– Если его убивали, то почему он не вызвал нас по связи?!
– Значит, спал…
– Дверь была на замке! Замок мог разблокировать только один из нас!
– Пойдем-ка глянем! - бортмех сорвался с места и побежал к каюте Фастера.
Тут было произведено новое открытие, вносящее еще больше неясности в неясность уже существующую. На каждом из восьми ножей имелась знакомая надпись: "АСТОРИЯ".
– Еще раз обыскать весь звездолет!! - рявкнул Кьюнг. Стены вздрогнули и эхом отразили его приказ по лабиринту переходных салонов. - Уж восемь ножей с другого корабля не могли попасть сюда по счастливой случайности!
Озверевшие от бешенства, растерянные от недоумения, они вновь принялись переворачивать отсек за отсеком, надеясь отыскать хоть какие-то следы неуловимого убийцы - все тщетно… "Гермес" был чуть ли не вывернут наизнанку: каждый уголок, каждая подозрительная тень, все емкости, контейнеры, и то, что лишь напоминало собой емкости или контейнеры, также шкафы, полки, межъярусные переходы - все подряд было подвергнуто тщательному осмотру. Бесполезно.
– Если он бродит где-то около звездолета, а по ночам каким-то образом умудряется проникнуть внутрь? - предположил капитан, обретая потихоньку способность здраво рассуждать. - Как можно его вычислить? Поискать снаружи?
– В галактической темноте? - бортмех махнул рукой. Ясно, что затея бессмысленная.
– Тогда подстроить ловушку! Выследить его ночью, когда он будет находиться здесь… Надо же что-то делать!
– У нас огнестрельное оружие! А придурок Фастер от него отказался! Сейчас был бы жив!
– Что ты предлагаешь?
Айрант неспеша поставил на место опрокинутый стол, уперся в него обоими кулаками и пристально взглянул на капитана. Он был взведен до крайности. В подобных случаях его огненно-рыжая шевелюра, казалось, полыхала в лучах неонового света, маленькие глазенки на непомерно широком лице начинали сверкать от ярости. Сейчас он обязательно что-нибудь заорет: просто по-иному стресс снимать он не умел… Но нет. Последующую реплику бортмех произнес совершенно спокойным голосом с грамотной отчеканенной дикцией:
– Послушай меня, навигатор звездного корабля "Алые паруса галактики". Может, хватит строить из себя героев? Они только в сказках бывают. Я предлагаю самое разумное решение: сматываться отсюда куда-нибудь подальше, хоть к чертям в ад, хоть к сволочам в рай, лишь бы подальше от этого гиблого места. Вот такое мое мнение. Изложить в письменном виде?
Кьюнг изменился в лице. В нем проснулось прежнее человеческое достоинство, прогоняющее страх и растерянность. Его профессиональная гордость была снова задета и восставала против собственного уничижения.
– Ну уж нет… За исход похоронной компании перед Центром отвечаю я, а не ты. Ты даже не можешь вообразить себе, что предлагаешь. Допустим, вернулись мы на Землю, меня, разумеется, спрашивают: почему работа на планете не закончена? Что я им отвечу?.. А главное: что обо мне потом будут говорить?.. Капитан Нилтон трусливо бежал с Флинтронны потому что испугался темноты и покойников! Этого никто не услышит! Никто!
– Расскажи им все как есть! Давай пошлем подпространственный радиосигнал и подождем ответ!
– Не будь идиотом! Думаешь, кто-то поверит тому бреду, что здесь творится? Как трупы сами ходят в туалет, слоняются по ночам, мешают спать, играют в карты от безделья. Нас просто засмеют! А за глаза будут говорить, что мы сами перерезали друг друга!
Айрант замолчал. Надолго. Его разум подсказывал, что капитан прав, душа же стремилась, просто рвалась покинуть этот безумный мир и навсегда вычеркнуть его из своей памяти. Разбушевавшиеся чувства пытались спорить с доводами рассудка. Извечная борьба духа и плоти, никогда ничем не оканчивающаяся, лишь одно одерживает временную победу над другим. От внутренней сумятицы, казалось, и снаружи происходил такой же сумбурный, беспричинный, совершенно непоследовательный, алогичный круговорот событий. Внутренний и внешний мир, зеркально отражая друг друга, словно через кривые линзы, уродовали до неузнаваемости некогда нормальный и закономерный ход вещей.
"Будь все проклято!". - Самое мудрое изречение самого выдающегося философа Сорнетта. Ходит легенда, что прежде чем произнести эти три слова, он в течение сорока лет пребывал в молчании, живя отшельником на планете Зелон. И сказав ЭТО, отдал Богу душу.
Да… Ситуация не вдохновляла своей перспективностью. Более двадцати тысяч покойников еще ожидали своего захоронения. Хотелось поскорее запрятать их в глубину песков и забыть эти восковые лица тех, кого уже нельзя назвать людьми. Пускай они лежат там. Пускай терпеливо дожидаются обещанного им воскресения мертвых. Пускай больше не мотают нервы еще живущим. Если кому-то из двоих оставшихся и суждено вернуться на Землю, то там лишь только один вид умершего человека пожизненно будет будоражить в памяти безумные месяцы, проведенные на Флинтронне. Образ трупа превратится в хроническую болезнь, могилы станут вызывать аллергию. Но даже до этих светлых дней и их содержательных воспоминаний надо дожить. Сам факт возвращения находился уже под большим сомнением. Об этом не любили говорить вслух, но тревожная неуверенность, облаченная в форму недоброго предчувствия, засела у каждого в душе. Ведь "Астория" все-таки исчезла, и похоже - навсегда…
– У тебя есть вообще какие-нибудь дельные предложения? - спросил Кьюнг после продолжительной задумчивости.
– Есть.
– Я слушаю.
– Сделать самогонный аппарат и нажраться как свиньям.
Капитан вдруг понял, что обретает способность предчувствовать ответы Айранта на задаваемые вопросы. Он поглядел в глаза своему бортмеханику - этак, с каким-то любопытством, и испытал в этот момент… кажется, зависть. Странное дело: именно зависть! Он не мог понять одного: как в такой ситуации, когда они со всех сторон зажаты в тисках, и жизнь каждого не стоит и цента, причем, нарисованного на туалетной бумаге, - как здесь можно сохранять такую твердость духа, а на смертоносные вопросы с легкостью откидывать фривольные шуточки?
До него еще просто не доходило, что Айрант говорит на полном серьезе, поэтому ответ последовал предельно кратким:
– Запрещено.
– Этим сволочам тоже запрещено мертвым вставать из морга, причем - законами природы! А они плевать хотели на все запреты!
Что-то там перевернулось внутри. Кьюнг призадумался и только теперь понял, что в этой идее есть нечто ценное. Нахлынула волна какой-то обреченной усталости и вдруг захотелось забыться, хоть на некоторое время: уйти из этого мира, убежать от его проблем: кануть в бездну, кинуться в море - куда угодно, только бы немного отдохнуть от самого понятия "жизнь". Погрузиться в лекарственную хмель и ни о чем не думать… Нужна была хоть какая-то отдушина, хоть слабая разрядка для нервов, иначе психика просто не выдержит.
В тот же день вечером оба были уже в стельку пьяные и едва стояли на ногах. Бормоча друг другу невнятную ругань, они принялись натягивать скафандры, чтобы отправиться на планету для свершения подвигов. Немного погодя из "Гермеса" вывалились две неуклюжие фигуры. Они стояли в обнимку, слегка пошатываясь, но не от ветра и не от изменчивой гравитации, а от блаженного сознания того, что они герои, и им на все наплевать. Вокруг, как и прежде, царила нескончаемая ночь, которую резали лучи пьяных фонарей.
– Всех убью!! - вдохновенно орал Айрант, размахивая плазмопистолетом. - Всех до одного!
Кьюнг сделал несколько неуверенных движений, но чувствуя, что планета уходит из под ног, схватился за плечи своего напарника. Их скафандры столкнулись друг с другом обзорными стеклами. Перед мутным взором капитана возникла лохматая рыжая шевелюра и два покрасневших глаза, с трудом воспринимающие то, что видят. И он задал риторический вопрос, без которого не обходилась еще ни одна достойная пьянка:
– Скажи… ты маня уважаешь?
Они какое-то время стояли в обнимку, и каждый не падал только потому, что держался за своего товарища. По сути, они сейчас являлись ОДНИМ ЦЕЛЫМ, стоящим на четырех ногах. Айрант перебрал в голове множество вариантов, прежде чем ответить, потом заорал по радиосвязи:
– Да!!
Кьюнг отвел взор в сторону. Тьма, господствующая над планетой, сделалась какой-то веселой, легкой, беззаботной. В ней то сверкали искры, то слышались далекие песни обитающих здесь чертей, то грезились собственные мысли, которые в нетрезвом состоянии обретают способность вылазить из твоей головы.
– Где этот маньяк из "Астории"?! Мы-ы должны-ы это… найти его! Сейчас! Немедленно! - он произвел один выстрел в дремлющую пустоту. Плазменный импульс вспыхнувшей на мгновенье молнией озарил бескрайние пески. Мир на секунду появился и снова потух. - А ну, выходи, трус поганый! Куда стряпался… то есть, спрятался… то есть, тьфу… А подать его сюда! НЕМЕДЛЯ! - он нацелился в другую точку мрака и выстрелил еще пару раз.
Айрант долго вглядывался в черную непроницаемую завесу, пытаясь разобрать: попал ли капитан в намеченную цель. Потом он закрыл глаза и стал медленно засыпать… Проснулся он тут же. От удара головой о поверхность. Затем встал на четвереньки и запел какую-то песню. Капитан, уже не обращая внимания на своего коллегу, который, как оказалось, не только талантливый поэт, но и видный композитор, пошел вперед и продолжал кричать:
– Никто! Ни-ик-кто не заставит меня поверить в то, что… эти… как их… души умерших парят над могилами! Ни-ик-кто!!
– Ты прав, мой друг! - поддержал его оставшийся позади Айрант, он уже умудрился подняться с колен и тут же шлепнулся на заднее место. - Все это выдумки Фастера! Давай-ка лучше споем чего-нибудь…
– Я не верю Ни Во Что!! - продолжал свою проповедь Кьюнг. - А только в то, что вижу перед своими глазами! И чтобы души летали… - он принялся размахивать руками, демонстрируя каким образом вообще можно взлететь, - это полный бред!
Планета оказалась нема и глуха к разгневанным возгласам ее незваных гостей. Пески продолжали спать под черным саваном вездесущей ночи. Воздух загустел и был вязким как жидкость. Твердое бесконечно-далекое небо напоминало опрокинутую кверху дном бездну, в которой навеки окаменели брызги звездного света. Вселенная словно вымерла, оставив их двоих, но не из милости, а лишь для того, чтоб было кому осмыслить этот трагический факт. Остался ли хоть где-нибудь, хоть кто-нибудь еще из живых?.. На тысячи парсеков вокруг: хотя бы единственная живая душа… Были бы потрезвее, может, и задумались бы.
Немного еще покричав и угрожающе помахав кулаками, они заползли обратно в звездолет. Каждый добрался до своей каюты и прямо в скафандре рухнул на кровать. Наутро хмель прошла, голова трещала, мысли путались в извилинах мозга, и потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, что здесь вообще происходит. Кьюнг вяло стянул с себя скафандр, он был весь мокрый от пота. Встал, покряхтел языком, поскрипел суставами и, проклиная все сущее, направился в душ. В переходных салонах уныло слонялся Фабиан, как кающийся грешник: низко опустив голову и едва переставляя ногами. Кажется, он стал еще больше хромать, а его сустав на левой руке временами подергивался, что являлось тревожным признаком электронной эпилепсии.
– Сэр, непо… сэр, неполад… неполадки, сэр… неисправность в блоках А-786WS, А-988WS, непо… неполадки… - даже тембр его голоса сильно изменился, появилась хрипота, словно у астматика, треск, различные шумы.
Кьюнг безнадежно махнул рукой.
– Фастера нет, а я тебе ничем помочь не могу. Я не специалист… Вот если б тебе нужно было гайку на заднице потуже затянуть - это всегда пожалуйста, а исправить проблемы микроэлектроники… тут меня уволь, - и он вяло вздохнул.
Затем путь лежал в таверну. Айрант уже находился там, наливая себе в стакан очередную порцию огненной жидкости.
– Ну, все! Хватит! - пришлось рявкнуть, иначе до него не доходило. - Пора браться за работу!
Айрант не стал спорить, он просто вылил содержимое стакана в свою внутренность и поморщился от удовольствия. Затем взял внушительный кусок только что согретых окороков и, аппетитно чавкая, принялся поглощать свою закуску. После воодушевленно произнес:
– Извини, друг, но сегодня просто грех не выпить. Я отмечаю Великое Событие.
Капитан наморщился:
– Чего ты там несешь? Какое еще событие?
– День рождения нашей Вселенной. По моим математическим подсчетам ровно двадцать миллиардов лет назад, в ночь с четверга на пятницу произошел Большой Взрыв, и проявился мир, в котором мы счастливо живем. Согласись, разве это не повод, чтобы выпить? - и пустой стакан вновь стал наполняться остатками самогона.
– Что ты за придурок?
– Не-е… не придурок, - Айрант пьяно поводил пальцем в отрицательном жесте, - а умнейший из всех людей! Двадцать миллиардов старушке стукнуло…
– Скажи, а на завтра у тебя никаких Великих Событий не запланировано?
Бортмех пропустил в себя еще одну порцию жидкой радости и даже зарычал от счастья.
– Завтра… я отмечу то, как круто я отмечал сегодня! Кстати, тебе налить?
– У меня есть предложение, - Кьюнг резко сменил тему, отставляя в сторону бутылку. - Работаем по шестнадцать часов в сутки, а для отдыха и восьми часов достаточно. Не красны девицы, перетерпим.
– Мне все равно. - Айрант прицелился, кинул косточку, надеясь попасть в мусорное ведро, но угодил прямо в стенку. - Прежде надо похоронить Фастера.
– Разумеется… Я думаю, работать надо втроем, если этого калеку Фабиана вообще можно назвать работником. Необходимо проявлять крайнюю осторожность, стараться всегда быть вместе, почаще оглядываться по сторонам. Короче, сам должен соображать, что от этого зависит наша жизнь. Девяносто процентов из ста, что во всем этом деле замешан свихнувшийся маньяк из "Астории". Наверняка он слоняется где-то на планете, выслеживая новую жертву.
Бортмех вяло пожал плечами.
– Кажется, у него уже кончились ножи.
– Было б лучше, если б у него кончился кислород.
– Кстати, сегодня не было Кукольного Театра?
– Не знаю, я еще не ходил в грузовой отсек… Да хватит лакать! - заорал Кьюнг, видя как Айрант снова тянется за бутылкой.
– Ты считаешь достаточно?
– Иди готовь планетоход!
Фастер был похоронен на том же месте, рядом с Оди и Линдом. В его бумагах кое-как удалось разыскать фотографию, чтобы наклеить ее на памятник. Рядом повесили четки, как символ его пожизненного подвига. И долго стояли молча, созерцая тишину и вслушиваясь в темноту ночи…
Человек, уходя из этого мира, оставляет после себя какую-то осязаемую пустоту: место, которое уже никто никогда не займет. И еще чувства - томительные, слегка угнетающие, потом они вырождаются в бесстрастные воспоминания, а позже и вовсе гаснут, теряясь в отдаленных уголках памяти. Фастер был самым молчаливым, внутренне уравновешенным, внешне почти незаметным среди всей компании. Почему-то только после его смерти эти достоинства обрели свою ценность. На них теперь стали глядеть не как на закомплексованность обреченного меланхолика, а наконец поняли: что в этом-то и заключается сила духа и та самая победа, о которой много твердят, но никто ничего толком не знает, - победа над самим собой. Его могила являлась самой яркой и внушительной проповедью из всех, что он произнес за свою жизнь. Преданный служитель Брахмы, человек, уповающий на вечное существование души, считающий своим капиталом ее внутренние качества, сейчас наконец-то отправился в тот мир, к встречи с которым готовился почти всю жизнь. Несчетное количество произнесенных мантр и множество бескорыстных добрых дел, как приданое, шли следом за ним. Да, он заслужил как минимум награду среди мертвых и уважение среди живых.
Кьюнг, прежде чем уходить, как-то обреченно произнес:
– Если вдруг окажется, что на самом деле есть Бог и Великий суд, тогда он один из самых счастливых людей на свете.
Айрант промолчал. Но в этом молчании слышалась такая же обреченность.
* * *
И снова этот монотонный, однообразный труд, остохеревший до тошноты в желудке…
Сейчас только приходилось удивляться: чем они поначалу так восхищались? Какую романтику можно было усматривать в пропахших мертвятиной песках и в смрадных могилах? Безжизненная чернота, казалось, заволокла собой весь окружающий мир. (Если этот мир вообще когда-либо существовал.) А тот малый участок кладбища, что озарялся светом сонных прожекторов, как мизерный островок чего-то реального в океане мрака и небытия, ни в коем случае нельзя было назвать жизнью. Лишь бесконечно удаленные, почти угасшие и безликие звезды напоминали изредка о том, что где-то предположительно должна еще существовать Вселенная. Но и те порой казались обычным бытовым миражом.
Планетоход, единственный не знающий уныния и усталости, озабоченно гудел, буравя пески, и озлобленно начинал рычать, как только ему попадался твердый грунт. Из-под его днища периодически выплывали (если выражаться на местном диалекте) однокомнатные неблагоустроенные квартиры: продолговатые неглубокие ямы готовые к приему постояльцев. Тела когда-то живущих людей, одно за другим, скрывались под поверхностью Флинтронны. Как следствие незабвенного Кукольного Театра, у них часто не хватало ног, кистей рук, даже головы, которые приходилось отыскивать и прикладывать на место. Зрелище чем-то напоминало агонизирующие фильмы о четвертой мировой войне, когда трупов на земле было как неубранного помета на деревенских улицах. Тогда тоже днями и ночами только и делали, что хоронили да разгребали завалы.
Всякий раз вспоминая, что вдобавок ко всем премудростям жизни где-то рядом еще бродит свихнувшийся маньяк-убийца, Кьюнг словно пробуждался от состояния вялого сна и для успокоения нащупывал рукоять своего пистолета. Иногда он резко направлял фонарь с какую-нибудь сторону темноты, испытывая судьбу. Но судьба плевать хотела на все его испытания. Временами продолжали свое неистовство тривиальные Галлюции. В лексиконе похоронных компаний они даже писались с заглавной буквы, символизируя основную профессиональную болезнь: слышались то шорохи, то чьи-то шаги, то голоса - звуки, не имеющие реального источника. Айрант утверждал, что вчера, находясь в состоянии крайнего опьянения, он слышал, как где-то бегают и смеются дети. Видать, самогонка была сделана на совесть. Бороться со зрительными галлюцинациями оказалось намного проще: едва успевало что-то померещиться, как иллюзию тут же разрушал луч дальнобойного фонаря.
Айрант работал поглощенный и воодушевленный лишь одной мыслью: поскорее утрамбовать в пески последнего пассажира и сматываться отсюда отныне и на веки веков. Наверное, в банках Земли не существовало такой суммы, за которую его можно было бы еще раз заманить на Флинтронну. Это песчаное болото, омут смертей и страхов, центральная резиденция всех ужасов и кошмаров, теперь, пожалуй, всю оставшуюся жизнь будет занимать объемное место в памяти, но это все же лучше, чем полностью занимать собой все окружающее пространство.