Кьюнг неопределенно поглядел на него сквозь обзорное стекло скафандра. Злобы больше не было. Не было, кажется, и желания мести. Но присутствовало в его глазах что-то уничтожающее. Айрант, не выдержав этого томительного взгляда, закричал:
– Ну я тебе клянусь, что к остальным смертям я непричастен! Ни, тем более, к этим проклятым перемещениям трупов! Неужели ты думаешь, что сознавшись в одном, я бы умолчал о другом?!
– В теле Фастера тоже были ножи…
– Не убивал я его!! - динамики, встроенные в шлем скафандра, даже захрипели от этого возгласа.
Таинственная завеса преступлений немного приоткрылась, но это не вносило никакой ясности в суть происходящего, даже наоборот: вселяло еще больше сумятицы и непонимания.
– Какого черта ты так долго молчал? - спросил Кьюнг.
– Не хватало сил признаться… Я бы мог молчать и дальше, и никто бы об этом никогда не узнал. Но, как видишь, у меня еще не до конца погибла совесть.
Опять тишина и тревожная задумчивость… Что дальше делать, и как правильно поступить? Жизнь у обоих не стоила ни цента, смерть невидимкой кружила где-то поблизости, и порой ощущалось ее касание: омерзительное для тела и тошнотное для души. Не будет преувеличением сказать, что они чувствовали себя лишь немногим живее тех, кто уже находился под песками. Паническая незащищенность перед смертоносным НЕЧТО, обитающим на Флинтронне, убивала последние силы. А впереди еще работа, работа, работа…
– Капитан, не будь дураком. Еще раз повторяю: надо сматываться отсюда!
– Я уже говорил…
– Ты корчишь из себя героя! И думаешь, что тем воздвигаешь себе памятник чести! А на самом деле губишь людей, которых мог бы спасти… - Айрант сопровождал свою речь размашистой жестикуляцией рук, как делают проповедники или вдохновенные ораторы. В скафандре это выглядело особенно нелепо, да и делал он это скорее неосознанно-рефлекторно, а не с целью произвести впечатление на публику.
Публика спала беспробудным сном. Кьюнг, даже не глядя в его сторону, раздраженно спросил:
– Что ты имеешь ввиду? Поясни!
Бортмех приблизился к нему вплотную, так что их шлемы со стуком соприкоснулись, а глаза возбужденно горели, скрестив как в поединке взоры.
– Поясняю: больше всего на свете я ценю жизнь, и жизнь эта, по странному стечению обстоятельств, моя собственная! Теперь слушай дальше и постарайся сообразить! Если из-за твоего рыцарского достоинства мы не вернемся на Землю, они пошлют сюда еще одну экспедицию. И с ней будет тоже, что с нами и с "Асторией" - смерть! Причем, эти новые жертвы, бессмысленные и глупые, которые можно избежать провоцируешь ты своей нерешительностью и своим надутым геройством!.. Ведь если мы сейчас умудримся вырваться из этого болота, да еще ухитримся благополучно достигнуть Земли, все им доходчиво объясним, они вышлют сюда специальный исследовательский корабль, оснащенный современным оружием, и сожгут всех этих чертей, если те на самом деле здесь водятся!
– Можно послать радиосообщение.
– И сколько придется ждать ответ?! В подпространстве сигнал идет отсюда до Маяка восемь суток, и примерно столько же от Маяка до Земли. Заметь: это только в одну сторону, а еще назад. Восемь ю четыре, по версии таблицы умножения, будет тридцать два. Ждать тридцать два дня! Больше месяца! Нас к тому времени уже сожрут!.. К тому же, в радиосообщении не уместишь такой объем информации, чтобы придурок Стробстон смог сообразить, что здесь вообще происходит. Если даже мы этого до сих пор понять не можем!
Две неуклюжие фигуры в скафандрах утомленно присели на песчаный бугор одной из могил. Спорили, сами не зная о чем. Даже не спорили, а так… будоражили связь, получая некое успокоение от звуков человеческого голоса, потому что тишина, да еще затянувшаяся, да еще в самом центре вселенского погоста была отравлена каким-то ядом и действовала на психику похлеще шумной рок-музыки. Бывало, иногда они разговаривали друг с другом лишь для того, чтобы не помрачиться умом во мраке окружающего безмолвия. Сейчас необходимо было найти правильное решение, если оно вообще существовало. Понять: где они находятся, от кого или от чего собираются бежать, внести хоть во что-то хоть какую-то ясность было нестерпимым желанием для обоих. Но увы! Сущая в мире темнота, казалось, проникла в мозг, затормаживая там все процессы, помрачая здравый рассудок и делая его неспособным к осмыслению чего-либо.
Кьюнг начал колебаться. Впервые. Но всерьез. Он вспомнил своих родных, ожидающих его на Земле: жену, дочь, сына, отдавшего себя морю вместо космоса. Он вспомнил недавно родившихся внуков, и сердце болезненно заныло. Проснулась томительная ностальгия, а вместе с ней - желание жить, естественное для любого человека, но часто заглушаемое высокими идеями ума. Долго терпя внутреннюю борьбу и смятение воли, Кьюнг все же постепенно начал приходить к выводу, что Айрант прав. Ослиное упрямство здесь никому ничего не докажет. Он в принципе готов бороться с кем угодно, если б знал главное: С КЕМ? Наконец он произнес:
– Ты меня уговорил. Надо взлетать.
Айрант изверг из себя нечто похожее на облегченный вздох. Потом ласково похлопал капитана по плечу.
– Наверное, подействовали посмертные молитвы Фастера, что к тебе вернулся рассудок.
– А что будем делать с оставшимися покойниками?
– С консервами?
– Прекрати называть их "консервами"! Это бывшие люди в конце концов! За неимением чувства долга, поимей хотя бы совесть!
Айрант криво усмехнулся и произнес:
– Ты знаешь… я ее уже давным-давно поимел.
– Так что делать-то будем?
– Да выбросим их на поверхность! Пускай сами роют себе могилы! Если уж научились шататься по звездолету, то и с этим справятся!
– Перетаскивать двадцать тысяч тел…
– Не надо ничего перетаскивать! Предоставь это дело мне, и я управлюсь за два часа!
То, что происходило на "Гермесе" спустя сорок минут, нельзя охарактеризовать иначе, как глобальный вселенский маразм. Раньше неистовствовали пассажиры, сейчас же, в отместку им, принялись неистовствовать люди. Но те уже сходили с ума ПО-НАСТОЯЩЕМУ. Айрант открыл большой аварийный выход, которым пользовались только в экстренных случаях, то есть практически не пользовались никогда. В обшивке звездолета, служившей надежной защитой от вредного влияния планеты, образовалась прямоугольная черная дыра: окно в безрадостный потухший мир. Губительная вечная ночь проникла и сюда, излучая тьму и холод. Смертоносная метановая атмосфера с шипением и свистом, точь-в-точь как ядовитая змея, вползла внутрь, за считанные секунды заполнив собой все пространство грузового отсека.
Тела мертвых вздрогнули и пошевелились, словно испугались и почувствовали близкую месть за свои недостойные выходки. Послышался рев двигателя, который становился все громче, заглушая всякий звук, недовольный его присутствием. Спустя полминуты неопределенности в отсеке появился планетоход оборудованный под бульдозер. Он притормозил, задумался: достаточно ли справедлива намеченная им кара, затем резко развернулся и, выставив вперед массивный ковш, помчался на полуопустевшие стеллажи.
Трупы перемешивались вместе с железом и древесным настилом, на котором лежали. Черепа сминались, окрашенные серым цветом мозга. Их искореженные агонизирующие лица стали еще больше походить на лица демонов, а не человеков. Ковш резал трупы напополам, выдавливая внутренности и сгребал все в общую массу. И это месиво человеческих костей, раздавленных мышц, вывернутых кишок, похожих на дохлых змей, а также деревянных щепок, ломаных досок и гнутых стальных балок планетоход гнал в сторону черной дыры, где выбрасывал все это на поверхность планеты. Здесь некому было закричать, некому осудить творящееся безумие, некому даже посочувствовать.
Через два часа весь грузовой отсек был очищен от пассажиров. Их выселили со всем имуществом: грубо, бестактно, откровенно по-варварски. Пускай Провидение, если Ему нечем больше заняться, поразмыслит и решит: справедлива или нет уготованная им участь. Прямоугольный осколок чуждого взору черного неба закрылся, и герметизация восстановилась. Айрант явился перед капитаном с торжествующим лицом, словно и впрямь совершил какой-то подвиг.
– Готово! Я их всех похоронил. Мы сделали свое дело и можем со спокойной совестью убираться отсюда!
У Кьюнга в эту минуту был какой-то мечтательный вид, уж совершенно несвойственный данной ситуации. Он медленно покачивался в кресле и… то ли улыбался, то ли задумчиво кривил губы - непонятно. Потом сказал:
– Знаешь, тебе покажутся дикостью мои слова, но по-моему, мы с тобой счастливые люди.
– О, да! - бортмех даже хлопнул в ладоши. - Только почему ты так поздно об этом догадался?
– Не иронизируй, я серьезно. Понимаешь, несмотря на всю нервотрепку наше пребывание здесь является настоящим подвигом, далеко не всякий выдержит такую психологическую атаку. Честное слово, на Земле будет о чем вспомнить. И будет за что выпить. Это всяко лучше чем прожить всю жизнь без проблем серой незаметной мышкой, копошась на каком-нибудь радиозаводе. НЕ ПОВИДАВ ТОГО, что повидали мы. К тому же, все в жизни относительно. Многие люди натерпелись куда больше нашего.
– Ага… - бортмех протер ладонью вспотевшее лицо и плюхнулся в ближайшее кресло, - кажется, я понимаю твою мысль! Давным-давно, когда я еще умел читать книги, в одном философском трактате как-то прочел, что степень человеческого счастья определяется не тем, насколько хорошо тебе лично, а тем, насколько хреново всем остальным. Но увы! ОСТАЛЬНЫХ поблизости нету, и испытать даже эту версию счастья у меня ну никак не получается! Так что, мы взлетаем или нет?..
Кьюнг одобрительно кивнул головой и принялся разминать пальцы. Торопиться было некуда, но и тянуть со стартом также не имело смысла. Сожалеть о совершенном деле уже поздно, как впрочем, было рано радоваться о делах еще не свершенных.
– Ты согласен, если я назову наше возвращение трусливым бегством?
– Согласен! Согласен! Только давай - взлетаем!
Оба уже сидели пристегнутые аварийными ремнями и упершись взором в клавиатуру ручного управления. Какое-то странное чувство: помесь торжества и уныния, символической победы и фактического поражения, сумбур из недоумения, озлобленности, страха создавал в душе нечто усредненное - тупую угнетающую серость. Айрант сделал глубокий вдох и медленный расслабляющий выдох.
– Даже поверить не могу, что ЭТОТ момент наступил. Самый длительный кошмар в моей жизни, кажется, позади!
Кьюнг его не слушал и бормотал о чем-то своем:
– Странное дело: капитан Нилтон панически бежит… и сам не знает - от чего.
– Да, дело странное! Включай!
Кьюнг поставил на режим автопилота и запустил программу старта. Отсек за отсеком весь "Гермес" пропитался тихим гудением. Наконец-то проснулся. Наконец-то ожил, выявляя готовность для нового галактического прыжка. Включились вентиляционные кулеры электронных блоков, индикаторы загорелись. Божество из стали и гремучего топлива, почувствовав внутри себя дух жизни, с надеждой и какой-то тоской смотрело в центр звездного неба: примерно также как рыба, выброшенная на берег, тоскует по морю. Оно не менее обитающих в нем людей стремилось покинуть мир безумия, где все давно посходили с ума: боги, законы ими созданные, люди - те, кто умер, и те, кто лишь готовился к этому событию. Если принять во внимание тот факт, что жизнь - это лишь отсрочка смертного приговора, вынесенного Природой всякому, кто посмеет назвать себя человеком.
Вот-вот должны были задрожать основания звездолета. Прошла минута. Другая… Но этого не происходило. На щите индикаций горела обескураживающая надпись: "НЕТ ПОДАЧИ ТОПЛИВА".
– Вот черт!
– Попробуй в ручном режиме! - посоветовал Айрант, чувствуя нахлынувшее волной беспокойство.
Результат был тот же самый. "Гермес" продолжал стоять на месте даже не шелохнувшись, будто прирос к поверхности и пустил глубокие корни. Капитан принялся стучать по клавишам, но этим только выказывал охватившую его панику.
– Они нас не пускают! Я так и знал!
– Кто тебя не пускает?! - крикнул Айрант. - Обыкновенная неполадка в системе топливной подачи! Благодари судьбу, что жив еще твой бортмеханик, - он поднялся и собрался уходить.
– Куда?
– Не сомневайся: через полчаса все будет в порядке!
– Может, пойти с тобой?
– Не надо!
Капитан схватил его за рукав и пристально посмотрел в глаза.
– Айрант, я тебя умоляю, будь осторожен!
Бортмех брезгливо одернул назад свою руку и гневно бросил:
– Умоляют обычно на коленях, - после этой реплики скрылся.
Кьюнг остался наедине с вымершими отсеками, все еще надеясь, что это обыкновенное недоразумение, хотя в череде минувших событий оно выглядело с ними явно заодно. Тянулись томительные минуты ожидания. Он ждал сигнала от Айранта, который вот-вот должен был рассеять угнетающую тишину. Что же могло произойти? Почему блокирован плазматрон? Разорваны трубы? Может, просто засорились? Ведь техника топливной подачи примитивна до уровня средневековья: там и ломаться-то нечему. Впрочем… после Кукольного Театра можно ожидать что угодно. Что если бывшие пассажиры шутки ради пробили баки с жидким топливом? Хотя Кукол на борту звездолета больше нет - однозначно. Айрант всех выбросил. Да, юмор у них черный, как небо над Флинтронной, но в таком случае, оценив остроту этой шутки, следует оценить и другое: реактивные двигатели вообще встали. Фокус удался… Конечно, можно стартовать и на фотонных, но при этом придется сжечь добрую половину кладбища.
Почему так долго нет сообщений от Айранта? Кьюнг взглянул на часы - прошло уже двадцать минут. Он не выдержал этого удручающего молчания и сам вышел на связь:
– Как дела, Айрант?
Из динамиков продолжало веять могильным молчанием. В мире нет ничего более оглушительного, чем эта полная идеальная тишина, зловещее отсутствие всяких звуков, от которого все слепнет и глохнет.
– Айрант! Что там такое?! Да скажи хоть что-нибудь!
Кьюнг вытер вспотевший лоб, проверил боеготовность плазмопистолета и направился в энергетический отсек. Каждая сомнительная тень, каждый закоулок переходных салонов им тщательно осматривался. Указательный палец лежал на пусковой кнопке, и смертоносный испепеляющий луч готов был каждую секунду вырваться наружу. Губы что-то невнятно шептали, сердце затаилось в груди, замерло, опасаясь даже собственным стуком наделать излишнего шума. В голове вертелись взбудораженные мысли, одноцветные и практически неощутимые, типа: "все нормально… я полностью спокоен… сейчас во всем разберемся…". Увы, неумелый аутотренинг не приносил никакого результата: колени по-прежнему дрожали, а маячащий в руке пистолет панически менял одно положение на другое. Порой капитан вздрагивал даже от звука собственных шагов. Вот она, подрубленная под корень и некогда хваленая твердость духа… От нее не осталось ничего, кроме маски равнодушия на лице, да и та уже обрела болезненный оттенок страха.
Наконец он достиг межъярусного перехода. Здесь тянулся узкий изгибающийся коридор, в котором почему-то совсем не было света, хотя тумблер находился во включенном положении. Кьюнг поблагодарил себя за сообразительность, что взял на всякий случай фонарь. "Всякий случай" и наступил. Яркий живительный луч вмиг прогнал темноту. "Так… - размышлял он, - значит, Айрант включил тумблер и, несмотря на то, что он не сработал, все равно сунулся сюда… Вот бестолочь!".
Тут только он увидел на полу большое квадратное отверстие, образующее дыру в нижний ярус. Из нее веяло темнотой, как из беспроглядной бездны. Там, внизу, тоже не было света. Но почему… и откуда? Как, черт бы ее разодрал, она вообще образовалась? Словно кто-то снял пару перекрывающих плит и куда-то уволок…
Да так оно и было! Посветив немного вдаль, он обнаружил, что плиты стояли возле стенки. Страшная догадка колыхнулась в голове, и Кьюнг припал к отверстию, устремив луч фонаря вниз…
Ему часто приходилось испытывать на себе удары: по лицу, в грудь, в область пояса. Жизнь есть жизнь. И побоев в ней не счесть. Сейчас же удар, минуя тело, был направлен прямо в душу. Ни смерть Линда, ни смерть Фастера, ни глупая гибель Оди почему-то не вызвали у него такого шока, который пришлось пережить в этот момент. Айрант лежал без движения, распластавшись на днище нижнего яруса. Голова была в крови. Здесь, увы, слишком большая высота, чтобы оставался шанс на то, что он еще жив. Но все же капитан спешно преодолел проем, кинулся к лифту и спустился вниз.
Мир в глазах стал черно-белым, обесцвеченным и обеззвученным.
Он принялся трясти его за плечи.
– Айрант! Ты не мог погибнуть так глупо! Айрант!!
Его уста молчали, пульс отсутствовал, дыхания не наблюдалось. Несомненно, он был мертв. Очередная жертва торжествующего здесь безумия. Кьюнг в ярости произвел несколько слепых выстрелов и долго наблюдал как тухнет расплавленный металл. Самое страшное было не то, что ему вскоре придется умереть, а то, что этот неуловимый призрак-убийца так и останется безнаказанным.
Через какое-то время (показавшееся то ли секундой, то ли вечностью - безразлично) он завел планетоход. Резкий звук двигателя немного привел его в чувство, и мироздание встрепенулось от шока. Затем он положил в кабину тело бортмеханика, предварительно надев на него скафандр, и окунулся в пески черной планеты, с которой только что навеки прощался.
Могилу копал сам, вручную, медленно и неспеша. Лишь шарканье лопаты тревожило мертвую вселенскую тишину. Всякая жизнь, увы, лишь иллюзия. Смерть - вот естественное состояние любой материи. Доказательства?
Всякая иллюзия рано или поздно разрушается…
На Флинтронне жизнь выглядела иллюзией вдвойне: этаким миражом среди миражей.
Кьюнг был почти убежден в этом. Теперь уже никто не вызовет его по радиосвязи, никто ни о чем не спросит. Он остался наедине с планетой-убийцей, схоронившей в себе миллионы тел. Остался один… во всей обозреваемой вселенной. Поставив памятник, он долго глядел на фотографию Айранта, только что им наклеенную, и в душе возникло противоречивое чувство неестественности: жизнерадостный, веселый, бесшабашный, никогда не унывающий бортмеханик теперь смотрел ОТТУДА застывшими холодными глазами. Как могли совместиться воедино это воплощение бурной экстенсивной жизни и сама Смерть? Две непримиримые противоположности, два разноименных полюса.