Айрант многообещающе кашлянул, кажется - немного засмущался, набрал в грудь воздуха и с четко выраженной интонацией начал читать:
– Мир тошнит меня до рвоты,
В нем - скоты и идиоты.
Ну житуха, твою мать!
Дайте место порыгать…
Наступившая тишина была особенно торжественной - лирической, наверное. Айрант уперся взглядом в своего командира, но тот даже не улыбнулся. Лишь вздохнул, затем посмотрел на меняющиеся цифры бортовых часов, где маленькие двузначные числа постоянно меняли свои значения, даже не ведая, что этим самым двигают время во Вселенной.
– Поэма закончена?
– Да. Но если меня посетит вдохновение, я сочиню еще одну. А потом еще и еще…
– С тобой хотя бы в течение пяти минут можно поговорить серьезно?
– Можно, если как следует приподнатужиться. Кстати, я еще и сказки сочинять умею! Вот одно из моих последних творений под названием "Ялбе", там в некой сказочной стране прекрасный юноша Йух и целомудренная девушка Адзип нежно любили друг друга.
– Какие еще, к сволочам, сказки?! - Кьюнг вскочил и от злости пнул ни в чем неповинное кресло. - Повторяю: я пришел поговорить о серьезных вещах! Или тебе плевать, у кого из нас в глотке окажется следующий нож?!
– Чего ты так завелся? Я к твоим услугам. Говори, чего надо.
Капитан впервые заглянул внутрь себя и в ворох накопившихся там вопросов, и вдруг понял, что пришел он сюда не за поиском ответов, а… сам уже не помнил, для чего. Может, просто хотел разделить с остальными слабую тлеющую надежду…
– Последнее время вроде все спокойно. Даже чересчур спокойно, что возникает немного диковатое ощущение, будто ничего и не было… Как ты думаешь, может наш неуловимый убийца понял, что мы вооружены и убрался восвояси?
– Лучшей версией будет, если он подох.
– Еще одна мысль: если "Астория" оставила его здесь одного, разумно ли предположить, что она за ним вернется? Не могли же они просто так обречь его на голодную смерть? Может, он отбывает какое-то наказание?
Айрант взял со стола маленькую безделушку (какой-то фетиш: амулет или талисман?) и принялся вертеть ее в руках - скорее всего неосознанно, просто надо было чем-то занять пустующие руки, пока шла напряженная работа мозга. Уже давненько его начала терзать одна довольно банальная идея, еще никому не высказанная, и теперь, кажется, наступило время вынести ее на всеобщее обсуждение.
– Ты знал членов этого экипажа? - спросил он.
– Всех до единого. И все - нормальные жизнерадостные, вполне здоровые люди.
– Я знал только двоих, но и о них могу сказать то же самое. - Талисман, как акробат, продолжал вращаться между его пальцами, и капитан наконец разглядел, что это был фарфоровый белый медведь с обломанными ушами. - А теперь… теперь попытайся изобразить умную физиономию и выслушай, что я тебе скажу: все больше и больше у меня складывается подозрение, что никакого убийцы никогда не было.
– То есть…
– Нож попал к нам случайно. Оди умер от собственного страха. Линд покончил собой.
– А причина?
– Причина, назовем ее ПЕРВОПРИЧИНОЙ, здесь может быть только одна - сумасшествие.
Капитан хотел спросить "чье сумасшествие?", но задал совсем другой вопрос:
– А свечение на могилах? Исчезновение вещей? Кто, по твоему собственному утверждению, читал мой бортовой журнал на кладбище?
– Плюнь на все это. Ничего не было. Осязаемые галлюцинации - первая степень помешательства.
– Когда же наступит вторая степень?
– Когда ты выйдешь на улицу и на небе вместо звезд увидишь большую фигу, направленную прямо на тебя.
– Если ты еще шутишь, значит, у тебя крепкие нервы.
– Не жалуюсь.
Капитан удалился - тихо, бесшумно, не сказав больше ни единого слова и делая свое явление похожим на мистическое наваждение. Он направился к каюте Фастера. А тот только что поднялся с колен и еще продолжал по инерции перебирать четки.
– Я тебе не помешал?
– Нет, заходи.
Кьюнг обнаружил себя в обществе духовных учителей, их абсолютно живые пронзительные взоры, как с икон, смотрящие с портретов не смогла бы почувствовать только самая черствая, закостенелая в атеистическом невежестве душа. Кьюнг, видимо, все же не относился к категории безнадежных безбожников. Почувствовал. И даже - прочувствовал. Несомненно, в этой каюте пребывал совершенно иной дух, явившийся из запредельного мира. Все вокруг было пропитано молитвами и текстами священных книг - дышало святостью и отражало эту святость. Всякий, кто попадал сюда, невольно ощущал перемену в самом себе.
– Фастер, я хотел бы с тобой кое о чем потолковать.
– Садись.
– Ты случайно не сочинил никакой поэмы?
– Чего? - последовало искреннее изумление, и светлые брови неестественным образом изогнулись.
– Ну, тогда сразу приступим к делу. Желаю побеседовать с тобой как человек разумный с человеком разумным. Думаю, мы найдем общий язык. Я всегда был материалистом и этого не скрывал, но притом уважительно относился к людям высоких идей, если… если чувствовал, что эти идеи являются сутью их жизни, а не прикрытием, под которым таится нечто другое. Хочу тебя спросить, только хорошо подумай, прежде чем ответить: ты до сих пор считаешь, что планета населена душами умерших, и что все убийства и прочие проказы дело их рук? - по серьезному, немного встревоженному тону капитана можно было сделать ошибочное допущение, что он сам чуть ли не верит в это.
Фастер некоторое время молчал. Казалось, он думает над поставленным вопросом, но на самом деле он вспоминал недавний сон, который после внутренних колебаний все же решил выложить для постороннего слуха. Просто тоже хотелось поделиться собственными переживаниями. Кьюнг ни разу не перебил, выслушал до конца, при этом выглядел слегка задумчивым. По выражению его лица о большем судить было невозможно. Окончив рассказ, Фастер сделал свои заключения, не дающие ничего определенного:
– Каким образом ОНИ убивают, и кем ОНИ для этого пользуются - сказать трудно. Но то, что для нас кажется убийством, для НИХ - приглашение в лучший мир.
Ох, как стара и как заиграна эта пластинка! Кто-то высказал одну рациональную мысль: мол, если из всех религий выжать соки, то по сути своей они станут абсолютно одинаковым набором духовных аксиом: верь, надейся, почитай, не убий, не укради… и т. д. В этом же списке и что-то там о "лучшем мире".
– ОНИ - надо понимать, души умерших?
– Это МЫ, только в недалеком будущем.
– Ну что ж, благодарю за проповедь, вернее - за откровенность. Я пошел спать. Благодарение твоему Брахме, что он не лишил нас этого, пожалуй, последнего удовольствия.
Дверь каюты с мягким нежным звуком отворилась и почти тут же захлопнулась, оставив каждого наедине с глубокомысленным одиночеством.
"Гермес" - это металлическое рукотворное божество - безучастно продолжал возвышаться над поверхностью планеты, проникая в самую гущу небесной темноты, как бы соединяя собой небо и землю, если то, что вверху, вообще мыслимо назвать небом, а то, что внизу - землей. Его двенадцать опор мертвой хваткой вонзились в пески. Он держал планету в своих цепких объятиях или она его - предмет риторических споров, но он был беспристрастным свидетелем всех происходящих здесь событий, молчаливым хранителем тайн, безгласным глашатаем мертвой тишины и слепого безмолвия, проповедником прибывшего разума и недоуменным наблюдателем творящегося здесь безумия. Он, подобно фантастическим кораблям будущего, не обладал интеллектом, тем более - был лишен чувств, индифферентно перенося все происходящее. Его металлическое спокойствие временами передавалось и экипажу - тогда у них среди тревог и неосознанных волнений наступали периоды зыбкого затишья: работа шла своим чередом, страхи притуплялись, воскресала робкая надежда на что-то лучшее, существующее вне этой темноты. А мысль, что они когда-то все же вырвутся из ее плена, придавала сил продолжать свой подвиг. Но никто еще не знал, насколько обманчив пьянящий покой и насколько убийственно излишнее расслабление. Даже Фастер своим эзотерическим зрением не мог предвидеть, что с горизонта будущности на них накатывается новая волна тревог, новый смерч беспощадных событий, ломающих рамки всякой логики и парализуя всякое здравое осмысление действительности. В лексиконе экипажа этот период будет назван эпохой Кукольного Театра. Представление вот-вот начнется, потерпите, господа… Все, что случалось раньше, поддавалось хоть какому-то натянутому объяснению. Но то, что началось твориться сейчас, воистину было последним детищем нонсенса. Абсурд, оказывается, самая капризная вещь на свете, порой вытворяет такие фокусы, что и в голову не придут. Понятие о реальных вещах и их законах было перевернуто, здравое мышление стало почитаться забавой где-то живущих людей, научный детерминизм - лишь вымыслом наивных философов. Страх, как единственная реальная субстанция, существующая на Флинтронне, диффузией проник в тело каждого, охладил кровь и каким-то острым заледенелым куском отложился в сердце. Здесь уже не было смельчаков, не осталось героев - они закончились.
* * *
Айрант проснулся раньше всех, от души выругался, оделся и направился в грузовой отсек, полагая, что остальные уже там. Огни звездолета еще брезжили рассветом и не горели на полную яркость. Утренние краски, разлитые по бесконечному лабиринту переходных салонов (по виртуальным джунглям, степям и водным просторам), у него, как у поэта, должны бы вызвать чувство всего прекрасного и произвести вдохновение к очередному сонету, но что-то уж со слишком невзрачной физиономией он открывал шлюзовое соединение и со слишком долгим ворчанием, проклиная все сущее, приветствовал вечно спящих пассажиров.
– Привет, консервы! Бока еще свои не отлежали?
Единственное, что хоть немного радовало глаз, это полуопустевшие стеллажи: худо-бедно, а почти половина работы была преодолена, половина навозной кучи перекидана - с одного пустого места на другое пустое место. Сравнение, конечно, циничное, но более деликатного ему в голову ничего не приходило. Казалось, уже само сознание пропитано миазмами разлагающихся трупов.
Сколько же прошло времени с момента посадки? Его никто не считал. Наверное месяца три-четыре или побольше. Время здесь, как застоявшаяся болотная жижа, также смердело и воняло. День старта, если до него вообще суждено будет дожить, пожалуй, пожизненно останется днем историческим - черно-красным листком календаря. Исход. Возвращение с потустороннего мира. Великое Избавление. Отмечать будут до самой старости, возможно - все вместе.
Айрант еще и еще раз подумал: какой мерзкий, неблагородный, откровенно-унизительный труд выпал на его долю и, если бы за него не платили приличные деньги, он под страхом смерти бы не сунулся в эту провонявшуюся метаном бездну. Он считался, во всяком случае - считал себя здесь человеком с самыми крепкими нервами и относительно устойчивой психикой (второе, конечно, спорно), но когда его взгляд вдруг скользнул в глубину отсека, он почувствовал, что его ноги, эти две надежные опоры в жизни, предательски подкосились, сердце замерло, как бы задумалось - стучать или не стучать, ум до предела напрягся, тужась осилить увиденное. Айрант зажмурил глаза, потряс головой, еще раз зло и откровенно выругался, но наваждение не пропадало.
Один из покойников каким-то образом вылез из полиэританового пакета и сидел на полу, возможно, о чем-то размышляя, при этом выпучив свои бесцветные глаза прямо ему в лицо. В одной его руке была зажата рюмка, правда, ничем не наполненная, в другой меж пальцев торчала еще дымящаяся сигарета. Вот так… Факт преподнесен несколько скупо, без удручающих риторических красок, да впрочем, здесь они излишни - важен сам ФАКТ. Ну, давайте к нему добавим, что все это выглядело "зловеще", "устрашающе", "ужасающе", "потрясающе", "душевно угнетающе"… какими еще словами пользуются сочинители мистических триллеров? Да и что от этого изменится? - Ничего. Покойник сидел и смотрел. Бортмех стоял и молчал. Как два придурка, от тупости не зная, что сказать друг другу. Никто даже не поздоровался. Труп находился без единого движения, воплощая собой вершину вселенского безумия и окончательно испепеляя то, что когда-то называлось здравым рассудком. Нет, он не пошевелил головой, не моргнул глазом, не принялся, подобно зомби, расхаживать по грузовому отсеку - он был и оставался самим собой, то есть настоящим трупом, но одним только своим видом уничтожал всякое присутствие духа у тех, кто еще считался живым. Айрант снова потряс головой, потом последовала откровенная матершинная брань, заменявшая ему молитвы, и тихо произнес: "бред…".
– Бред! Бред! Бред! - он уже орал во всю глотку, потом сорвался с места и ринулся в каюту капитана, пиная все попадающиеся под ноги предметы.
Кьюнг уже оделся и, когда увидел своего бортмеханика сильно возбужденного с дико сверкающими глазами, равнодушно произнес:
– У тебя вид, как у человека чем-то озабоченного. Может, не идет рифма к новой поэме?
– Иди со мной!! - рявкнул Айрант так, словно готов был убить одним своим голосом. - Ты наш начальник, человек правильных извилин в голове, должен наконец объяснить мне, тугодуму, что здесь происходит!
– Не понимаю, чего тебе надо?! Ты что, пьян?
Айрант схватил капитана за шиворот и поволок из каюты, не переставая орать:
– Ты меня заманил на эту чертову планету! Ты мне обещал спокойную работу, говорил, что здесь тишина и блаженное уединение! Ты, скотина, затащил меня в это логово чертей и свихнувшихся трупов! Иди теперь объясняй, что вытворяют твои пассажиры!
Кьюнг наконец начал соображать:
– Что-нибудь в грузовом отсеке?
– Иди!!
Покойник находился на том же месте и в той же позе. Выставив свои безжизненные нахальные глаза в пустоту, откинув голову и небрежно распластав ноги, он словно делал вызов не только мыслимым законам, но и своим ошеломленным посетителям. Кьюнг подошел и тихо толкнул его в плечо. Тот упал не проявив никакого сопротивления или признаков воскресшей жизни. Рюмка выпала и разбилась - вот этот звон, пожалуй, и был единственным отзвуком чего-то живого.
– Он мертв, - сделал свое заключение капитан.
– Разумно! Только не понимаю - как ты догадался?!
– Сам он не мог вылезти и закурить сигарету.
– И этот вывод логичен.
Кьюнг вдруг сверкнул глазами: что-то там перевернулось, что-то закипело внутри… Он буквально проткнул взглядом своего коллегу и с ядовитым шипением выдавил из себя:
– Значит… это чья-то идиотская шутка!
– Мне она не показалась ни остроумной, ни смешной.
– Но ведь кроме нас на звездолет проникнуть никто не мог! Дверь блокирована! - капитан, кажется, прозрев, подошел к стеллажам и принялся стучать кулаками о стальные перегородки. - Невероятно!.. Неужели это все-таки кто-то из нас?! Три живые души и один небогатый мозгами робот в радиусе многих световых лет, и не могут разобраться - кто из них убийца?!
Стеллажи невольно содрогались под ударами его взбесившихся кулаков. Из груди извергались стоны - не поймешь: отчаяния или ярости.
– Да угомонись ты! Если здесь замешан тот самый убийца, причем - один из нас, то зачем?.. ЗАЧЕМ ему понадобилось устраивать эти фокусы? Ведь он вооружен! Не проще ли было выстрелить нам в спины?
– Я сам ничего не понимаю…
Оба подозрительно-настороженным взором осмотрели остальных пассажиров: все они тихо, будто в глубоком сне, лежали на своих местах, как утомленные до смерти работники, окончившие смену и упавшие в общем бараке. В душе поселилось нехорошее чувство: так и казалось, что вот-вот послышится чей-то храп или вот-вот кто-то пошевельнется…
Бред!
– Что будем делать, капитан?
– РАБОТАТЬ!!! - Кьюнг заорал так, словно у него внутри перемкнуло все оголенные нервы. - Мы должны выполнить свое дело и вернуться! А всеми этими странными явлениями пускай занимаются специалисты по сумасшествию!
На следующее утро картина выглядела еще более сумасбродной. В грузовой отсек первым зашел Фастер и обнаружил, что трое покойников: два старика и одна молодая девушка неподвижно сидят с зажатыми в руках картами, якобы играя в покер или еще что-то. На полу лежали скомканные бумажные купюры - надо полагать, ставки. Ни усиленные молитвы, ни призвание имени великого Брахмы не помогли избавиться от этого наваждения. Несомненно, факт был реален и до дикости очевиден: пассажиры покинули свои лежачие места и расселись в тесной компании с застывшими масками на лицах, на которых отпечаталась мимика мертвого азарта.
Их вернули на свои места, и те даже не сопротивлялись. Было ясно одно: трупы по своей физиологической сущности оставались трупами: неподвижными, бездыханными, абсолютно бесчувственными. Просто человекообразный материал - корм тем маленьким паразитам, что копошились в песках. Быть может, сырье (прости, Господи, за это слово) для зачатка новой эволюции организмов. Из праха встаем, в прах возвращаемся, чтобы снова из праха же и встать…
Еще на другое утро Фабиан доложил своим "господам" о странной эротической сцене, которую обнаружил в грузовом отсеке. Двое усопших, мужчина и женщина, лежали в обнимку полностью обнаженные в соответствующих позах, не проявляя при этом ни искорки хотя бы тлеющей жизни, хотя бы призрачного движения (тем более сексуальности). Мир вокруг все откровеннее съезжал с собственных катушек.
– Всем сохранять спокойствие! - кричал Кьюнг. - На Земле, как написано в религиозных книгах, мертвые вообще ходили и разговаривали. Причем, никто этому не удивлялся. Запомните одно: эта планета с ее мрачными причудами не должна сломить нашу волю! Мы обязаны выполнить свою работу и также обязаны благополучно вернуться назад!
Кьюнг и сам понимал, что говорит это не столько из собственных убеждений, сколько от бессилия придумать что-то более разумное. Кукольный Театр, как настойчивое осязаемое наваждение, продолжался: каждое утро в одно и то же время, словно захватывающий телесериал. В начале любой рабочей смены кто-нибудь из умерших обязательно вылазил из своего пакета и располагался в другом месте: то с сигаретой в зубах, то с книгой, зажатой омертвелыми пальцами, то в компании себе подобных. Словом - театр бездушных актеров, пытающихся сыграть роли живых в пьесе под названием "Восставшие от скуки". Играли, конечно, плохо и бездарно, зато - впечатляюще. Причем, никто никогда не видел, как покойники двигаются самостоятельно, и это волей-неволей возвращало к изначальной мысли, что ими кто-то манипулирует.