* * *
В методическом кабинете был самый настоящий камин. Его никогда на моей памяти не топили, но настроение этому помещению он создавал. Мне очень нравится сидеть так, чтобы видеть черную пасть и кованую решетку. За нее в шутку складывают ставшие ненужными распечатки, и от этого камин выглядит двусмысленно.
Работать в методкабинете было совершенно невозможно, поэтому приходила я сюда только по кураторским делам. Еще здесь лежал журнал взаимопосещений уроков. А еще здесь сохранили при ремонтах якобы дух старины. Угол у шкафа с архивом журналов не стали штукатурить, чтобы оставалась видна кладка. В сочетании с камином, сплит-модулем кондиционера и вечными сплетнями получилось претенциозно и глупо.
Мне не нравилось здесь. Камин нравился, остальное – нет. Особенно то, что за общим столом сидели Хикари и Джулия. Я устроилась в углу и заполняла ведомость, по ходу придумывая виды внеклассной работы. Но на самом деле следила за тем, чтобы написать все в положенные клетки и невольно проникалась жизнью заведения.
Айда Кенске не болен. Он переиграл в платную онлайн-игру и, потеряв кучу денег, ушел в запой. В медпункте уже знают и готовятся проведать его с капельницей.
Маша из 2-В снова ходила во сне.
В общежитии вчера кто-то забыл рыбу на плите. Сковорода кухонная, поэтому неудачливого гурмана не нашли. Хозяева задымленных комнат клянут уличную сырость, косятся друг на друга и обильно облились духами.
– Аянами, а ты уже видела новенького?
Я подняла голову. Мне осталось ровно три клетки, и уже можно было идти. Все-таки три – это магическое число.
– Да, – ответила я и снова склонилась над ведомостью. Еще одна клетка. Надежды на прекращение разговора нет. Хотя вру, есть, но очень слабая: Хикари и Джулия уже устали друг от друга.
– И как он тебе?
Не люблю общие вопросы. На них надо отвечать странные вещи: "Ой, так нра!", "Ну, ничего так", "Не знаю, не знаю…" Порой мне интересно, что сказали бы коллеги, ответь я когда-нибудь именно таким образом.
И я опять отвлекаюсь. Снова думаю о посторонних вещах.
– Он хорошо говорит.
– А о чем вы разговаривали?
Джулия – самая невредная из всех лицейских сплетниц. Невредная потому, что от души.
– О будущем уроке.
"А потом об Ангеле. И он остался из-за меня". И мне бы еще определиться со своим к этому отношением, а заодно узнать, есть ли у меня к этому какое-то отношение.
– Хайцы всем, девочки, – сказала дверь еще до того, как распахнулась.
Судзухара спас все. Я быстро заполнила оставшиеся клетки и начала собираться. Осталось вытерпеть одно маленькое издевательство – и можно уходить.
– О, ледяная королева! – взвыл Тодзи, едва не разбивая себе лоб о мою столешницу. – Почти смиренного крошечной улыбкой!..
Сплетницы вежливо хихикнули. Шутка была так себе и старая, она уже не веселила никого, кроме самого физрука, и не доставала даже меня.
– А Рей уже разговаривала с нашим новеньким! – кокетливо улыбаясь, сказала Хикари.
– Новеньким? – удивился Тодзи, подходя к общему столу. – Каким еще новеньким?
– У нас новый преподаватель!
– Раз не проставился еще, значит – нет новенького! – отрезал Тодзи. – А вообще, девчушки, расскажу я вам по этому поводу славную историю. Вот когда меня послали в лагерь в префектуру Тиба…
Слушать историю я не стала. Ничего общего с предыдущим разговором истории Судзухары обычно не имели. То есть, никогда. Закрывая дверь, я спиной чувствовала картинку: Тодзи сидит уже на столе, помахивая свистком на веревочке. Хикари преданно смотрит на него, Джулия бросает украдкой взгляд мне вслед. Все хорошо, потому что физрук Судзухара – твердая гарантия: "девчонки" меня точно не будут обсуждать после ухода.
На вечер было назначено еще методсовещание, но мне туда идти не обязательно. На улицу, с другой стороны, не слишком хотелось: там уныло накрапывал противный дождь, там висели низкие облака, почти как у Рильке. А еще мне не хотелось домой.
Я открыла зонт и переступила через лужицу. Капли пальцами постукивали в ткань над головой, им было интересно. Уже шел урок, и внутренний двор лицея пустовал, только дождь шумел сильнее в просторном колодце. Мутно блестели окна, крыша упиралась прямо в небо. Наверное, упиралась, потому что я не хочу подставлять лицо дождю, чтобы проверить это. Меня вполне устраивает именно такое представление о дне. Это был противный день, просто омерзительный. Вся беда в том, что именно в этот безликий день мне протянули руку. И весь остаток сегодняшней осенней серости будет лишен боли.
Дождь все шел и шел, я все шла и шла, думая о том, что, наверное, надо бы как-то отпраздновать это все. А потом увидела бредущего по соседней аллее Икари, Икари Синдзи.
"Икари-кун. Я буду называть его так".
Его джинсовый костюм промок насквозь, а он брел, будто на прогулке, и дождь заливал ему лицо, и капли, свисающие с носа, обновлялись очень-очень быстро. Конечно, я не видела таких подробностей, но иногда и не надо видеть.
Нет, лучше так: иногда и не стоит видеть.
Три часа назад он был уверен, что человек – это единственный разумный вид на планете Земля. Что Второй сдвиг тридцатилетней давности остался в тридцатилетней давности и на страницах диссертаций. Что лицей в глуши среди леса – это просто лицей в глуши среди леса… То есть, не то чтобы "просто". Это изначально был неприятный ему лицей с нелюбимым отцом.
И снова – это все неважно. Три часа назад Икари-кун твердо знал, куда он приехал, как устроен этот мир, – и мне его жаль. Наверное, стоило подойти к нему, потому что в какой-то мере он пережил эти три часа из-за меня. И впереди его ждет еще много интересных часов.
"Во-первых, Рей, тебе не о чем с ним говорить. Во-вторых, ты – повод, чтобы принять вызов отца и дело матери. Чтобы сохранить лицо".
– Аянами!
Я повернула голову. Икари-кун шел ко мне – напрямик, прямо по ржавому болоту из земли и палой листвы. Он оскальзывался, спотыкался, но все равно шел, убирая с лица раскисшие волосы.
Мысль: "Он меня убьет", – была глупая. Но она была.
– Аянами, подождите!
Жду, стою. Он остановился в метре от меня, старательно облизывая губы. У него странный взгляд, показалось мне. Рассказ доктора Акаги его основательно потрепал – успешного аспиранта, получившего гранты и выучившего немецкий за полгода. По аудиокнигам.
– Эм, Аянами, вы как?
Я моргнула. Вопрос был потрясающим: я стояла под зонтом, вся в сухом. Я шла домой. У меня ничего не болело – чего он, конечно, не мог знать точно, вот только в сравнении с его собственным видом вопрос "как я" выглядел нечеловеческим позерством.
"Или проявлением шока", – с опозданием поняла я.
– Хорошо. Спасибо.
Он кивнул, рассматривая мое лицо. Это был очень неприятный блуждающий взгляд, о котором говорят еще "горячечный". Зонтик предлагать было уже поздно, он промок до нитки, и я только по взгляду поняла, что именно сообщила ему доктор Акаги Рицко.
Икари-кун ведь навоображал себе, что после его открытия будут изучать и убьют ребенка. Вернее, про "изучать и убьют" он, конечно, прав, а вот смириться с тем, что ребенок – это не представитель homo sapiens, просто не успел. Не смог. Не поверил.
– Вы ведь все знали? – спросил Икари-кун. – Потому предлагали уезжать?
Я молчала. Говорить было не нужно, сказать что-то хотелось, и я молчала.
– Скажите, как это, жить с таким? – спросил он совершенно ровно. – С вот этим всем? Да еще когда такая херовая погода?
– Погода не всегда такая.
Икари-кун замолчал, и взгляд начал серьезно жечь мне лицо. Он был куда горячее, чем дождь, этот взгляд. Я смотрела в ответ: а что мне еще было делать?
– Я вижу нелюдей, – вдруг сказал Икари. Потом хлопнул себя по бедрам, согнулся и крикнул громче: – И я буду по контракту учить нелюдей! Не-лю-дей!!
Истерика. Ему не могли так сказать, значит, это истерика. Это пройдет, надо только выслушать и стоять спокойно, пока пальцы дождя нервно барабанят в зонт. Он всего лишь медиум, и это странно, что сын директора – вдруг медиум. Ему придется привыкнуть, и он привыкнет. В конце концов, мы обнаруживаем Ангела раз в месяц – и это всем коллективом.
Тебе просто не повезло, Икари-кун. Твой первый день – и такой оглушительно провальный успех.
– Боже, я болен, – выдохнул Икари-кун. – Я всего лишь болен, но даже этого, оказывается, мало. Да, Аянами?
Болен. Он сейчас сказал "болен". Он сказал и продолжает говорить.
– "Э"… "э"-какая-то там атропатома, – проскрипел он, и пальцы дождя забрались мне в голову. Туда, где и находилась наша общая с ним болезнь.
– Экструзивная V-астроцитома, – поправила я машинально.
– Да какая, к черту, разница! – простонал Икари-кун. – Эта "EVA" – это рак, рак мозга, как ни назови его! И мне, чтобы об этом узнать, надо подписать…
Его голос уплывал куда-то вдаль, в дождь, а на смену ему приходили странные слова другого Икари – директора Икари.
"– Тебе становится хуже, Рей.
– Я все еще могу работать, директор.
Громко тикали часы, в полированной поверхности стола отражался потолок. Директор сидел в тени, и говорила его голосом какая-то глыба тьмы. Я дышала сочащимся чернилом и ждала ответа на тот вопрос, который – не совсем вопрос.
– Можешь.
– Я могу идти?
– Да".
А вскоре после этого он упомянул о "замене". О помощи второго учителя, думала я. А директор Икари думал о полной замене. О том, что мое место займет другой. О том, что терпеть головные боли станет бессмысленно.
– Аянами, вы вообще где?!
Он прищелкнул пальцами почти у моего носа – обидный, наверное, жест.
Я отвернулась и пошла прочь. Ему нужно поговорить с кем-то из наших штатных психиатров, выпить за приезд с нашими штатными алкоголикам. А мне – мне нужно побыть одной. Привыкнуть к… Очень многим мыслям.
* * *
Они начали рождаться после Второго сдвига.
Люди пережили первый временной сдвиг, пожертвовав семью процентами населения планеты. Вот просто так. Земля потеряла семнадцать минут времени, и за эти семнадцать минут произошло очень многое. Очень.
Я листала результаты поисковой системы и без труда дополняла прорехи, вырезанные цензурой. Ключевые слова – "Ангелы, сдвиг, время, дети" – это целый ворох прорех и гарантированный вызов к нашему офицеру безопасности.
"Аянами, какие веб-страницы вы вчера просматривали?"
Это будет завтра. Сегодня есть еще один человек, который приобщился к этой истории.
Второй сдвиг был совсем иным. После него никто не пропал, но зато после него стали рождаться необычные дети. Позднее их назовут Ангелами.
Я сидела с ногами на стуле. Монитор тлел потихоньку, свет вокруг не горел, за окном шелестела осень. С экрана на меня смотрели мифы, легенды, желтая пресса и баннеры порносайтов. Какие еще баннеры могут быть на страничках разных "очевидное – невероятное", "мистика.ком" и "городские-легенды.джп"?
Размытые фотографии Ангелов в терминальной фазе – как ни странно, самые настоящие фотографии. Целое море лживых воспоминаний "выживших" в зоне питания пробуждающегося сверхчеловека. Не бывает там выживших.
Дождь барабанил, спина болела от неудобной позы, а я листала сайты, находя все больше выдумки. Правду старательно вычеркивали и вымарывали из сети. Во всяком случае, ее там стало явно меньше за последние два года.
И очень хорошо.
Еще ключевые слова никаким боком не выводили на образовательный концерн "Соул" и его сеть учебных заведений. И это тоже хорошо. Не знаю, какая мне разница, но хорошо.
Я потянулась, подтащила ближе к стулу обогреватель. Руке стало приятно.
"Замерзла".
У меня быстро мерзнут руки, и это плохо, особенно в свете того, что моя замена уже здесь. Я вспомнила о замене и встала: хочу чаю, не хочу больше читать сказки. Хочу умную книгу, проверить форум и спать.
Большое кухонное окно смотрело в непроглядный октябрьский вечер. Когда-то давно я так и хотела: стоишь у плиты или разделочного стола, а перед тобой окно. Окно должно было выходить на что-то светлое, а за спиной кто-то весело смеялся.
Смех.
Смех похож на тонкие ножи, на шила, которые входят в сердце. Я их больше додумываю, чем чувствую, но понимаю, что сердце останавливается. Смех пахнет паникой. Там, в моих мечтах, за спиной всегда звучал детский смех. Здесь… Здесь он тоже звучит. И иногда – прямо за спиной.
И это совершенно не радостно.
Диск плиты раскалился так, что уже светился. Багровое кольцо электроконфорки, которое можно накрыть чайником – здесь, на кухне моей искривленной мечты. Кольцо, навсегда выжженное в моей голове, прикрыть нечем. К сожалению.
Я поставила чайник, вспомнила, что он пустой, и торопливо открыла кран.
"Остановимся на этом. Просто остановимся".
В конце концов, или все плохо, или очень плохо. Главное, помнить, что пока я могу быть проводником, меня не уволят. С другой стороны, появление еще одного проводника означает, что я скоро умру.
"Может означать", – поправила я себя, устраиваясь на стуле. Я гладила обогреватель, как кошку, открывала новую вкладку, и мыслям в голове было неудобно. Скорее бы головная боль вернулась: с ней проще. С ней не нужно плодить сомнений, предположений. Не нужно думать – достаточно знать и действовать.
Сын директора болен EV'ой, подумала я, вводя логин и пароль. Это ужасное совпадение: ужасно символичное, ужасно интересное, ужасно… Ужасно ужасное. Оказывается, и так бывает. Потом я обнаружила две жалобы и на пару минут забыла об Икари-куне и тоскливой замене.
Увы, это были всего лишь некорректное обсуждение и фотография с высокой зернистостью. Именно что пара минут. Опять +heGiF+Ed0nE со своим хамством и опять какой-то новичок, который думает, что этот форум – свалка брака. Я выставила пользователям предупреждения и бегло просмотрела EXIF злополучного фото. Камера у новичка была посредственная, чувство кадра отсутствовало напрочь, а ручные настройки… Они были, к сожалению. Удалить, "новое личное сообщение", тема "Общие рекомендации", копировать – вставить. Отправить сообщение.
Копировать – вставить.
Я пошла на кухню за чаем, думая о том, что было бы здорово не учить предполагаемых Ангелов, а испытывать их непрестанным copy – past. Просто чтобы не привыкать. Не думать о них как о людях. Если бы можно было сделать этот лицей сетевым, отправлять сообщения аватарам и никнеймам.
"Я буду учить нелюдей!" – вспомнилось мне.
К сожалению, нет, Икари-кун. Не так. Если бы был точный критерий отбора Ангелов, не было бы нужды в этой агонии. В этой болезненной школе, которую рекламируют как элитарную, передовую, экспериментальную. Лицей программы "Образование нового поколения" гордится своими результатами: успешные поэты, музыканты, программисты. В другом отчете идут иные данные, тоже образцовые: мимо нашей системы не прошел ни один Ангел.
Мы получаем подозреваемых, учим детей и останавливаем Ангелов. И еще: если никто не забудет об отработанной пустой породе, мы выпустим тех самых успешных творцов. Только в поэзиях выпускников шуршит пыль, в музыке дрожит холодный пот ночного кошмара, а программисты создают то, чего и сами не понимают.
Иногда мне кажется, что лицей напрасно кого-то выпускает. В такие моменты у меня, как правило, не болит голова – вот как сейчас. Потому и ненавижу чувствовать себя здоровой. Это так обманывает, это возвращает привычку думать не по-больному. Ущербная, наивная привычка.
Наверное, Икари-куна сегодня изолируют, чтобы не было неудобных пьяных разговоров.
(Я почему-то решила, что он пьет).
Монитор светился сквозь душистый чайный пар. Где-то очень далеко друг от друга десятка полтора человек писали обидные сообщения, обсуждая гибридные фотоаппараты. Зрела очередная священная война, но это был не мой раздел форума.
Я выключила компьютер, вспомнила, что снова не разобралась с шумящим и подтекающим бачком. Вспомнила, что не поставила стирку, и что материалы прошлого методсовещания еще предстоит проработать. На часах уже почти восемь вечера, и чтение откладывается, поняла я. Ведь потом вспомнится подготовка на завтра, потом – достирает машинка, и всю синтетику можно – а значит, надо – будет прогладить.
За окном шумел дождь, мой настоящий вечер только-только начинался, а до головной боли оставалось около шести часов.
* * *
Я открыла глаза и сняла с груди электронную книгу. Прибор разрядился, а значит, я снова заснула за чтением. "Плохо. Интересно, сохранил ли он на этот раз закладку?" В голове пока что было ясно – так, покалывало немного, но в сторону таблеток смотреть еще не хотелось.
Повернув голову, я увидела, что проснулась за несколько минут до сигнала будильника. Что в комнате чисто, что я даже помыла чашку, а не оставила ее у компьютера, как обычно. В расписании над столом значился только один урок, и он был не первый и даже не второй. Щель между шторами подсвечивал солнечный блик.
"Все хорошо, Рей. Доброе утро".
И только когда я подняла голову над подушкой, в голове будто бы с шумом разорвался тетрадный лист – медленно, оглушительно, бесконечно.
Все хорошо – и все как всегда.