* * *
Закрывая за собой домик, я увидела, что к двери приклеена табличка из картона с единственным словом: "Старуха". Простой кусок картона на уровне глаз. Я потрогала его ключом. Картон разбух от прохладной влаги и клея и легко отделялся от двери. Приклеен он был, скорее всего, рано поутру, и сделано это было единственно для меня.
И еще для скрытой камеры наблюдения, о которой лицеист не знал. Я оторвала табличку, смяла ее и представила, как прихожу в диспетчерский пункт и прошу проверить, кто был у моей двери этим утром.
"Весело", – подумала я и пошла в лицей.
Солнце пробивалось сквозь почти облезшие кроны парка, блестело в каждой капле воды. У меня болела голова, в карман все сильнее оттягивала баночка с таблетками, которые, увы, не в силах вернуть настроение.
"Старуха".
Стая курильщиков у входа, приветствия, отзывающиеся в голове надрывами оглушительной бумаги. И я точно знаю, что ученик, приклеивший к двери табличку, точно здесь, иначе нет никакого смысла. Просто испортить мне настроение – это слишком по-взрослому. Ученику еще нужно насладиться полученным результатом, даже если он знает, что результата не увидит.
Но кое в чем он прав. Табличка меня задела.
Обида вертлявым комком кружила в горле, как начинающийся кашель. Будто мало мне головной боли. Я шла к входу, и ученики затихали. "Это просто твой взгляд, – пришло в голову мне. – Перестань так пристально на них смотреть". Я перестала и пошла подниматься по ступенькам.
Слишком быстро.
Уже у самых дверей в кармане ожил мобильный телефон.
– Рей.
– Да, директор.
– Зайди.
В коридорах было людно. Лицеисты висели на подоконниках, жмурясь и улыбаясь. Солнечный осенний пейзаж за окнами, волглая тень самого учебного корпуса – и лес, лес и горы до самого горизонта. Психологи утверждают, что это очень полезный пейзаж. Он умиротворяет, мотивирует и настраивает на действие. Солнечным днем – одним из последних таких дней этого года – вид за окном настраивает только на побег с занятий.
– Доброе утро, Аянами-сенсей!
– Мисс Аянами! Здравствуйте!
Они почти искренни, тем более, что ни у кого из них нет сейчас моего урока.
Я кивала и шла в административное крыло. Радость, свет, погожий день. Это раздражало. У двери приемной директора Икари я позволила себе вдох чуть глубже, чем обычно, а пальцами стиснула в кармане капсулу с таблетками.
Бумага в голове рвалась и рвалась.
Ручка: повернуть, потянуть.
– Доброе утро, меня вызвал директор.
Ая уже на месте, и она окружена облаком своих духов. Наверное, так выглядит ее личная зона комфорта – пугающе объемная с утра.
– Да, Аянами-сан, заходите.
Она со мной не поздоровалась, подумала я и открыла дверь в кабинет.
– Доброе утро, директор.
– Садись.
Я села у двери. В кабинете были закрыты все жалюзи, приспущены шторы. Директор Икари еще не включал свет. Или уже погасил его.
– Как ты уже знаешь, мой сын подписал все документы и теперь работает с нами.
Он потянул со стола очки и надел их. Затемненные очки в затемненном кабинете.
– Да, директор.
– Он сейчас временно под наблюдением врачей. Мы начинаем готовить его как проводника.
– Зачем?
Я прикрыла глаза и с силой сжала капсулу. Что я делаю?
Директор молчал, видимо, тоже понимая, что что-то не так. Что-то совсем не так, и если Икари только удивлен, то я…
– Твоя EVA перешла в нулевую стадию месяц назад.
Икари-сан взял со стола какие-то бумаги и поправил очки, а мне понадобилось около двадцати секунд, чтобы додумать все остальное и понять, что аудиенция окончена. Я уходила из кабинета директора Икари с единственной положительной информацией: пока я жива, я буду работать. За пределами лицея, в огромном мире многие почли бы за счастье такие условия.
Меня это не утешало. Духи Аи на прощанье хлестнули по ноздрям.
* * *
– Аянами-сан, зайдите, пожалуйста.
Я оглянулась. Среди торопящихся и громких – о, каких громких! – учеников маячила Мана. Перехватив выскальзывающие из-под руки тетради, я пошла к ней.
– Заскочи в кабинет, ага?
Сплетни? Нет, серьезное лицо.
Кабинет куратора – это клетушка с полками, заставленными разнообразными данными на самых разных носителях. Киришима упала на свой стул и указала на другой. Она поерзала, протянула руку и не глядя вытащила из стеллажа папку.
– Мне тут отчет один вернули. Ведомство Акаги. Ну, ты понимаешь.
Что же здесь не понять? Если ведомство доктора Акаги, то это психолого-педагогическая характеристика класса. Стандартная выборка из учительских данных, ужас каждого куратора. Я села. В кабинете Маны пахло кофе и слежавшимся пластиком. Двери, ведущие в класс, она закрывать не стала: 2-С сейчас бегал на физподготовке.
– Во, вот, смотри.
Я послушно протянула руку и взяла подшитые листы. Свою часть этого отчета я заполнила с утра на пустом уроке, сразу после встречи с директором.
"Она его успела сдать, и ей его вернули. Оперативно". А потом я увидела то, о чем говорила куратор.
– Ты, конечно, не подумай, – самокритично сообщила Киришима. Тон был искренним и покаянным. – Это не единственная причина, почему вернули отчет, но…
В колонке "валидность" стояли ошибочные данные. По сути, я просто перепутала столбцы в таблице, когда переписывала из своей ведомости.
– Ерунда, Рей! Пять минут позора – и все будет как надо, – рассмеялась Киришима. – Ты тут сиди, заполняй, а я это, ага?
Я видела только клетки, только белое и черное. Боль в голове закончила рвать бумагу. Теперь там кто-то натужно раздирал листовой металл.
"Я ошиблась. Я ошиблась. Я ошиблась…"
* * *
Зеркало в туалете отражало маску. У маски были серые глаза и не было мимики, маска стояла ровно, смотрела на себя и прижимала к краю раковины капсулу с таблетками. Мне надо было выпить лекарство от головной боли еще с утра.
"Твоя EVA перешла в нулевую стадию месяц назад".
Эти слова директора словно запустили окончательный распад. Рак не перестал быть моим оружием, но стал настоящей болезнью. Со всеми сопутствующими проявлениями. Я не могу понять, как такое лицо может быть у умирающего: неподвижное, равнодушное, пустое. Меня раздражает это лицо, раздражает режущий свет. Я просто хочу, чтобы все было как раньше, чтобы никто не приехал на замену, чтобы у меня просто болела голова.
Я мысленно обрила себе голову. Седые волосы – невелика потеря, пускай и бессмысленная. Можно попытаться оттянуть агонию, постараться убить то, что делало меня полезной и убивало меня саму. Можно, можно, можно.
Звук рвущейся жести. Мне плохо.
В зеркале начинает меняться картинка: его гладь плывет, как ртуть, тяжелыми волнами, что-то треплет за края ставшее жидким отражение.
Меня сейчас стошнит. Вот прямо сейчас.
Ну вот.
* * *
Я открыла дверь (никаких новых табличек), зажгла свет и села на пол. Таблетка работала полчаса, почти как в прошлый раз. Я старательно убеждала себя, что вот эта слабость в коленях – это усталость. Незапланированный отчет на собрании секции гуманитариев пополам с рвущимся в голове металлом. День, ставший одной сплошной ошибкой.
Яркий, хороший солнечный день, день, когда жалко оставлять фотоаппарат в кофре.
В кухонном окне день уже угасал, но небо по-прежнему было ослепительно-глубоким, похожим на запах свежей воды. "Я окончательно путаюсь в восприятии".
Довершением всех бед была случайная встреча с Петером Малкуши. Второклассник, опознанный вчера как Ангел, шел куда-то по своим делам, торопился, размахивая портфелем. Я смотрела на него и не могла понять, что не так.
"Микрокосм". Он вчера открылся, осознал – пусть и частично – свою сущность. Долговязый подросток уже повернул за угол, а я не могла опомниться: я не видела ничего, даже тем особым зрением, которое отличает медиума и проводника. Ничего. "Ты накручиваешь себя, Рей". Хорошо. Разумеется, я видела. Видела, как колеблется пространство вокруг лицеиста, но если бы я не знала, что он Ангел, я бы никогда не определила его сама.
Коробочка с комплексным обедом осталась стоять в микроволновке. Наверное. Я разогрела, но так и не вернула ее в холодильник.
Бездумное листание страниц в интернете – это лучший убийца времени, которого осталось и так немного. Просто поразительно, сколько бессодержательных, но магнитных страниц в сети. К семи вечера я случайно открыла форум цифровой фотографии.
Логин, пароль. "Получено новое личное сообщение".
Я смутно вспомнила вчерашнее зернистое фото и невыразительный никнейм.
Он даже не понял, что я модератор, подумала я отстраненно. Что-то мешало дочитать до конца поток ошибок. Почему-то больно было сглотнуть и застило глаза. Линза сдвинулась? Я моргнула, и по щеке потекло что-то теплое.
Опомнилась я только от тянущей боли внизу живота. Я смотрела в отключившийся экран, по которому плавали часы с календарем. Боль пульсировала, и первой мыслью было: "Мало того, что в голове…" Потом я словно впервые рассмотрела дату, потом вспомнила весь сегодняшний день.
День, ужасы которого укладываются в три буквы. ПМС.
Я поводила мышкой, забанила хама по ай-пи адресу и пошла греть обед.
"В конце концов, надо нормально поесть".
3: Смутные дни
Мне не спалось. Я засыпала и просыпалась три раза, и на четвертый уже казалось, что мне снилось, будто я хочу спать. За окном бормотала о своем ночь: с гор, шелестя, спускалась осень.
Она уже больше месяца все спускалась, спускалась…
Незаметно начавшийся учебный год воровал дни, больше посетителей становилось на форуме. Я смотрела в потолок, слушала неизменное повизгивание боли и думала о том, что хорошо бы укрыться еще одним одеялом, что осень удалась, а снотворное поверх обезболивающего – это было бы уже слишком.
Я прочно застряла между вчера и завтра, а осень все шла, а нормальный сон – нет.
Ночной октябрь шумел, в этом шуме был лес и немного – дождь, а потом вмешался еще один звук. Пульсирующий стрекот возник из емкой пустоты. Звук разрастался, полнел, ему в тон отозвалась боль в моей голове. Я повернулась на бок и отодвинулась подальше от края кровати. Я укуталась в одеяло, как в кокон.
Звук все шел и шел. Он, как и осень, никуда не торопился.
"По крайней мере, я высплюсь", – подумала я. Вертолетные лопасти лопотали все ближе, и на какую-то секунду мне даже показалось, что я слышу запах газа, сочащегося из вентиляции. Впрочем, мне не впервые так кажется, и всякий раз усыпляющая смесь пахнет иначе.
Сегодня она пахла пылью.
* * *
Утро наступило в семь двадцать. Оно было похоже на мое обычное утро: и по времени, и по распорядку действий. Даже боль была как всегда – все было как всегда. Я совершала десяток привычных дел и думала. О шумной ночи, дурманящем запахе пыли и октябрьских вертолетах.
Пожалуй, я даже привыкла (…намазать тост джемом…) к тому, что слышу шум лопастей и засыпаю. Засыпаю, как и весь лицей. Привыкла к тому, что на утро (…вытряхнуть остатки сока в стакан…) обязательно пропадает один из моих учеников.
Правда, я привыкла еще и к тому, что это я причина всего. Что это из-за меня: газ, который пахнет по-разному (…поставить стакан в раковину…), стрекот ночных гостей, утреннее объявление куратора.
Я привыкла. И вот теперь придется отвыкать, придется делить ответственность. Ответственность – это когда ты отвечаешь, а отвечать, не зная, нельзя.
"Интересно, слышал ли Икари-кун вертолеты?", – подумала я, застегивая рукава блузы. Чем стал бы для него этот звук, если бы он знал, что это такое?
"А чем этот звук стал для тебя?" Взглядами детей, которые вновь только подозреваемые? Надеждой, что еще в одном классе можно быть просто учительницей? Я поправила плащ и вышла наружу – в сырое пасмурное утро, в один из десятков схожих начал схожих дней, между которыми, по сути, нет никакой разницы.
Я шла к корпусу, осторожно прислушиваясь к себе: между раскаленными обрывками боли в голове плавали необычные желания анализировать, размышлять, сопоставлять. Мне очень хотелось знать, чем станет первый раз для Икари-куна. Мне было интересно, что случится дальше. Обвисшие ветви аллеи раскрывались, уплывали назад, и все ближе становился лицей, и все отчетливее – понимание: что-то не так.
У крыльца было почти пусто: курил Аоба, и под окнами корпуса жались двое подростков из второго класса.
"Это неправильно. Совсем не правильно".
– Рей, привет, – издалека помахал рукой Сигеру. Сигарета тускло подмигнула. Математик зевал и вел себя вполне обыденно.
– Здравствуйте, Аоба.
Он был по-хорошему странным: например, всегда обижался, когда я обращалась к нему в вежливой форме. А сегодня проглотил.
– Тишина, как видишь, Рей, – невпопад улыбнулся математик. – У всех срочно закончились сигареты. А у кого не закончились, тот курит в туалете. В форточку. Или не курит.
Я молчала. Газ на всех действовал по-разному, на кого-то – именно так.
Обычно первые уроки после вертолетов срывались по причине массовой тошноты. Были случаи буйства. Было разное, но медчасти лицея доставалось всегда.
– Представляешь, мы сами им заказываем сигареты. Им, Рей! Им! Вот ладно бы нам… Нельзя, дескать, нарушать привычки одаренных детей. А если эта деточка у себя в Загребе привыкла малолетнюю соседку пользовать?
Присказкой у Аобы был почему-то именно Загреб. Вечный пример далекой, непонятной и дикой провинции. Городок словно бы выстраивался из неясных ассоциаций японского математика: маленький, непременно трех – пятиэтажный, невозможно грязный и наполненный всевозможными гадостями. Населяли его умные и развратные дети.
Дети в Загребе курили с утра до ночи.
– Простите, мне пора.
Он замолчал, будто я его заткнула. Это все газ, думала я, глядя на жмущихся к стене детей.
– Рей, иди за мной.
В холле было темно. Потушенные лампы в тихом и словно бы загустевшем помещении – почти жутком. Медсестра Ибуки смотрелась здесь неуместно и бледно: в длинном, застегнутом под горлом халате, белая, как мел. В ее лице был след минувшей ночи, чего-то явно большего, чем простые утренние жалобы лицеистов, учителей и вспомогательного персонала.
– Да, Ибуки-сан.
Говорить было тяжело: разошлась головная боль, и я катала в кармане плаща потрескивающий пузырек с таблетками. Коридоры притихшего лицея наполняла вата: глухая и вязкая. Я не знаю, как человек без EVA ощущает тишину. Надеюсь, что по-другому, потому что мне даже дышалось тяжело.
В такие минуты я ненавижу мягкие ковровые покрытия.
Нервы, Рей. Это все газ и нервы. Я знала – ценой подписки и своего статуса – почему используется именно эта усыпляющая смесь со всеми ее пост-эффектами. Да, нужная скорость воздействия, мягкость, нужное отсутствие запаха и быстрое бесследное исчезновение всех признаков отравления. Все это очень нужно…
Противоречивый вывод сделать я не успела.
В приемной медкабинета расположились директор Икари, Икари-кун, доктор Акаги и незнакомый мужчина. Сильно пахло лекарствами – в смысле, сильнее, чем всегда. После коридоров здесь было ярко. Свет танцевал на стеклянных стеллажах, полках и контейнерах с инструментами и лекарствами. Свет удивительно колко отражался даже от матовых поверхностей.
– Добрый день.
– Аянами-сан.
Это директор. Он холоден и официален – единственный человек, который вел себя обычно. Доктор Акаги внешне тоже была спокойна, но она накрошила сигаретного пепла на свой халат, и это куда красноречивее, чем выражение лица и жестикуляция.
Икари-кун кивнул мне. Он в прострации, словно бы не вполне здесь.
– Присаживайтесь.
Я села у двери и посмотрела на незнакомца. Мужчина был одет не по размеру, бледен и небрит. А, да. Еще у него был хвостик: лохматый, черный и небрежный.
– Аянами Рей, проводник, – представил директор. – Инспектор Кадзи Редзи.
"Высокий статус в концерне "Соул"", – легко дополнила я, кивая мужчине. Настолько высокий, что я для него именно проводник, а не учитель. Это, в принципе, даже почти странно. Если бы не ночь вертолетов, я бы и в самом деле удивилась.
– Вкратце для Аянами-сан, – приглашающим тоном обратился к остальным Икари.
Я опустила глаза и приготовилась слушать. Боль толклась в виске, разминаясь.
– Специальная процедура содержания была нарушена, – тихо сказал незнакомый голос. – Ангел оказался частично невосприимчив к М-смеси. Или подготовился к ее действию.
Инспектор Кадзи говорил плавно, но с надтрещинкой в голосе. Голос был колючий.
– Ему бы понадобился противогаз, чтобы "подготовиться", – холодно сообщила из своего угла доктор Акаги. – М-смесь, если изволите, мокрой тряпкой не остановить.
– Тем хуже, – отозвался инспектор. Иглы в его голосе стали куда длиннее, трещина – шире. – Первый этап СПС не сработал, поэтому чуть не провалился второй.
– Единичная реакция, – парировала Акаги.
– Ваша единичная реакция дорого нам обходится.
"Если это "вкратце", – подумалось мне, – то какой же полный диалог"?
– Вы настаиваете на официальной версии? – вмешался директор.
– Да, – устало ответил Кадзи. – Беглый заключенный. Рассчитывал взять заложников среди учеников. Преследующий его спецназ…
– Достаточно.
Я достраивала те руины разговора, что выгрызались из атмосферы ослепительно тоскливого совещания в медкабинете. Захват Ангела вышел из-под контроля оперативников "Соул". Жертвы? Вероятно, да. Среди лицеистов?.. Судя по тому, что мы разговариваем здесь, минимум одна жертва есть. То есть, сам нейтрализованный Ангел.
– Куратор Киришима предупреждена о необходимых пояснениях для класса, – сказал директор, ставя локти на стол. – Доктор Акаги подготовит нужных свидетелей инцидента. Мне нужна ваша виза на счете за ремонт.
Инспектор кивнул, но взгляда не отвел. Директор Икари замолчал.
Я вслушивалась в пахнущую лекарствами тишину и ждала: руины цельной картины пока оставались руинами. Все мы здесь чего-то ждали, даже прижавшаяся к шкафу медсестра Ибуки. Она держала ладонь под горлом и как всегда хотела, чтобы все закончилось. Просто закончилось.
– Директор, я настаиваю, чтобы впредь с Белой группой действовал один из ваших проводников.
Инспектор приложил руку к груди. Костяшки пальцев у него были белыми, он словно заталкивал что-то, рвущееся из грудной клетки наружу. В образовавшейся тишине стало слышно, как выдохнула доктор Акаги.
– СПС требует полного усыпления персонала во время действий группы, – сказал Икари.
Кадзи пожал плечами и отнял руку от груди:
– Сегодня вы получите изменение предписаний. По факсу, – уточнил инспектор.
Изменение предписаний – это первая поправка за все время существования специальной процедуры содержания. И я даже не знаю, как к этому относиться. Пока – за неимением лучшего – буду относиться как к новой обязанности.