А то, что на Бетисе-0,5 времени пройдет и того меньше, и подавно не могло не радовать.
Крамугас немедля принял это к сведению, воодушевился и потому без лишних комплексов уселся в раскладное стартовое кресло у стены и тотчас принялся мечтать.
Мечтать он любил необыкновенно и занимался этим важным делом во всякую свободную минуту. Получалось, к удивленью, очень часто.
Непосредственный предмет мечтаний, как правило, отсутствовал.
Крамугас просто и без лишних умственных затей думал о том, что все будет хорошо, в любом случае и во всех смыслах, что, безусловно, все всегда будут рады, потому что все такие хорошие и он тоже вроде бы не лыком шит, откуда ни взгляни, что жить сейчас в общем-то неплохо, а вся предстоящая жизнь пройдет еще лучше, и от таких вот мыслей ему становилось удивительно спокойно и уютно, словно сидел он, как однажды в детстве, в большой бочке с вареньем, по уши погрузившись в теплую, вязкую, до умопомрачения душистую и сладкую массу, и весь мир в эти мгновения сосредоточивался совсем рядом, в крошечном объеме, и разные заботы и сомнения, сократившиеся в невероятное, но непременно же - нечетное количество раз, для него попросту не существовали.
И Крамугас мечтал…
Он мечтал и час, и два, и три - до самого вечера (специальный говорильный автомат оповестил его, что вечер уже наступил: "Вот и вечер, добрый человек", - сказал говорильный автомат проникновенно), и тогда Крамугас вышел из своего сладостного забытья, приблизился к экрану, повернул его так, чтобы хорошенько просматривалось все окрест корабля, и увидал только черное небо да яркие звезды, и больше ничего, и понял, что летит уже давным-давно.
И тотчас на память пришло: как чудесно сияло солнце на Бетисе-0,5, как нежно пахли весною почки на деревьях, какая прекрасная погода стояла вдень отлета…
Крамугас крепко зажмурился, пытаясь удержать, по возможности остановить ускользавшие воспоминания, вернулся поскорее в стартово-посадочное кресло, распластался в нем и, что было силы, загорланил песню.
Он всегда пел очень громко и с надрывом даже, чтоб хорошее настроение прочнее обосновалось в его душе.
Иного способа поднятия духа он, между прочим, и не знал…
- Ну, что ж ты голосишь, как проперхарь с Проксимы?! - вдруг раздалось над самой его головой. - Но тот хотя бы представляет, сколько продолжать… Ты думаешь - здесь такая же звукоизоляция, как у тебя дома?
Крамугас приподнял веки, недовольно морща лоб и шевеля бровями, точно кружилась возле самого его лица назойливая муха, и увидал тогда перед собой громадного детину с седой шевелюрой и котлоподобной грудью, топорщившейся из расстегнутой до пупа рубашки.
Вся грудь у незнакомца была богато изукрашена татуировкой, которая, при внимательном и вдумчивом рассмотрении, представляла из себя не что иное, как точнейшую двухмерную проекцию видимой откуда-то части звездного неба.
- Вам что здесь нужно? - холодно и высокомерно спросил Крамугас.
- Ори потише, - посоветовал незнакомец.
- Х-м… Вам не нравится, как я пою? - искренне удивился Крамугас.
Он с детства пел во всех общественных кружках, организуемых властями для мечтательных сирот, и на свой счет держал немало лестных упований.
- Ах, извините, маэстро, - вильнув церемонно задом, сказал незнакомец, - я ведь сразу и не догадался… Всему, разумеется, виной медведь, который еще моему деду очень больно наступил на одно место… Исключительно чувствительное место - ко всему на свете. И я, знаете ли, решил поначалу, что вас тут чем-то здорово прищемило…
- Я, вероятно, громковато взял верхнюю ноту, - предположил Крамугас.
- Что, громковато? Вам видней… Вполне возможно, - согласился незнакомец. - Только, попрошу вас, не нужно впредь разбазаривать столько эмоций. Да еще сразу… Это ведь, в конечном счете…
- Ну-ну, и что?
- Боюсь, вы испоетесь в один прекрасный день! И во Вселенной станет тихо…
- Почему? - не понял Крамугас.
- Да потому, что испоетесь! И душою станете болеть. А это, так сказать, чревато…
- Неужели?
- В том-то и дело! И поверьте: нужно чувствами насыщать, а не брызгать ими во все стороны, будто вас уже совсем… подперло…
- Вы говорите удивительные вещи, - искренне заинтересовался Крамугас. - Мне даже в голову не приходило… А как же надо, если не секрет?
Незнакомец коротко хмыкнул и внезапно бесстыднейшим образом харкнул в дальний угол, словно давая этим раз и навсегда понять, что нет для него на свете ни секретов, ни поступков вовсе невозможных.
- А вот, бён-знычть… пардон, забылся, н-да!.. - он театрально вскинул руку, прежде чем Крамугас успел среагировать и возмутиться. - Учтите: за бесплатно - целый курс наук!.. Только внимательно следите.
Точно в каком-то дурном шаманическом экстазе, он внезапно принялся раскачиваться из стороны в сторону, помахивая левой ножкой в воздухе, заламывая руки и широко разевая рот, как заправский оперный певец на праздничном концерте, однако ни единый звук при этом не сорвался с его губ.
- Вот так, мой мальчик! Ясно?
- Так ведь это ж никакое и не пение!.. - возмутился было Крамугас.
- Отнюдь, бён-знычть! Опять пардон, ужасная привычка, надо отвыкать… Так вот - это огромное искусство! Оно приходите годами, когда начинаешь понимать, что обитателю соседней камеры, то есть каюты, нужно хорошенько выспаться и отдохнуть - прежде чем он наконец-то вернется домой после двадцатилетнего отсутствия. Это срок, мой мальчик, и немалый. Выдержать совсем не просто.
Незнакомец снова смачно харкнул в угол.
- Сколько? Целых двадцать лет?! - ахнул Крамугас. - Я, выходит, и на свет еще не появился! Или - только-только… Ты смотри-ка! Почему ж так долго?
- Дела, милейший, бён-знычть. Ну, опять!.. Вот ведь… Да, дела! И к тому же - неодолимая тяга к странствиям, - развел руками незнакомец. - Вам, я думаю, об этом рано знать. И ни к чему. Вам не понять. Пока… Ну, а совет мой поимейте в виду! Он толковый. В общем - рад был познакомиться. Фини-Глаз к вашим услугам. Честь имею!
Он шаркнул ножкой и величественно выплыл из каюты, тихо-тихо притворивши за собою дверь.
5. Цирцея-28
Как выяснилось, Цирцея-28 была двойной планетой.
Вокруг нее по треугольной орбите еще с незапамятных времен вращался так называемый Пад-Борисфен-Южный - совершенно плоский и обладавший формой образцово-правильного параллелограмма.
Откуда он такой вообще появился, никто из местных понятия не имел.
Больше того, название этого исторического спутника также было во многом условным, поскольку обитавшие на нем трусоватые костобоки-гиппофаги нив какие толковые переговоры с жителями Цирцеи-28 сроду не вступали, по причине своей всеобщей - якобы! - глухонемоты, и потому сообщить истинное наименование собственного пристанища не могли при всем желании, которое, как, между прочим, уверяли слухи, отсутствовало у них начисто.
Да и вел себя означенный сателлит несколько странным образом.
Наблюдать его можно было лишь в определенный момент, а именно тогда, когда он пробегал южную сторону своей треугольной орбиты (отсюда, собственно, и пошло его название - Пад-Борисфен-Южный). Во все другое время спутника отродясь никто не видывал, и никакими самыми чуткими приборами зафиксировать его было невозможно.
Словом, милый спутничек имела Цирцея-28 - особенно если учесть, что на нем, для пущего спокойствия, хранились все культурные ценности цирцеян.
Сама же Цирцея-28 совершенно поразила пылкое воображение Крамугаса: и своим бесстыдно-цветущим видом, и, как ему показалось, чрезмерным количеством людей, и разгульным блеском галонеона в поднебесье, и тем, как проворные смазливые дамы с космодрома, едва у стапеля причалила ракета, глядели на новоприбывших - с безжалостным обожаньем и жеманным приглашением к чему-то такому, о чем он, Крамугас, воспитанный в особом Полуинтернате, догадывался лишь слегка, но не без ужаса, сплавленного с тайным вожделеньем.
Да, Цирцея-28 супротив Бетиса-0,5 была не то чтоб раем, но душещипательным кошмаром, который полнился таким блаженством, какой раю и не снился.
Над большими домами везде красовались рекламные вывески и напоминания: "Людям - радость с человеческим лицом!", "Голосуй правильно - и не ошибешься!", "Слава нашей родной Вселенной!", "Да здравствуют полезные стихийные природные явления!", "Цирцеяне, выше знамя светлой мысли!", "Нет позору!", "За независимую присовокупленность!", "Нам надо, чтобы всем было надо!", "Исполни свой демографический долг - и спи спокойно!", "Обогащайтесь в нищете!", "В бесправии - все равны! Держи равненье шире!" - и еще множество других, столь же мудрых, одухотворенных и необходимых в здешней жизни.
Особенного смысла во всем этом было мало (если он имелся вообще), и вывесок никто, похоже, вовсе не читал, ну, разве только простаки-приезжие, как Крамугас, да дети, постигающие тайны писаного слова, и смотрелись транспаранты, может, и не слишком обольстительно, зато повсюду изобильно прикрывали, затеняли или просто подменяли некие убожества архитектурных форм, которые нетрудно было, при желанье, угадать.
Да, у нас на Бетисе-0,5, с завистью думал Крамугас, такие-то вот глупости не вешают на стены, видимо, боятся, а здесь - вешают. Должно быть, от передовитости и глубины идей. Так сразу не понять…
Но понимать он и не собирался - это, что ни говори, покуда вовсе не укладывалось в его робкие, но далеко нацеленные планы. Понимание приходит, когда больше не на что уже надеяться. Когда душа обрюзгла и ее переполняет скепсис…
Вот потому-то для восторженных туристов и убожества архитектурных форм смотрелись несравненным чудом.
Дома на Цирцее-28 вздымались выше километра. И во всех этажах кто-нибудь да жил, либо делал вид, что усердно живет, либо заправлял делами всяческих контор, коих на планете тьма плодилась.
Народ извечно обитал в предметном изобилии и в страшной суете.
Это Крамугасов пыл немного охладило.
Но, хочешь или нет, Цирцея-28 изумляла. И не тем, нем быть должны окольные миры вроде Бетиса-0,5, а тем, что они случайно, по неразуменью, пропустили. Хотя… случайно или нет - вопрос довольно спорный…
Ясно было одно: попавший на Цирцею-28 шалел беспричинно и сразу.
Был в ней безусловный притягательный момент. А кто же втуне не желает блуда?!
Здесь он был в натуре и, как говорится, налицо. Да и не только он: здесь била жизнь ключом, простая жизнь, всем посторонним мнящаяся сказкой.
Тоже - планета крылатой мечты. Чьей-то там… На свой, бедовый, лад.
Цирцея-28 никогда не относилась к чересчур уж старинным мирам, когда-то основанным - себе на радость - Матушкой Землей. Бетис-0,5 был, например, существенно древнее.
Однако молодые поселения растут и расцветают, как известно, будто на дрожжах, так что волшебный взлет Цирцеи-28 никого не удивлял.
Бывает и похлеще, уверяли знатоки. А вот надолго ли такая благодать - другое дело.
Пока же на Цирцею-28 отовсюду каждый день слетались все кому не лень, и она всех пока терпела.
Уникальный мир!
Не имея своих собственных - пригодных для восторженного почита-нья - памятников старины, Цирцея-28 им взамен воздвигла памятники сверхноваций, которые неистребимые туристы посещали с рвением, достойным всякой похвалы.
Дома несусветной высоты (причем равноэтажные как непосредственно на воздусях, так и в глубинах, под землею); эстакады в столько ярусов, что голова кружилась, ежели смотреть в упор; разнообразные цирцеехордовые и центрические блицподземки; полирельсовые топ-топ-трассы; линии суточной телепортации (частенько, правда, барахлившие и, так сказать, портавшие людей в момент и, главное, неведомо куда, нуда ведь и Матушка Земля, святыня из святынь, отменною работой аппаратов не могла похвастать, хотя именно там эту новинку и пустили в оборот когда-то, музейно оприходовав как "самопальный самопёр подкласса Ж"); курорты на произвольных уровнях; нудистские читальни и бесподобные торговые ряды с ристалищами; шустрые мнемотакси; шиш-плазмоклизматроны для любых непредсказуемых житейских нужд - все было на Цирцее-28. Даже упомянутые городские транспаранты.
Она же этим ничуть не гордилась - просто-напросто существовала, как бы и не замечая всех своих богатств.
Что было ценного. в истории Цирцеи-28?.
Если честно, то, как ни странно, - ничего.
Не только ценного, но вообще - хотя бы мало-мальски интересного. По крайней мере, для залетного историографа со стороны…
Миров вроде Цирцеи-28 во Вселенной наблюдалось много. По заложенным потенциям, само собой.
Другое дело, что лишь штучные из них развивались быстро, тогда как остальные навсегда переживали прогрессивно-тягостный застой.
Впрочем, что бы там ни говорили, Цирцея-28 среди них всех какой-то ужасающе-особой роли не играла. Старожилы этого не помнят.
Конечно, местные, а тем паче - отечественные именитые историки старались всячески превознести свою планету - право, кто же их осудит? - но, увы и ах, все сверхнаучные потуги завершались лишь заманчивыми обещаниями выявить однажды нечто, отчего Вселенная, завидуя, протухнет. Или скособочится. Не в терминах вопрос.
Вкратце этапы истории Цирцеи-28 были таковы.
К тому времени, когда сюда прибыл первый космоплан с Земли, авантюристы в метрополии уже не то чтобы совсем перевелись, но как-то беспардонно измельчали.
Потому и вдумчивое изучение, и описание, и освоение планеты шло вполне пристойно, подавно готовой схеме, каковая Матушкой Землей была в сердцах заведена для всех обнаружаемых миров.
В начальный период планета накапливала силы, почти не напоминая о себе.
Своей, от сотворения, разумной жизни на Цирцее-28, как и в прочих уголках Вселенной, не существовало, так что препятствий в пору возведенья протогородов достойным первопоселенцам никто коварно не чинил.
Обстраивались тихо, мирно, благородно.
Поначалу города были маленькие - под стать и населению планеты.
Их так, любя, и называли: "Вшивые подворья".
Да вот беда - уж чересчур целительным, благословенным оказался здешний климат, в остальных частях Вселенной поискать еще такой.
И, едва сделалось о том известно, хлынул на планету могучий и лютый поток восторженных переселенцев. Настоящих пионеров от комфорта.
И они свое не упустили: повседневный быт обставили на самый что ни на есть бедовый лад, ловко утвердив все то, к чему были привычны прежде у себя, и то, о чем несбыточно до этих пор мечтали.
На том доисторический период завершился.
Зато весь период новейшей истории прошел на редкость суетно и бестолково, вернее, еще не прошел - он продолжался! - но то, что было - это было, а день нынешний никак не желал признавать, что является не только славным продолжением вчерашнего, но и предтечей завтрашнего, которому, судя по всему, ничем не грозило отличаться от времен минувших.
Поначалу чутким благодетелем Цирцеи-28 был некто Блямбжизохер. При нем планета мудро процветала. Всех сажали скопом, но - с разбором.
Затем любимым благодетелем стал некто Эпихряс. При нем Цирцея-28 начала изнывать от счастья. Всех сажали скопом и - подряд.
Потом благодетелем сделался некто Пигунай Кувылжик. При нем планета превратилась в сущий рай. Сажали без разбору, но толково.
После него в лютых благодетелях подвизался некто Микарай-фигас.
Тут уж нечего сказать.
При нем планета натурально зажралась. В надежде на освобождение сидели все.
Последним оказался Бячка Елдрапухонь. Был всего святитель и культурный вор. Довел до абсолюта культ дебилов, устремив планету прямо в послезавтра, где она, очаровавшись, так навеки и застряла.
Выпустив всех поголовно, Бячка кончил жизнь печально: при скоплении народа его на кусочки разорвали шлюхи. На Цирцее-28 стало хорошо как никогда.
Вот так все было суетно и бестолково. И от раза к разу - лучше и прекрасней!
Даже появилась песенка с припевом: "Жили не хреново - где-то там смеркалось…"
Это точно. Документами подтверждено.
И - ни малейших исторических накладок, братских войн, долгов национальных, катастроф, ну, ни малейших отклонений в сторону в безудержном движенье к абсолюту.
Право, бестолково…
Для честного историографа - одна тоска: ведь никаких тебе зацепок в прошлом, никаких конфликтов в настоящем, которые рождали бы героев, впрочем, ладно бы героев - попросту незаурядных и толковых индивидов!
Приходилось, ежели приспичит, летописцев выкликать со стороны - ну, скажем, чтобы выделить этап или какую историческую вешку застолбить…
Все было хорошо, все были хорошие, как на подбор, и всем всегда было хорошо.
И не иначе.
Скука и счастливое томленье духа.
Благодать…
Вот куда прибыл и вот где вознамерился с отменным блеском потрудиться на газетной ниве Крамугас, сообразуясь с тем распределением, что было выдано ему на милом сердцу, далеком отныне Бетисе-0,5.
6. Первые знакомства
Звездолет, в плотных слоях атмосферы цепко перехваченный раздвижными посадочными шестами с крепкими сачками на концах, опустился неподалеку от столицы, представительного города Мовыски, и Крамугас, которому еще до вылета было со всей категоричностью предписано, во избежание возможных неурядиц с комплектованием кадров и слежением за таковыми, тотчас явиться на место новой работы, спустился по трапу, влез в первое же встречное мнемотакси и, напряженно подумавши: "В город - к главному редактору, в главную газету, да чтоб быстро и без накладок!", принялся глазеть в окно на невыразительную от сверхскорой езды серую ленту зашоссейных сооружений.
Путешествие прошло нормально, если не считать девятнадцати столкновений с встречными экипажами, тридцати наездов на нерасторопных пешеходов, шести с половиной переворотов и одиннадцати залетов в тупики.
Несколько обалделый от эдакого начала, но по-прежнему бодрый, Крамугас выскочил из мнемотакси и, беспечно помахивая дорожным кейсиком-педерасткой (по-народному - борсеткой) с разными удостоверениями личности и командировочными накладными, без проблем проник с черного хода (поскольку парадный, в силу постоянно меняющихся архитектурных направлений, так и не успели возвести) в здание редакции и тут же могучими потоками, в которых струи нисходящие (даже они!) гляделись все равно восходящими, был стремительно вознесен к апартаментам главного редактора.
Крамугас шлепнулся на пушистый ковер и некоторое время сидел, не шевелясь, ожидая, что вот сейчас его вновь куда-то понесет.
Движение, однако, не возобновлялось.
Тогда Крамугас стеснительно подобрал под себя ноги, обеими руками прижал к груди свой драгоценный кейсик с четырьмя помпезными наклейками домашнего изготовления и, не вставая, начал потихоньку озираться.
Роскошные хоромы главного - а может быть, и всей редакции? - его смутили и подавили совершенно.
Перед ним был напоенный светом зал, лепной потолок которого, имея купольную форму, своею маковкой терялся в невообразимой вышине.
Сам зал был потрясающе огромен. На Бетисе-0,5 таких строить не умели.