Фабиан… Это слово являлось чуть ли не синонимом кротости и покорности. Тихий, молчаливый, почти по-человечески добродушный, немного заторможенный (каким его помнили на "Гермесе"), сейчас он, точно воскреснув из состояния механической смерти, шагал как ни в чем не бывало, но…присутствовало некое чувство… Бред! Механизмы не способны чувствовать. Может, что-то изменилось в мимике его лица?.. Опять вздор! У них нет ни лица, ни мимики. Металлическая маска - не более и не менее. Но все же было нечто такое, что отличало его от прежнего Фабиана. Что именно - не разобрать, тем более в темноте.
Вот он подошел к груде искореженных мертвых тел - да, тех, которые Айрант самым что ни на есть варварским способом выбросил из грузового отсека. Немного постоял, помолчал и направился в другую сторону. Его искусственное лицо (воспользуемся все же этим словом), или скажем иначе - безжизненный слепок вместо лица, так и не выразило никаких эмоций: ни страха, ни удивления, ни печали В электрических цепях его кем-то смодулированного сознания ни на долю ампера не изменилась сила тока, не повысилось напряжение: он был абсолютно холоден и ко всему равнодушен.
Приблизившись к могилам, где были погребены участники последней похоронной компании - те, кого он еще совсем недавно высокопарно называл своими "господами", робот не удостоил себя трудом хотя бы с полминуты постоять перед каждым памятником, что требовали элементарные правила почтения к умершим, кстати, заложенные в программу его полупроводникового сознания. Взглядом, длившимся пару мгновений, он проткнул все четыре песчаных бугра, словно прощупав их содержимое, затем резко повернулся и подошел к трупу Кьюнга. Слегка потрогав его ногой и убедившись, что жизнь покинула и это тело, Фабиан непонятно для чего вдруг направился внутрь кладбища. Ни лице - та же непроницаемая маска холода и равнодушия. Конечно, холод и равнодушие, его незыблемые статус кво, были присущи ему всегда, но только сейчас они обрели какую-то обледенелую чувственность, даже оттенок злорадства и ненависти… Опять мерещится?
Возможно.
А далее стало твориться что-то еще более странное. Посторонний наблюдатель, если б таковой существовал, задался бы разумным вопросом: да Фабиан ли это? Робот начал производить совершенно непонятные, не заложенные ни в одну из его программ движения: то поднимет обе руки вверх, производя вращательные движения кистями, то разведет их в стороны, по очереди сгибая левый и правый сустав. Потом он принялся кружиться на месте, подергивая ногами, как в эпилептическом припадке, создаваемом спонтанно возникающими токами в координационных цепях. Его голова покачивалась из стороны в сторону. Все это ошеломляющее зрелище слишком походило на… какой-то сакраментальный танец.
Действительно! Робот танцевал!
Среди умерших могил, как наваждение из ночного кошмара, вращалась его пляшущая фигура. Прожектора оставленного Кьюнгом планетохода все еще извергали из себя подобие света, тем самым озаряя эту сюрреалистичную картину, столь неестественную для рассудка. Титановая обшивка поблескивала сотнями маленьких огоньков, отражая свет, а порой полностью растворялась во мраке, что производило впечатление аморфного бестелесного духа, то возникающего для взора, то исчезающего в своем невидимом мире. Удачное, кстати, впечатление…
Наконец Фабиан остановился, еще раз огляделся вокруг, показав во все стороны потухшего мироздания свою жуткую металлическую маску, и вдруг…
Мир даже содрогнулся от этой выходки.
…вдруг он ЗАСМЕЯЛСЯ!
Первый раз в поднебесной раздался этот синтезированный искусственный смех, рождающий в себе отзвуки чего-то демонического. Звон металла о металл. Скрежет беспорядочных звуков о метановый затверделый воздух. Хохот самого дьявола, облаченного в белую железную кирасу. Его голос многократным эхом несся над могилами и был настолько пронзительным, что чуть не разбудил тлевших под ними мертвецов.
Но это еще не все. Следом произошло событие, вносящее наконец смутную ясность в сумбур минувших приключений, приоткрывающее завесу так и не разгаданных тайн. Если б остался жив хотя бы один из пятерых и видел все это со стороны, он бы наверняка начал рвать на себе волосы и проклинать себя за тугодумие. Он бы отчаянно воскликнул: "Так вот, оказывается, в чем была разгадка! И так близко! Где были наши глаза?! Какой бог даровал нам такие скудные мозги?!". Первое, что могло прийти в голову, очевидно: убийцей является Фабиан. Версия (теперь уже!) убедительная, вполне правдоподобная, но увы, не совсем верная. Сказать точнее - совсем НЕ верная.
Робот вдруг замер. Руки его опустились, голова слегка склонилась, взор потух, как будто колдовские чары вновь пришли в действие, обращая все тела и предметы в безмолвные статуи. Потом что-то зашуршало у него внутри, раздался едва уловимый скрип, и далее нечто вообще интересное: в той области, где у него находилась грудная клетка (выражаясь человеческими терминами), произошло во всех смыслах загадочное шевеление, будто бы к нему не относящееся: чуждое, инородное. Вдруг открылись две маленькие дверцы, грудь как бы распахнулась, а оттуда выполз (или вывалился) комок бесформенной слизи. Он был желтоватого цвета, без ясных контуров или очертаний, совсем непонятной внешности и еще более непонятной внутренней сути. Комок, обернувшись огромной каплей, начал медленно стекать по телу робота, не оставляя при этом следа. Будь здесь посторонний наблюдатель, его страх и недоумение уступили бы место простому любопытству. Некоторое время эта невнятная по форме и структуре масса чего-то неопределенного лежала в песках. Фабиан стоял рядом и не производил ни единого движения. Такое безучастие могла являть только кукла, которую выключили нажатием потайной кнопки. Нет, дело тут было явно не в Фабиане. Он, как станет вскоре известно, выполнял лишь роль троянского коня из древнего еще незабытого мифа. Тот желтый комок: вот на что следовало бы обратить внимание.
Действительно. Комок вдруг начал расти, подобно надувной игрушке расширяясь во все стороны. И тут только в аморфном зародыше стали проглядываться признаки телесности: голова, туловище, руки и ноги. Магическое перевоплощение длилось минуты две, не больше. Вот уже рядом с роботом находилось некое существо. В глубокой темноте да еще со слабым зрением и отуманенным рассудком его можно было ошибочно принять за человека. Но стоило хоть ненадолго задержать на нем взгляд, как сразу становилось ясно: ничего человеческого здесь никогда и не было. Неестественно вытянутый овал лица, маленькие глубоко посаженные глаза без бровей и ресниц, нос, чем-то напоминающий загнутый клюв, непомерно пухлые длинные губы, которые постоянно подергивались, заглатывая метановый воздух. Даже самое кривое зеркало не смогло бы так исказить и изуродовать нормальный человеческий облик. Кожа была абсолютно желтая. Руки и ноги - худые, безобразно-длинные.
Теперь самое время зевнуть от скуки. Неужели все-таки этот полулегендарный инопланетный разум, о котором столько писалось, столько мечталось, столько складывалось фантасмагорий, что сама идея его существования за столетия уже очертенела до тошноты? Ведь после гибели цивилизации лустангеров вера в "братьев по разуму" перешла в область религии. Ученые давно подсчитали, что на планетах пригодных для жизни (коих, кстати, очень и очень немного) вероятность "эволюционного взрыва" настолько мала, что даже проинтегрировав ее на всю обозреваемую вселенную мы получаем (по мнению академика Ассмаузера) вот такие пессимистичные цифры: одна или две цивилизации на пятьдесят галактик. Так что же? Ассмаузер ошибся в расчетах или эта ничтожная вероятность все-таки вторглась в наши пределы? Вот она, запоздалая сенсация, которой успели переболеть за несколько веков до ее появления. И наконец вот ОНИ - те самые "братья". Что же они такое: порождение чертей или неудачное творение иногалактического божества? Откуда они, сволочи, вообще взялись? С какой луны свалились? Нельзя сказать, что Млечный Путь (наша система) была исследована вдоль и поперек, но тысячи тысяч беспилотных кораблей, уже три столетия зондирующие ее внутренности, набитые пустотой и скукой, не привели к желанным результатам. Лишь вселили в жителей Земли еще больше пессимизма и отчасти - гордости, что они, мол, чуть ли не пупы вселенной. Реликт. Уникум. Не имеющие образа и подобия во всем остальном мироздании.
Ну ладно, посмотрим что там дальше.
Существо оглянулось, изобразило что-то похожее на улыбку, затем достало из своего кармана маленький прибор, легко умещающийся на ладони, и что-то там нажало. Загорелся красный огонек, и из прибора выросла длинная антенна, уткнувшись своим концом в сгустившуюся тьму. Все понятно: передатчик. Этим нас не удивишь. Далее он (она или оно) заговорил на языке, не имеющим ничего общего ни с одним земных наречий:
– Я должен срочно связаться с советом Троих. Доложите, что их вызывает Крахт.
Еще минута ожидания. Красная лампочка два раза мигнула, и существо, в котором мы без труда распознали титул инопланетчика, продолжало:
– Здравствуй, Листр! Здравствуй, Глэббн! Здравствуй, Этк! - он даже слегка склонил голову, словно этот загадочный триумвират находился совсем рядом. - Да славится имя нашего Путеводителя Ордиза! Я нахожусь на планете Мертвых Тел и сообщаю главное: операция "Сумасшествие" завершена успешно. Нами захвачен еще один звездолет. Все пятеро землян мертвы. Причем, следуя Великому Моральному Принципу, я лично не убил ни одного из них. Один умер от страха, другой был зарезан своим же, третий, увы, повесился, четвертый, еще раз увы, неудачно поскользнулся, а пятый, видя, что больше ничего не остается, покончил собой… Пять несчастных случаев, не более того.
Потом существо долго и невозмутимо выслушивало говорящего (или говорящих) на другом конце связи, несколько раз кивнуло головой и в заключении произнесло:
– Все понял, буду ждать… Осталось похоронить одного землянина, и работа полностью завершена.
Что-то пока муторно-непонятное присутствовало в слове "работа", только что упомянутом. Но ясно было одно: под ним подразумевался отнюдь не дружественный контакт с родственной цивилизацией. Переговоры завершились, после чего, как в прокрученной назад киноленте, стали происходить обратные превращения. Гуманоид сунул передатчик в свой карман, расположенный то ли на одежде, то ли прямо на коже: во мраке не разберешь. Затем он стал медленно расплываться, подвергаясь невразумительным для человеческого ума метаморфозам. С каждой секундой он оседал вниз. И, уж если проводить прежнюю аналогию с надувной игрушкой, то сейчас из нее спускали воздух. И вот, перед нами опять комок желтой слизи, который проворно заполз по телу Фабиана на прежнее место, и грудная клетка захлопнулась. Робот ожил, тряхнул головой, будто только что проснулся и, отмеряя песчаный океан своей монотонной поступью, направился к месту, где лежал Кьюнг.
Глава шестая
Капитан открыл глаза. Черное небо галактики уже не было сном. Звезды, похожие на летящие метеориты, которым не дано погаснуть, некоторое время плясали в глазах, но вскоре небосвод снова затвердел, и они остановились. Реальный мир, как видно, все еще продолжал свое бессмысленное существование. Сквозь пелену невнятных ощущений он вдруг понял, что куда-то передвигается, вернее - его самого куда-то передвигают. Кьюнг сделал глубокий вдох и медленно приподнял голову. Так оно и есть. Их служебный робот, заботливо обхватив его за обе ноги, уже подтаскивал к могиле, наверное, желая исполнить свой последний долг. Кьюнг нащупал кнопку связи и хриплым голосом, переходящим в шепот, произнес:
– Фа-биан… Фабиан… жив я… жив…
Робот остановился, повернул голову и пронзительным взором фотодатчиков уставился на то, что убежденно считал трупом. Опять эта застывшая титановая маска! Сквозь нее невозможно было разобрать, что творится у него внутри. Страх? Растерянность? Недоумение? А может, то же механическое равнодушие? Маска лица оставалась неподвижной. Металл по сути своей черств и бездушен. В этом его сила. Робот склонил свою голову поближе к глазам капитана, тщательно их разглядывая. Его бутафорные брови неопределенно зашевелились.
– Фабиан… дружище! Ты же видишь - жив еще я! - Кьюнг с трудом приподнял руку, которая тут же в бессилии упала на грудь.
Всякий раз, когда их взоры встречались, внутри у обоих что-то вздрагивало, словно касались друг друга два разноименных контакта.
– Сэр, я думал, вы мертвы, - синтезированный голос, грубо разрезая тишину, был пропитан отравленными звуками. Тот же самый знакомый голос, тот же тембр, та же тональность: все ТО ЖЕ, и вместе с тем все НЕ ТО. Неуловимая для слуха, но чувственная фибрами души фальшь.
– Помоги мне подняться…
Через минуту капитану удалось занять вертикальное положение, на что, казалось, потребовались усилия близкие к подвигу. Но это только казалось… Он стоял, оперевшись на холодное тело робота. Шлем скафандра был с одной стороны весь опален и обуглился чернотой, на лице отчетливо проглядывались следы недавно текущей крови. Он еще раз попытался заговорить:
– Странно…
– Что именно странно, сэр?
– Я никак не могу вспомнить: что же было? Где Айрант?
– Он мертв.
Бесчисленные звезды, что дырявили полотно закопченного темнотой небосвода, молчали. И почему-то возникало диковатое ощущение, что это молчание есть с их стороны знак согласия. На любое утверждение. На любые реплики, даже противоречащие друг другу.
– …что?
– Я говорю: Айрант, к сожалению, мертв. - Каждое слово, лишенное какой-либо интонации, было вместе с тем лишено даже призрачного подобия человечности. Сплошная механика звуков. Монотонность. Безжизненность. Индифферентный ко всему происходящему язык обыкновенного куска металла.
– Как?!
– Увы, сэр, печальная история. Он провалился в какое-то отверстие в межъярусном переходе, когда хотел удалить одну неисправность.
– Вот беда… а где остальные? Где Фастер, Линд, Оди?
Робот повернул голову, пытаясь еще раз поймать взгляд капитана. Что в этот момент выражал его собственный взор, не мог бы сказать никто.
– Мне очень жаль, сэр. Все они мертвы.
Кьюнг схватился за голову и начал медленно оседать. Но тут же силы вернулись к нему и он выпрямился.
– Вот беда… ничего не помню! И я был здесь, когда все погибли?
– Да, сэр.
Оба медленно побрели в сторону "Гермеса". Кьюнг обхватил робота за туловище. Тот служил надежной опорой, к тому же - самостоятельно передвигающейся. И так, при помощи четырех ног, две из которых изрядно хромали, они худо-бедно могли идти. По дороге капитан задавал вопросы и после каждого ответа недоуменно покачивал головой, приговаривая: "неужели я все забыл?". Вдруг он спросил:
– А где мой плюшевый мишка? Если он тоже погиб, я этого не перенесу. Мне даже не с кем будет поиграть!
– Нет-нет, сэр! Он находится в вашей каюте.
– И я могу с ним поиграть?
Робот что-то долго медлил перед ответом.
– Разумеется, сэр.
Находясь уже внутри звездолета, как в родном доме, Кьюнг несколько приободрился, снял скафандр - как будто освободился от половины собственного веса, и после почувствовал, что уже в силах двигаться самостоятельно. Пошатываясь от внутренней опустошенности и телесной слабости, он без посторонней помощи сделал несколько пробных шагов. Затем более уверенно пошел по вымершим салонам, в которых, казалось, уже никогда не воскреснет дух жизни. Фабиан следовал позади, стараясь не отставать, но и не подходил слишком близко, дабы не вызвать подозрений. ТО, ЧТО сидело в его металлическом чреве, видимо, находясь в серьезном недоумении, принялось размышлять: "Что делать?.. Времени остается мало! Кизз и Эгли скоро будут здесь… надо срочно что-то предпринимать! Может, просто ударить сзади по голове?". Рука робота уже начала было подниматься вверх. Казалось, остаются считанные секунды, в течение которых цена на жизнь капитана упала чуть ли не до ноля. И вдруг странность: металлическая пятерня, зажатая в кулак, почему-то расслабилась. Рука опустилась. "Стоп! А как же Великий Моральный Принцип? Я не имею права убивать… В этом случае великий Ордиз будет очень мной недоволен. Нужно, чтобы он сам… сам…".
Заледеневшая мимика Фабиана никак не отражала внутренние терзания того, кто даже не являлся его составной частью. Робот спокойно следовал за капитаном, и со стороны могло даже показаться, что покорный слуга безропотно идет за своим господином. Кьюнг зашел в каюту Линда, отыскал там какие-то лекарственные препараты и принялся натирать свои раны.
– Извини, Фабиан, мне надо отдохнуть.
– Конечно, сэр, - робот вежливо ретировался.
Минули целые сутки, в течение которых было пока не разобрать: кто чем занят и у кого какие планы. Кьюнг по большей части просиживал в своей каюте. Он часто брал на руки своего плюшевого медведя, разговаривал с ним, задавал вопросы и сам же на них отвечал. Иногда он "прогуливал" друга детства по салонам звездолета. Медведь, движимый человеческими руками, радостно скакал по столам и тумбочкам, вращал головой, все разглядывал, все ему было интересно. Как-то они забрели в центральный отсек, и он увидел тысячи собственных отражений. Капитан еще сказал тогда:
– Не пугайся, друг, это всего лишь зеркала. Они только подражают нам, но жизни в них нет.
Потом они вдвоем еще долго слонялись по коридорам, заглядывали в разные отсека, перебирая там всякий хлам. Пока что во всех действиях капитана не просматривалось ни смысла, ни определенности. Однажды он спустился в нижний ярус и долго там сидел. Прямо на полу, уставив свой взор в мертвую окаменелость всего вокруг. Голова была перебинтована, глаза - помутневшими, движения - болезненно-медлительными, плюшевый друг в такой же печали сидел рядом. Дальнейшее, что с ним происходило, уже начало вселять серьезную тревогу, так как со стороны он вряд ли производил впечатление психически нормального. Некие его действия, за которыми тайно наблюдал Фабиан, были совершенно необъяснимы, непредсказуемы и вообще - не присущи человеку здравого ума. Расхаживая по переходным салонам, он мог резко остановиться, повернуть назад, но, не пройдя и двух шагов, снова остановиться и так стоять минут пять в бессмысленной задумчивости или, если угодно, в задумчивой бессмысленности. При встречи со служебным роботом, он почему-то всегда улыбался: самой настоящей улыбкой самого настоящего идиота, хлопал Фабиана по плечу и говорил какую-нибудь нелепицу типа: "скоро взойдет солнце, Фабиан, и нам станет тепло…". Как-то он зашел в каюту Фастера, снял с кровати его простыню, всю запачканную кровью, обернул ее вокруг своего тела, а затем встал на колени перед портретами духовных учителей, что-то шепча губами. И комментарии к его поведению становились все более излишними. В таком положении он находился наверное минут сорок, не меньше. А все происходящее в дальнейшем уже стало казаться вполне естественным. Например, ближе к вечеру он вытащил из своей каюты одеяло, расстелил его неподалеку от туалета и улегся спать, положив рядом плюшевого медведя. Во сне время от времени он подергивал рукой, будто отгоняя мух.
– Что с вами, сэр? Почему вы здесь лежите? - в вопросе робота присутствовала предельная заботливость.
– Ах, Фабиан… я так соскучился по своей матери! Я так хочу увидеть своего отца! Как тоскливо, Фабиан… как ты думаешь, они придут сюда?
– Извините, сэр. Мы не на Земле.
– В самом деле? А где же?
– Это планета Флинтронна.
– Будь добр, позови Линда, у меня что-то болит голова.
– Линд мертв, сэр.