– Ухажеры-то были, однако они всерьез собираются в своем будущем анархическом мире ввести общность жен. Знаешь, как-то неприятно, когда на тебя смотрят как на кошку. Ну, ты едешь или нет? Здесь опасно оставаться.
– Торопиться нам некуда, – Джордж взглянул на нее в зеркальце и подмигнул. – Господа решили переиграть концовку.
– Облавы не будет?
– Будет, но не сейчас, – Джордж медленно тронул машину.
Дождь усилился. Капли, падающие на ветровое стекло, образовали сплошную мутную пелену. Пришлось включить дворники. Но и они не справлялись с нарастающими потоками воды.
– Видишь ли, кое-кому в нашем ведомстве показалось, что в этой операции можно будет убить еще двух зайцев.
– Не слишком ли много зайцев мы убиваем зараз?
– Если дичь крупная, а в руках автомат, то можно рискнуть. Мы решили позволить им попробовать захватить базу Ситизен-Фоллз.
– Но для чего?
– Там уже установлен пробный комплекс "горячего колпака". Проверим его эффективность на бандитах.
– Ты хоть представляешь, что это такое?
– "Горячий колпак"? О! – Джордж покачал головой. – Это потрясающе. Это фантастика, которая и не снилась Азимовым, Гаррисонам и Лаумерам с их бластерами и дезинтеграторами. Абсолютная защита от нападения с суши, моря и воздуха. Напряженное микроволновое излучение. Все, что к нему прикоснется, будет отброшено в сторону. Ракеты взорвутся на подлете…
– А люди?
– Ты когда-нибудь пользовалась микроволновой печкой? Снаружи они будут совершенно целенькими, а внутри – уже изжаренными. Бон аппетит, мадам!
Норма поморщилась.
– Ну что же, вы изжарите одного, второго, а остальные разбегутся.
– Дело в том, что "колпак" безразмерный, он умеет расширяться, – пояснил Джордж.
– Оригинально… – задумчиво сказала Норма и отхлебнула еще один глоток "Уокера". – Так что же, это будет нечто вроде новой бомбы? Занятно, – она раскрыла сумочку и, достав оттуда щетку, принялась расчесывать свои густые взмокшие волосы.
– Вот именно! – воскликнул Джордж. – Никакого излучения! Никакой ударной волны! Никаких радиоактивных осадков, ядерной зимы и загрязнения атмосферы. Идеально "чистое" оружие, которое можно устанавливать не только на спутниках, но и на самолетах, танках, кораблях, субмаринах. Это щит и одновременно меч…
– Ой!
– В чем дело?
– Задела булавку… – Норма отсосала кровь из пальца, потом достала булавку и, внимательно ее осмотрев, протянула Джорджу.
– Тебе это ничего не напоминает?
– Ты хочешь сказать…
– Это не моя булавка.
– Думаешь, это "клоп"?
– Уверена. – Норма внимательно вгляделась в заднее стекло автомобиля. – Езжай быстрее. За нами "хвост".
– Вот, возьми на всякий случай, – Джордж достал из ящичка "люгер" и протянул Норме. – Когда приблизятся – стреляй по скатам. А я пока вызову по радио помощь. Наши должны быть где-то поблизости.
Одной рукой ведя машину, Джордж левой рукой поднес ко рту микрофон и потому не успел отреагировать на тупорылую морду броневика "Феррет", который неожиданно появился из-за поворота. Получив сильный удар по капоту, "ситроен" вылетел на обочину и свалился в кювет.
* * *
– Лучо, милый… – шепчет Бланка чуть слышно.
Он не спит. Он работает при свете ночного фонаря. Пишет, торопится, пряди волос падают на его высокий лоб, на глаза, горящие неестественным, почти фосфорическим блеском. Они всегда так неистово загораются, когда он выступает с трибуны или сочиняет какое-нибудь "Воззвание к странам и народам" или очередной "Манифест Анархии". Наверное, потому, что он гений. У всех гениев такие горящие глаза. Бланка вспоминает пылающий взгляд Гарибальди с дешевой литографии над кроватью отца, неистовый взор Страдивари с книжной обложки, сияющий искупительной кротостью взгляд Христа с картины в их деревенской церквушке – и сердце ее переполняется гордостью за Лучо. Ее Лучо.
Политика, философия, политэкономия – вот к чему пылал он нежной страстью. Всем этим наукам он отдавался с восторженной пылкостью монаха, впервые изведавшего восторги плотских утех. Он с упоением изобретал модели различных обществ и смело сметал их дыханием кризисов, как карточные домики.
Бланка даже немного ревновала его к политике. Увы, с ней он был совершенно другим. Методичным, спокойным, уравновешенным, до отвращения искусным и неторопливым в любви. Взгляд его даже в кульминационные моменты их близости оставался холодным и бесстрастным, даже чуть насмешливым. Он слегка улыбался, слыша томные стоны, непроизвольно вырывавшиеся из ее груди. Он чувствовал себя императором, повелителем, полным и безраздельным хозяином ее тела, молодого и прекрасного, хотя и слегка потрепанного жизнью. Лишь когда наступал пик любовной игры взор его туманился. А потом он отправлялся в ванную, будто стыдясь мгновения слабости. И, вернувшись, с еще большим усердием принимался за работу. А Бланка подсаживалась рядом и с нежностью глядела в его вдохновенное лицо – снизу вверх – и водила пальцем по ужасным шрамам на его обнаженной спине – следом пыток, полученных им в тюрьме. Или прижималась губами к рубцу под мышкой – следу пули охранника, который стрелял в него во время побега.
– Вот, послушай, – Лучо отрывается от бумаг и декламирует нараспев. – "Все вы – гнусные подонки, тошнотворные миазмы дерьма нашей цивилизации, трупные черви на разлагающемся теле истории нашей прогнившей планеты. Вы – нищие духом, жирнозадые слизняки в саду нашего Спасителя…" Как ты думаешь, насчет Спасителя, это ничего? Не слишком я загнул?
– Что надо! – отвечает Бланка, оторвавшись от своих мыслей. И громко шепчет: – Иди ко мне!
– Угум! – мычит он, грызя карандаш. – Я скоро.
И вновь принимается за писанину.
У Бланки неспокойно на душе. Она влезла в большую игру, в которую очень скоро вступят правительства и армии всего мира. "Ты будешь диктовать свою волю миллионершам!" – смеялся Лучо. Он очень любит поговорить о "свободе воли", подозревая под этим скорее всего свободу собственной воли и беспрекословное подчинение ей других. Но ведь ей, Бланке, совершенно не хочется что-то кому-то "диктовать", ей нужно совсем немногое: жить, дышать, любить… Неожиданно в ней возникает щемящее чувство тревоги, смешанное с нежностью. В последнее время это чувство частенько навещает ее. Порою ей даже кажется, что ее устами говорит кто-то чужой, со стороны, ее второе "Я", скрывавшееся до поры в тайниках подсознания. И тогда она решается сказать то, о чем до этой секунды боялась даже подумать.
– Лучо! – твердо говорит она. И в голосе ее есть нечто такое, что заставляет его поднять голову и сдвинуть на нос круглые очки. Обнаженная Бланка лежит на постели, курит и отгоняет дымом мошкару, вьющуюся под лампочкой.
– Ну? – бросает он нетерпеливо. Она смотрит на него пристально и внимательно, потом взгляд ее теплеет, и она говорит, слегка покраснев.
– Лучо, я… беременна.
– Назовем его Джованни, – буркнул он, вновь берясь за перо. Он обожает писать гусиными перьями, обмакивая их в старинную бронзовую чернильницу. В его глазах это придает его трудам академизм и отточенность. Но ход его мыслей сбит, слово не идет на ум, он бросает перо и вновь поворачивается к ней.
– У тебя что, кончились пилюли? – спрашивает он сердито.
– Для чего? – спрашивает она с рассеянной улыбкой. – Я ими никогда не пользовалась. Всегда как-то обходилась. Думала, и с тобой обойдется. А не обошлось.
– Может быть, еще все наладится?
– Ему уже три месяца.
– Не похоже, – замечает он, бросив взгляд на ее плоский живот.
– Скоро вылупится, – улыбается Бланка. – Думаю, что это будет мальчик. Здоровый бутуз с во-от такими щеками.
– Вы, женщины, все делаете не вовремя, – сердито заявляет он.
– Нет, мы должны ждать, пока вы закончите свои войны и революции! – сердито парирует она.
– Тебе вовсе не нужно было усложнять себе жизнь именно сейчас, – Лучо пожал плечами и снял очки. Без них его глаза оказываются красными и какими-то особенно беззащитным. – Ведь мы на пороге великих событий.
– Ты… веришь, что это у нас получится?
– Конечно. На все сто процентов. Если бы я не был уверен, я за это просто не взялся бы. Ты ведь знаешь, н все свои операции тщательно разрабатываю. И до сегодняшнего дня ни одна из них не провалилась. Не провалится и эта.
– Но ведь тогда… мы все погибнем, – сказала она, пытливо вглядываясь в его невозмутимое лицо.
– Да, конечно, – бросил он, вновь берясь за перо. – Мы ведь уже не впервые рискуем жизнью. Да и ты тоже.
– Но ведь он… – она поглядела на свой живот, и на ее глаза навернулись слезы. – Он ведь тоже может погибнуть…
– Послушай, детка, не прикидывайся дурой! – воскликнул Лучо, резко вставая. От этого толчка его складной парусиновый стул "а ля Бонапарт" летит в сторону. – Мы начинаем войну со всем миром! В ней, разумеется, будут жертвы. Погибнут миллионы людей, почти половина населения нашей планеты, и среди них будут и мужчины, и женщине, и дети. Они должны погибнуть, ибо таков ход всемирно-исторического процесса. Всему на свете отмерен свой предел. Все люди умирают. Раньше или позже, под колесами своих автомобилей, от рака, землетрясений, отравленные выхлопными газами – так или иначе все мы неизбежно превратимся в прах, в ничто, в гнилое мясо. Но а смерти, которую готовим миру мы, заключена великая историческая миссия – его гибель послужит началу зарождения новой, прекрасной жизни. Сметая очистительным огнем обветшавшее здание нашей цивилизации, мы готовим фундамент для постройки гармоничного сообщества свободных тружеников…
– "Вольных хлебопашцев"… – проронила она с еле уловимой иронией.
– Да, вольных хлебопашцев!
– Но ведь ты и сам не веришь в это! – горячо воскликнула она. – Как могут быть счастливы люди в мире, который будет наполовину искалечен, сожжен, отравлен? Какой хлеб уродится на земле, отравленной радиацией? Как могут быть счастливы мужчины, умирая от белокровия, женщины, рожающие безногих уродов? Ты сам не соображаешь, что говоришь! Ты – болтун! Пустой, напыщенный фразер!..
Лучо бросился на нее, схватил за горло одной рукой, а другой влепил две сильные затрещины. Упав лицом в подушку, Бланка горько заплакала.
– Стерва! – кричал Лучо, злобно пиная ее ногами. – Грязная тварь! Да какое мне дело до тебя, до тех, с кем ты валялась под кустами, и до твоего щенка, прижитого невесть от кого? Какое мне дело до всех прочих сук и щенков?! Я буду диктовать свою волю миру! Мне покорится президенты, премьеры, правительства и армии! Меня будут боготворить и проклинать, я буду поруган, благословен и оплеван, ибо приму на себя грехи всех пяти миллиардов землян и миллиардов, живших до нас, и тех, кто выживет после! Я искуплю их в крови, пожарах и гамма-лучах! Аз есмь воскресение и жизнь! Я – Христос и Мессия нового мира! – кричал он, колотя в грудь рукой, н взор его был гневен и страшен.
– Когда ты начнешь операцию? – устало спросила Бланка.
Взяв ее лицо в руки, он внимательно поглядел ей в глаза и улыбнулся.
– Глупая девочка… Да ведь она уже началась вчера вечером. Теперь пора нам подключаться. Идем, я тебе кое-что покажу!
Сильным рывком за руку он поднял ее с постели и потащил к выходу, приговаривая:
– Сейчас ты увидишь… Ты все увидишь!..
Посмеиваясь, он вытолкнул ее, упирающуюся, из палатки и сам вышел следом.
… И, растерянный, остановился на пороге. Перед ним стояла вся его маленькая армия, сорок с лишним человек в полном воинском обмундировании, с оружием в руках. Лучо не рассчитывал их здесь увидеть. Но его плану они должны были давно пересечь границу и ожидать его приезда на подходе к базе. Бланке же он хотел показать новые ракеты "Стингер", которые им удалось раздобыть за бесценок совсем недавно.
Лучо молча смотрел на своих солдат и читал в их взглядах ненависть и отчуждение. И сам неожиданно почувствовал себя поразительно голым и беззащитным перед ними. От группы отделился Юргенс, потный и взлохмаченный.
– Пойдем, оденься, – буркнул он.
– В чем дело? – холодно спросил Лучо.
– Пойди оденься, – настойчиво сказал Юргенс. – И побыстрее. Нам надо смываться.
– В чем дело?! – заорал Лучо, хватая его за шиворот и притягивая к себе. – Почему вы здесь? Где вы должны были…
– Нас предали, – сказал Юргенс, пытаясь высвободить ворот. – Отпусти!
Отстранившись, он снял пенсне и полез в карман за платочком.
– Я с самого начала говорил тебе, что не доверяю этому негритосу. И Рикки меня предупреждал, что они слишком часто шушукаются с этой толстухой… Я ведь намекал тебе, но ты меня не слушал! Ты был слишком занят своей подругой и писаниной. А потом один знакомый филер сказал, что у всей окрестной полиции есть наши физии. И показал мне весь альбом. Там были все, кроме двоих. И тогда я приставил к нему Лерно, которого он обхитрил, а к ней в сумочку подложил "клопа"…
– Почему ты не сказал мне всего этого раньше?
– Да потому, что ты был слишком занят своими гениальными речами. Ты бы мне просто не поверил. Но теперь у меня есть доказательства.
– Ну?
– Мы были игрушкой, старина, – усмехнулся Юргенс. – Пешками в игре взрослых дяденек. Я слышал до последнего слова всю ее беседу с парнем из военной разведки. Нам готовили западню. Что-то вроде испытания новой оборонительной система. Эта операция так и называлась "Двойной капкан". Нас заманили бы на чистое место, а потом просто изжарили бы заживо! На базе Ситизен-Фоллз хорошо подготовились к нашему визиту.
– Где они? – Они исключительно неудачно угодили под наш броневик.
– Он умер, а она еле дышит. Боюсь, что допросить не удастся. Это конец, старина. Нам надо смазывать пятки и драпать, пока сюда не явилась полиция. А возможно, и армия. Все кончено…
– Молчи! – воскликнул Лучо, всматриваясь в лица своих солдат. Вид его был страшен. На лице его играла гримаса вымученной улыбки. В глазах стояли слезы.
– Да, мальчики, – сказал он тихо. – Вы вправе сейчас пристрелить меня. Небось, думаете, сам-то сейчас балдеет со своей сучкой, а мы должны из-за него подыхать… Да, ребятки, нам натянули нос. И я думаю, что если наш лесок еще не оцепили, то оцепят через час-другой. А расходиться поодиночке – тоже бессмысленно, сцапают по дороге. Так что, в любом случае, нам крышка. Но я… я вам вот что скажу, ребятки, я сейчас валялся с этой девкой, – он схватил Бланку за руку и выволок на центр круга, – и она мне сказала, что у нее будет ребенок. Не знаю от кого. Да она и сама толком не знает. Значит, это может быть и мой сын, и твой, и его, и его… А теперь посмотрите-ка на себя со стороны. Отцы и деды ваши жили, как скоты, как вонючие кроты, копались в земле, выискивая кусок хлеба, а вы сидели в тюрьмах за то, что выступили против бесящихся с жиру толстосумов. Мы с вами переложили немало народа, но ради чего? Ради чего мы взрывали бомбы и похищали министров и миллионеров? Чтобы заработать на этом? Дудки! Мы делали все это лишь для того, чтобы люди оглянулись на себя со стороны, увидели, в каком дерьме и мерзости они живут, чтобы поддать их на борьбу с прогнившим обществом зла и насилия, чтобы ее ребенок, наш сын, рос свободным и счастливым человеком, чтобы ни одна полицейская мразь не смела указывать ему, где ему можно ходить, а где нельзя, за кого голосовать и перед кем гнуть спину. Вот за что мы боролись, вот во имя чего мы готовы были погибнуть, сражаясь.
Так говорил Лучо своим войнам, завораживая их своей страстностью, несокрушимой верой в собственную правоту. И сами себе они казались уже изгоями, уголовниками, наемными убийцами, наркоманами, а борцами за некую прекрасную, хоть и абстрактную, идею, провозвестниками грядущего мира Добра и Справедливости, который они мечтали построить на развалинах нашей сожженной планеты. Воистину, черти знали, чем мостить пути в преисподнюю…
– А кто-то позволил каким-то дядям держать нас за пешек, – завершил свою речь Лучо п посмотрел на Юргенса тяжелым, недобрым взглядом.
– Но у меня не было доказательств… Если б я не завернул ребят, все бы погибли!
– Да-да! – засмеялся Лучо. – Ты вернул их с дороги и привез сюда, и показал им их вождя с голой задницей: смотрите дурни, ради кого вы должны были умереть!
В руке его неизвестно как появился нож.
– Не, нет, Лучо, ты не прав, – бормотал Юргенс, не отводя взгляда от блестящего лезвия, – ты совершенно не прав, я не собирался над тобой смеяться… Ты не прав, Лучо!.. Нет!.. – закричал он. И замер.
И тяжело осел в пыль, суча ногами.
Скрестив руки на груди, Лучо оглядел своих солдат, потрясенный неожиданной и нелепой смертью одного из своих командиров.
– Он сказал вам, что все потеряно. Что всех нас ждет "Двойной капкан". Что мы пешки… Но и пешка может выйти в ферзи, если ею толково распорядиться. Для него эта игра уже закончена. Но для нас она только начинается. Я поведу вас туда, где нас никто не ждет. И клянусь мадонной, – он поцеловал образок, висевший на его груди на стальной цепочке, и привлек к себе Бланку, – клянусь нашей Мадонной, Мадонной новой эры, мы с вами устроим этому прогнившему мирку хорошую тризну! Вы верите мне?!
– Да! Да! – закричали "миротворцы". – Веди нас, Лучо! Мы пойдем с тобой до конца!
– Тогда по машинам! – скомандовал Лучо. – Живо!
Спустя полчаса он, одетый в форму капитана, уже ехал на "джипе" по хорошо накатанному шоссе, которое в скором времени должно было пересечь границу и углубиться на территорию соседней державы. Его лишь слегка тревожила мысль о Малыше-Харлеме. Однако он молился о том, чтобы предатель хоть немного задержался в пути, и крепко сжимал в кулаке образок.
Мадонна к нему благоволила. Именно в эти минуты Харлем пинал ногами дверь камеры предварительного заключения в полицейском участке и до хрипоты орал, требуя телефон. Полицейские посмеивались, слушая его истерические вопли. Малыша задержал полицейский патруль, когда он удирал с заднего крыльца бакалейной лавки. Вначале его заподозрили в ограблении, но потом в заднем кармане его брюк блюстители закона обнаружили пакетик "крэка". Наркотики в патриархальном городке были строжайше запрещены. Таким образом, Харлему был обеспечен срок, а полицейским – премия. И никто из них не собирался тревожить свое начальство раньше следующего утра. Темны дела твои, господи!