перебил его Альбини, - но мы обязаны испробовать все… Перечтите "Метаморфоз растений" - но все время держа в голове то сопоставление, которое вы сделали тогда в Шештине. Постарайтесь припомнить все образы, повторяю: образы, - которые навеяли на вас признания доктора Николяну, и сопоставьте их с методологическими ходами Гётева "Метаморфоза растений"… С завтрашнего дня вы освобождаетесь от рутинной работы в лаборатории палеоботаники. Университет предоставляет вам бессрочный отпуск для исследований вклада Гёте в ботаническую науку. Считайте, что вы уже в Бухаресте. Телеграмму получите сегодня вечером, самое позднее - завтра утром.
Он поднялся, протянул Заломиту руку и шагнул было к двери, но приостановился, достал из нагрудного кармана визитную карточку.
- Мой домашний телефон. Как только захотите что-нибудь сообщить, независимо от степени важности, звоните по этому номеру… Даже ночью, - добавил он с тенью усталости во взгляде.
* * *
Он метался по постели бурно, как в детстве, когда хотел уйти от преследования, отбиться от навязчивой мысли. Метался, чтобы не слышать, как ему шепчут в ухо:
- Повторяйте за мной. Повторяйте же…
- Да кто вы? - спросил он наконец.
- Калиник, - шептал тот. - Знакомый доктора Тэтару, я с ним виделся здесь за несколько дней до вашего приезда. Повторяйте за мной, но только громко, как можно громче: "Ты, говорят, хорошо знаешь Крэчунский лес…"
- Ты, говорят, хорошо знаешь Крэчунский лес! - заорал он, как будто обращался к глухому. - Мне нужен проводник. Вечером я отвезу тебя обратно!
Вокруг никого не было, но на его крик кто-то зашевелился на террасе, выглянул с любопытством. "Вот теперь-то мы оба точно под подозрением. Зачем ему это понадобилось? На шоссе пусто, он мог бы без лишних слов попроситься ко мне в машину…"
- Я вас видел в ту Купальскую ночь, - начал Калиник, когда машина тронулась. - Сначала рядом со "скорой", потом наверху, на террасе. Но подойти не решился. Вы были не одни.
Как же он его тогда не заметил? Такого трудно не заметить. Словно с иконы сошел, типичный аскет, ученик святого Антония. Это издали. Вблизи же оказалось, что Калиник стар, за семьдесят. Изжелта-белые волосы, а бородка такая хилая, что напомнила ему заглавие одной сказочки времен начальной школы: "Борода безбородого". К чему он вспомнил эту сказочку? Не затем ли, чтобы отгородиться от взгляда, которым его жгли пугающе огромные, цинково-серые глаза Калиника, глубоко запавшие в орбиты под густыми, как бы навек удивленными бровями? От своей худобы Калиник казался даже высоким. Левая рука безжизненно висела, будто ее пытались вырвать из плеча, да раздумали.
- Некоторые говорят, что это меня в тюрьме отделали, вы им не верьте. Такова была воля Господня, а Он знает, что делает, знает, зачем человеку посланы муки и мытарства. Чтобы пробудиться… Вот я и пробудился сегодня до рассвета, - добавил он как нельзя более серьезно. - Мне как кто подсказал: сегодня приезжает друг Аурелиана Тэтару. И я - видите - поспел. Я-то живу за перевалом, при овчарне. Не знаю уж, как о том проведал доктор Тэтару, но он ко мне захаживал… Вот здесь свернемте налево. Дорога неважная, зато прямиком попадем на поляну, а там можно будет говорить без опаски, никто нас не услышит.
Однако, выйдя из машины, Калиник в беспокойстве огляделся.
- Нарвем-ка травок с корешками и цветочек-другой. Разложим, и, если кто появится, я притворюсь, что рассказываю вам разные поверья-суеверья про травки-цветочки.
Он снова заворочался в постели, напрасно тщась освободиться. Слова Калиника стояли в ушах, повторяясь в мозгу по нескольку раз, прежде чем тот проговаривал их вслух.
- Поверья-суеверья, поверья-суеверья… О них меня все выспрашивал доктор Тэтару. Начнет, бывало: "Отец Калиник…" Я тогда был монах. Да я и теперь монах, хотя, как вышел из тюрьмы, ни в один монастырь меня не взяли. На земляные работы, на железную дорогу в Алмаше - взяли. А когда рука совсем отказала, вывели на пенсию… "Отец Калиник…" - говорит, бывало…
- Вы его близко знали?
- Было два года, с пятьдесят восьмого по шестидесятый, когда он навещал меня каждый месяц. Я жил тогда в ските Антим.
- Навещал - и что?
Калиник ответил не сразу. Взял в руки колокольчик и печально протянул его Заломиту.
- Вянет на глазах, смотрите. Сколько же мы грешим, дабы защитить себя от злобы человеческой!.. Если позволите, я расскажу вам все с самого начала. У меня степень доктора богословия, я кончал Страсбургский университет по кафедре протестантской теологии. Это я к тому, чтобы вы поняли, зачем я понадобился доктору Тэтару…
Мгновенно и неуловимо у него изменился не только голос, манера говорить, но даже как бы само качество физического присутствия.
- Диссертация моя была о ветхозаветных апокрифах, опубликована много лет назад. Так вот, является ко мне в скит доктор Тэтару и говорит: "Отец Калиник, у меня к вам нижайшая просьба. Я изучил все апокрифы об Адаме и Еве, а потом - вашу книгу, и я уверен, что вы сказали не все, что знаете…" Я на него смотрю, а он смеется. "Не поймите меня неправильно, - говорит, - но из вашей книги я усвоил вот что: что в апокрифах, да и в иных ересях тоже, сохранился ряд основополагающих истин, и сохранились они потому, что были зашифрованы тайным эзотерическим кодом…" - "Это я так сказал?!" - говорю. "Ну, не напрямик, - говорит, - может быть, теперь скажете". Я ему: "Я давно уже отошел от прежних занятий. Эрудиция для меня не существует, существует только богословие и мистика. Оттого и избрал я монашество…" Он сник, доктор Тэтару. "Надеюсь, древнееврейский и древнегреческий вы все-таки не забыли, - говорит. - Меня тоже не эрудиция сама по себе интересует. Однако я не знаю нужных языков, главное же - у меня нет богословского образования…" Я призадумался, а он: "Это очень серьезно и очень важно, святой отец. Богословскую трактовку первородного греха я знаю, но ставлю вопрос шире. Дело в том, что у вашей богословской трактовки есть биологическая и медицинская подоплека…" Тут он дух перевел и стал вышагивать взад и вперед по комнате. "Не мог Господь - я знаю, не мог - уничтожить собственное творение. Человек остался тем же - мы такие же, какими были Адам и Ева в раю до грехопадения. В человеческом теле все сохранилось, святой отец, а значит, сохранилась и тайна Адамовой вечной жизни…"
Он в отчаянии перевернулся на бок и притиснул голову сверху подушкой.
- Слушайте меня, господин профессор. - Калиник повысил голос. - Слушайте внимательно, у нас больше не будет случая побеседовать спокойно, чтоб никто не мешал.
Он с яростью надавил рукой на подушку, но не смог избавиться от этого "Слушайте меня, господин профессор!". Когда ярость отлегла, он поймал себя на том, что все равно не слушает, а припоминает, не подсказка ли это Альбини - по дороге в Бухарест остановиться на Шештинской турбазе.
- Простите, отец Калиник, я отвлекся. Вспомнил одну важную вещь, тоже в связи с доктором Тэтару, и отвлекся… Так вы говорите, в человеческом теле все сохранилось…
- Это доктор Тэтару так говорил, и говорил много раз. Мы удивительным образом подружились, доктор стал часто ко мне наведываться. И все со своей аксиомой: что Господь не до конца упразднил базовую систему жизни человека и жизни его тела. Система же эта, по словам доктора Тэтару, подразумевает продление молодости и жизни до бесконечности - по той простой причине, что у этой системы есть свойство саморегулирования, да и саморегенерации тоже… Следствие первородного греха - не разрушение, а только камуфляж механизма регенерации - чтобы его нельзя было распознать. Более того, он закамуфлирован в такие физиологические процессы, которые представляют собой очевидную противоположность регенерации, а именно: в болезни и прежде всего в самую опасную - разрастание клеток, неоплазию.
- Да, это и я слышал. Но не от него, не от Аурелиана Тэтару, это мне сказали совсем недавно, уже после катастрофы. Сначала - доктор Николяну… Я только не улавливаю, какая тут связь с ветхозаветными апокрифами, с неканоническими Адамом и Евой?..
- Я как раз вам об этом и толковал, но вы, хоть и смотрели мне прямо в глаза, не мигая, мыслями были не здесь. А связь такова. Доктор Тэтару считал, что апокрифические писания сохранили, хотя и в отрывочном, ущербном виде, искомое откровение. И хотел узнать, не владею ли я ключом к этому запрятанному и забытому в веках откровению. Он допытывался, в частности, нет ли в апокрифических жизнеописаниях Адама и Евы намеков на болезни, которыми страдали они и их потомство после изгнания из рая…
Калиник запнулся, взгляд его выразил сомнение.
- Говорите, святой отец, я слушаю.
- Знаю, я только подумал, имею ли право говорить дальше. Я раскрыл все только своему духовнику, и он велел мне молчать до лучших времен, пока я не встречу того, кто будет готов это воспринять. Но я уже стар, и если не скажу вам, другу доктора Тэтару, все его признания десятилетней давности умрут вместе со мной. Никому другому он не решился их сделать: не знал и не хотел знать никаких других богословов.
Калиник снова смолк, задумавшись.
- Если вы предпочитаете сохранить тайну, я не буду настаивать.
- Нет. Вы, человек ученый и друг его юности, должны знать. Я расскажу все так, как мне запомнилось из наших долгих бесед с доктором Тэтару. У него была совершенно особенная концепция болезней. По доктору Тэтару, болезни представляют собой наш единственный шанс вернуть то, что утратили наши прародители, Адам и Ева, а именно: вечную молодость и бесконечно долгую жизнь. У меня он все добивался, что говорят ветхозаветные апокрифы о генезисе и назначении болезней. Потому что, видите ли, он не мог увязать свою концепцию с Божественным промыслом. Почему, говорит, почему все раковые больные в скором времени не только излечатся, но и омолодятся, тогда как медицине понадобятся еще годы и годы, чтобы поставить процесс периодической регенерации на службу здоровым людям? Вы понимаете, к чему он клонил?
- По-моему, да. Пока что единственный шанс омоложения дает неоплазия. И он, наверное, считал, что это несправедливо.
- Про несправедливость я от него не слышал. Его волновал боготайный смысл такого мироустройства, при котором только те, кому грозит наистрашнейшая опасность, имеют шанс обрести юность без старости…
- …и жизнь без смерти,- не удержался Заломит.
- Ну, это вы хватили - жизнь без смерти. Он вот что выпытывал у меня: не допускает ли богословская мысль, что по самой диалектике Творения толчком к началу регенерации служит единственно угроза смерти? А не то его искушали еретические мысли. Скажет, бывало: "Лютер же призывал нас грешить - "Ресса fortiter". Не согрешишь - не спасешься. И здесь точно так же…" Я его осаживал: "Остановитесь, доктор, не впадайте в грех гордыни…"
- Простите, святой отец, перебью. Мне непонятно, как он, Аурелиан Тэтару, медицинское светило, - как он дошел до увлечения богословием?
- Я тоже сначала не понимал и однажды спросил его напрямик. А он: "От отчаяния, святой отец. Я подался в теологию от отчаяния. Никакая иная система не давала мне свести воедино постулаты и выводы моего открытия. Теперь у меня нет никакого сомнения, что разрастание клеток в первозданном своем виде представляло процесс регенерации, который впоследствии был заблокирован амнезией. Амнезия же объясняется не иначе как тем, что человек в своей биологической истории прошел через катастрофу мутации. Но когда это могло быть? Только у начала начал, поскольку все найденные до сих пор при раскопках останки первобытных людей сохранили свидетельства того, что те были, как мы, подвержены болезням и старению. Значит, мутация имела место в эпоху - мифическую или нет, мне все равно, я ученый и обаянию слов не поддаюсь, - так вот, в эпоху, следующую непосредственно за изгнанием из рая. Кара, о коей говорится в третьей главе Книги Бытия, - это амнезия. Человеческое тело просто-напросто забыло главное: свою способность к саморегенерации…"
Он наконец решился, рывком соскочил с кровати и включил свет. Двадцать пять минут третьего. "Можно не стараться, до рассвета все равно уснуть не получится. Лучше запишу, прямо как придется…"
Он на скорую руку оделся, ежась от холода. Сел на край кровати, раскрыл тетрадь. "Надо начать вот с этого: что Аурелиан сказал ему про амнезию…"Черкнул несколько строк и наморщил лоб. "Что-то еще было сказано про амнезию, в другом контексте, но тоже значительно… А, Вавилонская башня". Он поспешно перелистнул страницу. "Вавилонская башня, отец Калиник, - самый яркий пример амнезии. Люди принялись за дело дерзкое, абсурдное, кощунственное, если угодно. Но они знали, чего хотят. Они хотели возвести башню до самого неба. Бог помешал им очень простым способом: подверг их мутации, на сей раз ментального порядка. Раздробил их общий язык так, что они перестали понимать друг друга. Цели, даже, предположим, незабытой, им было уже не достичь, поскольку деятельность этой тысячной толпы превратилась в хаос, в метание без смысла, без порядка - точь-в-точь гигантское, чудовищное разрастание клеток…"
Он записал: "Вавилон, самый яркий пример амнезии…" Остановился. Пожалуй, гораздо проще будет продиктовать все на диктофон, завтра или послезавтра, на работе. И тут сообразил, что отец Калиник так ничего и не сказал про их последнюю встречу с Аурелианом Тэтару, за пару дней до несчастного случая. Он судорожно вскочил. "Надо будет вернуться завтра утром, разыскать Калинина…" Но он-то хорош, даже не спросил! А ведь просидели два часа на поляне! Как раз шла речь про благотворность болезней ("Только у последней черты, - говорил доктор Тэтару, - прорастают ростки спасения…"), когда сверху, от турбазы, налетела целая экскурсия.
- С этим цветком связана наикрасивейшая легенда, - произнес Калиник. - Я от многих ее слышал.
Кое-кто из туристов остановился послушать.
- Однако нам пора, - закончил Калиник, рассказав легенду, - если мы хотим до темноты попасть в Крэчуну…
В машине он вдруг вспомнил, с каким удовольствием развернул телеграмму из Бухареста. Как перечел ее несколько раз, а потом пошел в лабораторию оповестить начальника. Ключевые дни в жизни натуралиста, как сказал Линней… Линней? Да, точно, он. Ключевые дни в жизни натуралиста - это…