"Объяви себя сама" - вот что пыталась сказать Лене моя мама, зашифровывая это послание в номерах страниц книг, раскиданных по полу в ее кабинете в поместье Уотов. Ее послание ко мне я понимал без слов: мне не нужны ни номера, ни буквы - не нужны даже сны. Пол в комнате Лены напомнил мне тот день, когда я обнаружил в кабинете кучу разбросанных книг. Единственное отличие состояло в том, что из этих книг были вырваны страницы, а это совсем другое дело.
Боль и чувство вины - об этом говорилось во второй главе всех книг о пяти - да, вроде как о пяти - стадиях принятия смерти, которые дала мне почитать тетя Кэролайн. Лена прошла первые две стадии, отрицание и гнев, поэтому я должен был предвидеть, что будет дальше. Думаю, что для нее третья стадия выразилась в добровольном отказе от того, что она любила больше всего на свете. От книг.
По крайней мере мне хотелось в это верить. Я старался не наступать на пустые, обуглившиеся книжные обложки и тут услышал доносившиеся из шкафа сдавленные рыдания, открыл дверцу и увидел ее. Она скорчилась в темноте, подтянув колени к подбородку.
"Все хорошо, Эль".
Она посмотрела на меня, но я не был уверен, что именно она увидела перед собой.
"Все мои книги говорили его голосом. Я не могла заставить их замолчать".
"Ничего страшного. Все хорошо".
Я знал, что долго это не продлится. Знал, что на самом деле ничего не хорошо. Мечась между гневом, страхом и горем, она переступила границу. По собственному опыту я прекрасно понимал, что оттуда нет возврата.
Наконец-то домой вернулась бабушка и сказала свое веское слово: со следующей недели Лена должна вернуться в школу, даже если не хочет. У нее был еще один вариант, о котором никто не решался говорить вслух - "Голубые дали", а может быть, какой-то аналог подобного заведения для чародеев. До того, как Лена примет решение, мне запрещалось видеть ее, только заносить ей домашнее задание. Каждый день я приезжал к ее дому на холме с пакетом из "Стой-стяни", набитым бесполезными тестами, упражнениями и темами сочинений.
"Почему? Что я такого сделал?"
"Думаю, они не хотят, чтобы я общалась с теми, кто нарушает мое душевное спокойствие. По крайней мере Рис так сказала".
"То есть я нарушаю твое душевное спокойствие?"
"Конечно, нарушаешь, но не так, как они думают".
Когда дверь спальни наконец распахнулась, я бросил пакет и заключил Лену в объятья. С нашей последней встречи прошло всего несколько дней, но я успел соскучиться по ставшему родным запаху ее волос - лимону и розмарину, но сегодня аромат исчез. Я зарылся носом в ее волосы.
"Я тоже по тебе скучал".
На ней была черная футболка и черные колготки, сверху донизу покрытые странными разрезами. Из пучка на затылке выбивались пряди волос. На шее висело ожерелье, цепочка перекрутилась. Под глазами - темные круги, и это не макияж. Я волновался за нее. Посмотрев ей через плечо на спальню, я еще больше встревожился.
Бабушка получила то, что хотела - ни единой сожженной книги, все вещи аккуратно разложены по местам. Это-то меня и беспокоило - ни единой написанной строчки, ни одного стихотворения, ни одной брошенной на пол страницы. Теперь стены были покрыты аккуратно приклеенными скотчем фотографиями, они превратились в своего рода забор, которым Лена отгородилась от мира.
"Священное место". "Покойся с миром". "Любимому". "Дочери".
На всех фотографиях были надгробия, снятые крупным планом, так что была хорошо видна грубая фактура камня и высеченные на них слова. Как много я на самом деле не знаю о ней, подумал я.
"Отцу". "Радость". "Отчаяние". "Вечный покой".
- Не знал, что ты увлекаешься фотографией.
- Да нет, не увлекаюсь, - смущенно ответила она.
- Они просто потрясающие!
- Говорят, мне это полезно. Я должна доказать всем, что понимаю, что он умер.
- Точно. Папе сказали, чтобы он вел дневник и записывал свои чувства.
Я тут же пожалел о сказанном. Не особенно лестное сравнение, но Лена, кажется, не обратила внимания. Интересно, сколько времени она провела с фотоаппаратом в "Саду вечного покоя" и как это все прошло мимо меня?
"Солдату". "Покойся с миром". "Сквозь темное стекло".
Я подошел к последней фотографии, единственной, которая выделялась среди прочих. "Харлей", прислоненный к надгробию. Блестящий, хромированный мотоцикл выглядел странно на фоне старых покосившихся надгробий. Чем дольше я смотрел на фотографию, тем сильнее билось сердце.
- А это что?
- Наверно, какой-то парень решил навестить могилку родственников, - небрежно махнув рукой, ответила Лена. - Просто… просто он оказался там, вот и все. Вообще-то я собиралась ее снять, освещение никуда не годится.
Она подошла к фотографии, открепила ее от черной стены, и та исчезла, остались только четыре пятнышка. За исключением фотографий, в комнате почти ничего не было, как будто Лена собрала вещи и уехала учиться в другой город. Пропала кровать. Пропали полки с книгами. Пропала старая люстра, которую мы так много раз заставляли качаться и боялись, что она рано или поздно упадет. На полу в центре комнаты лежал матрас, а рядом с ним - крошечный серебряный воробей. На меня нахлынули воспоминания о похоронах - вырванные с корнем магнолии, серебряная птичка на измазанной грязью ладони Лены. Я попытался выкинуть из головы воробья и не думать, почему Лена держит его рядом с кроватью. Боюсь, к Мэкону это не имеет никакого отношения…
- Здесь все так изменилось…
- Ну, сам понимаешь. Весенняя уборка. А то я тут такой бардак развела.
На матрасе лежало несколько потрепанных книжек. Не глядя, я взял одну и раскрыл и сразу понял, что совершил ужасное преступление. Под заклеенной скотчем обложкой "Доктора Джекила и мистера Хайда" оказался блокнот со спиральным переплетом, и я посмел открыть его прямо у нее на глазах! Как ни в чем не бывало, как будто я имею полное право читать ее записи!
И тут я понял еще кое-что: почти все страницы были абсолютно чистыми! Мне стало нехорошо, совсем как в тот день, когда я обнаружил, что мой папа не пишет роман, а просто изрисовывает страницы странными каракулями одну за другой.
Лена никогда не расстается с блокнотом. Если она перестала записывать туда все, что приходит ей в голову, значит, все еще хуже, чем я думал.
- Итан! Ты что делаешь?!
- Прости, Эль, - умоляюще сказал я, закрывая блокнот. - Я думал, это просто книга. Ну, в смысле, он же выглядит как обычная книга! Мне и в голову бы не пришло, что ты оставишь свой блокнот на видном месте, где его кто угодно может прочитать.
Она даже не взглянула на меня, только крепче прижала блокнот к груди.
- Почему ты перестала писать? Я думал, ты любишь писать.
- Люблю, - коротко ответила она и протянула мне блокнот.
Лена пролистнула пустые страницы, и на них появились крошечные буквы, строчки наползали друг на друга, некоторые слова были зачеркнуты несколько раз, исправлены и переписаны заново.
- Ты наложила на него заклятие?
- Я стерла эти слова из реальности смертных. Если я не захочу показывать их кому-то, они будут видны только чародею.
- Отлично! Первый человек, которому может прийти в голову почитать твои записи, - Рис, и она чисто случайно чародейка.
- Зачем ей читать мой блокнот? Ей достаточно просто посмотреть на меня.
Рис обожала раздавать приказания и к тому же была крайне любопытна, но она - сивилла. Стоит ей посмотреть тебе в глаза, и она уже знает все твои сокровенные мысли, даже то, что ты еще только собираешься сделать. Поэтому я старался поменьше попадаться ей на глаза.
- И зачем же такая секретность? - спросил я, плюхнувшись на матрас.
- Не знаю, - грустно ответила Лена, тоже садясь. - Мне все время хочется писать. Может быть, мне кажется, что меня никто не понимает или не может понять.
- То есть я тебя понять не могу, - процедил я сквозь зубы.
- Я не это имела в виду.
- А кому еще из смертных может прийти в голову прочитать твои записи?
- Ты просто не понимаешь!
- А мне кажется, понимаю!
- Может быть, но не все!
- Я бы понял все, если бы ты хотя бы попыталась объяснить мне!
- Не получится, Итан. Я не могу объяснить.
- Дай мне блокнот, - попросил я, протянув руку.
- Ты все равно не сможешь там ничего прочитать, - скептически приподняла бровь Лена, протягивая мне блокнот.
Я открыл первую страницу. Не знаю, по чьей воле - то ли Лены, то ли самого блокнота - на странице медленно, одна за другой проявились буквы. То, что я прочитал, оказалось не очередным стихотворением и не текстом песни. Слов было немного, страницу покрывали странные рисунки, фигуры, спирали, как будто это каталог татуировок.
Внизу страницы был список:
что я помню
мать
итан
мэкон
охотник
огонь
ветер
дождь
склеп
я не похожа на себя
мне суждено убить
два тела
дождь
книга
кольцо
амулет эммы
луна
Лена выхватила блокнот у меня из рук. На этой странице было еще несколько строчек, но я не успел их прочитать.
- Перестань!
- Что такое? - удивленно спросил я.
- Ничего, это очень личное! Ты не должен был это увидеть!
- Так почему же я все-таки увидел?
- Наверно, я неправильно произнесла заклинание Verbum Celatum. Тайное слово, - добавила она, растерянно посмотрев на меня с неожиданной нежностью. - Но это неважно. Я пыталась вспомнить ту ночь… ночь, когда Мэкон ушел.
- Умер, Эль. Ночь, когда Мэкон умер.
- Я знаю, что он умер! Конечно, умер! Просто мне не хочется говорить об этом!
- Думаю, у тебя депрессия. Это нормально.
- Что - это?
- Это следующая стадия.
- Я знаю, что твоя мама и мой дядя умерли! - в ярости закричала Лена. - Но у меня свои стадии проживания горя! Это не дневник, куда я записываю свои чувства. Я - не твой отец, и я - не ты, Итан! Мы не настолько похожи, насколько тебе кажется!
Мы давно не обменивались такими взглядами, возможно, вообще никогда. Это было поразительно: я вдруг понял, что с того момента, как я вошел в комнату, мы все время говорили вслух, ни разу не воспользовавшись кельтингом. Впервые я не знал, о чем думает Лена, а она не понимала, что чувствую я.
Но вскоре она поняла, сделала шаг мне навстречу и обняла меня, потому что я впервые заплакал при ней.
Вернувшись домой, я увидел, что свет не горит, но заходить все равно не стал. Я присел на крыльцо; в темноте метались светлячки. Мне хотелось побыть одному, никого не видеть. Откуда-то я точно знал, что Лена не услышит мои мысли. Когда сидишь один в темноте, сразу понятно, как огромен мир и как мы все далеки друг от друга. Кажется, что звезды так близко, будто можно протянуть руку и дотронуться до них, но это невозможно. Иногда кажется, что многое гораздо ближе, чем на самом деле. Я долго вглядывался в темноту и вдруг увидел, как что-то мелькнуло рядом со старым дубом во дворе перед домом. Пульс сразу участился: большинство жителей Гэтлина не запирают дверь на ночь, но я знаю множество существ, которых замок не остановит. Воздух едва заметно задрожал, как от волны жара. И тут я понял, что никто не пытается проникнуть в мой дом - просто кто-то решил сменить один дом на другой.
Люсиль, кошка Сестер, подошла к крыльцу, и в темноте загорелись голубые огоньки глаз.
- Я же говорил, что рано или поздно ты найдешь дорогу домой. Вот только ты домом ошиблась.
Люсиль склонила голову набок, словно прислушивалась.
- Знаешь, после этой выходки Сестры тебя навсегда посадят на поводок.
Люсиль посмотрела на меня таким взглядом, будто поняла каждое слово. Как будто она прекрасно осознавала последствия своего побега, но почему-то ей было необходимо уйти. Передо мной замельтешил светлячок, Люсиль спрыгнула со ступеньки, светлячок поднялся выше, но глупая кошка все равно попыталась достать его. Она отказывалась понимать, что он гораздо дальше, чем кажется. Как звезды. Как многое в этом мире.
6.12
ДЕВУШКА ИЗ МОИХ СНОВ
Темнота.
Я ничего не видел, но чувствовал, как воздух уходит из легких. Вокруг все было в дыму, я кашлял и задыхался.
"Итан!"
Я слышал ее голос, но он доносился откуда-то издалека. Воздух казался мне раскаленным, пахло пеплом и смертью.
"Итан, нет!"
У меня над головой сверкнул нож, раздался зловещий смех. Сэрафина. Я знал, что это она, хотя и не видел ее лица.
Нож разрезал кожу, вошел мне прямо в живот, и я вдруг понял, где нахожусь.
Я - в Гринбрайре, на крыше склепа, и скоро меня не станет. Я попытался закричать, но не смог выдавить ни звука. Сэрафина запрокинула голову и рассмеялась. Это она воткнула нож мне в живот. Я умирал, а она смеялась. Кровь текла ручьями: из ушей, из носа, изо рта. Ее ни с чем не спутаешь - соленая, с медным привкусом.
Легкие отяжелели, словно два мешка с цементом. В ушах так сильно шумело, что через некоторое время я перестал слышать ее голос, и меня наполнило знакомое ощущение потери. Зеленое и золотистое. Лимоны и розмарин. Родной запах пробивался сквозь запах крови, дыма и пепла. Лена.
Я всегда думал, что не смогу без нее жить. Что ж, теперь мне и не придется.
- Итан Уот! Почему я до сих пор не слышу шума воды в душе?
Я проснулся весь в поту и подскочил на кровати. Засунул руку под футболку и пробежал пальцами по коже. Крови не было, но чувствительность в том месте, где во сне в меня вошел нож, повысилась.
Я стянул футболку и уставился на ломаную розовую линию. По низу живота тянулся длинный шрам, похожий на след от колотой раны. Он появился ниоткуда, от раны, нанесенной мне во сне.
С той единственной разницей, что он был настоящим и болел. Такие сны не снились мне с дня рождения Лены, почему же они вдруг вернулись? Когда-то для меня было обычным делом просыпаться и обнаруживать, что простыни испачканы в грязи или что я надышался дыма, но я впервые проснулся от боли. Я попытался стряхнуть с себя это ощущение, повторяя, что этого на самом деле не произошло, но живот все равно сводило. С тоской взглянув в открытое окно, я подумал, как было бы здорово, если бы Мэкон украл окончание этого сна! Мне хотелось, чтобы он оказался рядом, и не только по этой причине.
Я закрыл глаза, попытался сосредоточиться и позвать Лену, хотя прекрасно знал, что ничего не выйдет. В последнее время она постоянно отгораживалась от меня.
Снизу донесся голос Эммы:
- Если ты вознамерился опоздать на последний экзамен, будешь сидеть на сладких кукурузных лепешках в своей комнате все лето! Даю слово!
С тех пор как Люсиль Бэлл неожиданно нарисовалась на моем крыльце, каждое утро она сидела на кровати и смотрела на меня. Я отнес ее бабушке Мерси, но на следующий день она появилась на пороге нашего дома. После этого бабушка Пру убедила сестер, что Люсиль дезертировала, и кошка переехала жить к нам. Меня удивило, что Эмма согласилась впустить Люсиль в дом, но у нее на то были свои причины.
- А что плохого в том, чтобы иметь в доме кошку? Они могут видеть то, чего не видят люди, также как и существа из другого мира: и хорошие, и плохие. К тому же кошки ловят мышей!
Люсиль, можно сказать - Эмма животного мира!
Я кое-как залез в душ, струи горячей воды потекли по телу, смывая все, что произошло ночью. Все, кроме шрама. Я сделал воду погорячее, но мое сознание все равно блуждало где-то далеко: странный сон, нож, смех.
Итоговая контрольная по английскому!
Черт!
Я заснул за учебниками и не успел все доучить!
Завалю контрольную - не сдам английский, с какой бы стороны от нашей слабовидящей учительницы я ни оказался. Оценки в этом полугодии у меня и так, мягко говоря, не блестящие, а если честно - мы с Линком упорно боремся за звание худшего ученика. Я и раньше вел себя по принципу "зачем учиться - и так прокатит", а в этом полугодии вообще чуть не завалил историю, потому что мы с Леной бойкотировали обязательную реконструкцию битвы на Медовом холме, которая совпала с ее днем рождения. Завалю английский - просижу все лето в допотопной школе, где даже кондиционеров нет, а то, глядишь, и на второй год оставят. К сегодняшнему дню мы должны были подготовить особенно заумную тему. Кажется, ассонанс.
Или консонанс? Все пропало!
- Добавки? - подозрительно покосилась на меня Эмма. - Не знаю, что ты задумал, но лучше тебе этого не делать!
Уже пятый день подряд размеры завтрака превосходили все мыслимые ожидания. Экзамены шли всю неделю, а Эмма считала, что количество съеденного мной напрямую влияет на то, как я их сдам. С понедельника я съел примерно столько яичницы с беконом, сколько вешу сам. Чего удивительного, что теперь мой желудок пытается отомстить и посылает мне ночные кошмары? По крайней мере, я изо всех сил старался убедить себя, что причина именно в этом, грустно ковыряя вилкой яичницу.
- Постарайся сегодня не испытывать мое терпение, Итан Уот! - пригрозила Эмма, плюхнув на тарелку очередную порцию.
Я совершенно не собирался с ней спорить, у меня и своих проблем выше крыши. На кухню зашел папа, открыл буфет и пошарил там в поисках кукурузных хлопьев.
- Не дразни Эмму. Ты же знаешь, она этого не любит. - Он взглянул на нее, помахав в воздухе ложкой. - Этот мой мальчишка настоящий с-о-р-в-а-н-е-ц! Восемь букв, как в…
- Митчелл Уот! - прикрикнула Эмма и хлопнула дверцей. - Сейчас сорванцу голову оторвут, если он не прекратит шариться по моему буфету!
Папа рассмеялся, и, клянусь, Эмма улыбнулась ему в ответ! Мой сумасшедший отец отлично знал, как сделать так, чтобы Эмма снова стала похожа на себя. Очарование момента быстро пропало, лопнуло, словно мыльный пузырь, но я заметил: медленно, но верно, все меняется.
Я еще не привык, что отец ходит по дому в дневное время, насыпает себе в тарелку хлопья и болтает со мной о том, о сем. Неужели это тот же самый человек, которого тетя поместила в "Голубые дали" четыре месяца назад?! Нельзя сказать, чтобы он переродился, как обещала тетя Кэролайн, но вынужден признаться - его просто не узнать. Он, конечно, не бегал вокруг меня с сэндвичами с курицей, но все чаще и чаще выходил из кабинета, а иногда - даже из дома. Мэриан выхлопотала папе место приглашенного лектора на отделении английского языка в Университете Чарльстона. Папе приходилось добираться до работы два часа на автобусе, хотя на машине он доехал бы туда за сорок минут, но ему пока не разрешили садиться за руль. Он выглядел почти счастливым. Все в мире относительно, но для человека, который провел несколько месяцев взаперти в кабинете, рисуя на бумаге странные каракули, он действительно казался счастливым. Да, стандарты невысокие, ну и что тут такого?
Если жизнь моего папы так резко изменилась, если Эмма снова начала улыбаться, возможно, у Лены тоже есть шанс.
Ведь правда?
Но грезы мои продолжались недолго: Эмма вернулась на тропу войны, у нее это на лице было написано. Папа сел рядом со мной и налил молока в хлопья. Эмма вытерла руки о передник и заявила:
- Митчелл, ну-ка положи себе яичницу! Хлопья - это не завтрак.
- И тебе доброго утра, Эмма, - с улыбкой ответил отец.
Бьюсь об заклад, именно так он улыбался, когда был маленький!