- Не ладно, а "ура", твою… Смысл жизни у человека появился, а он рожу кривит. Да полстраны будет бухать и дохнуть без радости и смысла. Один ты в кайф жить теперь начнешь.
- И что это за кайф?
Бес прищурился.
- А вот, Игорек, когда увидишь, как вытекает кровушка у первого, кого ты завалишь, тогда и узнаешь. - Он раздавил сигарету в пепельнице. - Короче, братишка, голым в поле я тебя не брошу. За мало-мало бакшиш организую тебе канал информационного обеспечения. Люди надежные, и разведданные у них - первый сорт. Пересекаться вы не будете. Суешь в "почтовый ящик" запрос и денежку. Через сутки получаешь ответ. Оружие есть?
Корсаков помялся.
- Охотничий карабин. От отца остался. Ручная работа.
- Вот и не трогай. Пусть на стенке висит. Там ему самое место. - Бес скосил глаза в сторону. Что-то высчитал в уме. - Кое-что на первое время я тебе по дружбе подброшу. Остальное через "почтовый ящик" закажешь. Денег хватит, танк подгонят.
Корсаков грустно усмехнулся.
- Я не шучу. - Он посмотрел на Корсакова, словно приценивался. - Хотя тебе танк не понадобится. Парень ты с воображением. Такие даже сигаретой горло чикнуть могут.
- Это как? - удивился Корсаков.
Бес зубами вырвал фильтр у сигареты, расплавил кончик над пламенем зажигалки. Когда на кончике образовалась смоляного цвета капля, расплющил ее об стол, крепко придавив донышком зажигалки.
Он показал плоскую пластинку с неровными краями, прилепившуюся к белому цилиндрику фильтра.
- Натачиваешь на камне, как лезвие ножа. И вперед.
Бес, словно ногтем, чиркнул по руке Корсакова. Там, где прошло импровизированное лезвие бритвы, осталась тонкая красная полоска.
Обугленный фильтр улетел в ведро. А Бес вновь без предупреждения схватил Корсакова за запястье.
- Чую, чую я ее, Игорек, - прошептал он, глядя Корсакову в глаза. - Студеная, как ключевая вода в теплом озере. Все у тебя получится, я уверен. Горячее сердце, чистые руки и трезвую голову чекистам оставим. Наши руки кровью крашены, в венах - лед, а в голове - бортовой компьютер. Только так выжить можно. А Бог даст - и победить.
Он разжал мертвую хватку пальцев.
Привстал, снял с холодильника телефон. Придвинул к Корсакову.
- Начинаем этап "бабло творит добро", - объявил он. - Есть кому быстро сдать картины? Оптом. Все, что есть.
Корсаков удивился.
- Почему сразу картины? Можно же квартиру на них оформить. Или мастерскую.
Бес хмыкнул.
- Знаешь, я - сапог яловый, в искусстве ноль полный. Мону Лизу от Мерлин Монро не отличу, а Баха с Фейербахом путаю. Но войне меня учить не надо. Еще Клаузевиц говорил, что лучшая военная хитрость - сделать то, что от тебя хочет противник. - Он постучал пальцем по трубке. - Звони, Игорек, слушай меня, пока я жив. А потом я ребят своих кликну. На "стрелке" тебя подстрахуем. Заметь, совершенно бесплатно.
Бес широко улыбнулся, показав крепкие зубы. Глаза сделались откровенно хищными: кристально чистыми, целящимися.
…Он, Бес, как шалым глазом своим в воду смотрел. Корсаков через Жука до полуночи реализовал оптом все картины. Почти двести работ. Но денег не хватило, и пришлось переписать на какого-то подставного мужичка мастерскую, еще отцом полученную от Госхудфонда.
* * *
Холодные пальцы легли на запястье Корсакова, передавленное дужкой наручников. Кто-то прощупывал его пульс.
- Анализ кала не хотите взять? - поинтересовался Корсаков.
- Нет необходимости, - ответил голос мужчины. - Вы действительно художник?
- Не похож?
Пальцы оторвались от пульсирующей жилки на его запястье.
- Нет.
Машина, круто вильнула вправо. Судя по звукам, въехала во двор. Притормозила на несколько секунд.
А потом покатила дальше. В гулкой трубе. Словно в пустом, круто уходящем под землю тоннеле.
"Весьма оригинальная банда. Пластмассовые мальчики, арбалетные стрелы, теперь - подземелье. Черная магия да и только!"
Корсаков прижался затылком к подголовнику.
Под ложечкой сосало. Но в крови у себя он отчетливо чувствовал студеную струйку мщения. Холодную и острую, как жало хорошо отполированного стилета.
Глава восемнадцатая
Наручники, хрустнув стальными сочленениями, освободили запястья, повязка упала с глаз.
Корсаков проморгался. Растирая кисти, обвел взглядом помещение, куда его провели длинными гулкими переходами.
Высокий сводчатый потолок, дубовые панели на стенах, украшенные рыцарскими гербами, готические арки оконных проемов. За темным стеклом витражей - кромешная мгла. В ней - ни огонька, ни тени, ни звука. Пол покрывала черно-белая мозаика из мраморных плит. С потолка свешивались длинные черно-белые штандарты.
Свет давали три канделябра. Два высоких напольных семисвечника у противоположных стен, и тройной - на длинном массивном столе.
Корсаков, профессионально разбирающийся в стилях и качестве, пришел к выводу, что интерьер - не новодел "а-ля готика" и не мосфильмовские задники, а самое настоящий пятнадцатый век.
"Денег такой выпендреж стоит намеренно, - отметил Корсаков. - И это нас не радует. Не деньги им от меня нужны. Жаль".
За столом, в кресле с высокой резной спинкой сидел седой, как лунь, пожилой мужчина, с острым птичьим лицом. Темные зрачки из-под морщинистых век смотрели на Корсакова с холодным любопытством.
Одет мужчина был под стать помещению: в черную мантию поверх камзола. На мощной золотой цепи покачивался какой-то литой амулет; Корсакову разглядеть, что изображает каплевидная фигурка, не удалось.
- Итак, вы тот самый Корсаков, - сухим голосом произнес мужчина.
Острым бледным пальцем указал на единственное кресло перед столом.
Корсаков сделал три шага по гулкому полу, чуть сдвинул кресло с высокой спинкой, оно оказалось неподъемно тяжелым. Сел. Сиденье и спинка, соединенные под прямым углом, были до крайности неудобны и жестки.
Подумалось, что в рамках жанра не исключается, что, при нажатии хитрого рычага, кресло гостя может легко трансформироваться в пыточное, или ухнуть в колодец, заканчивающийся каменным мешком, из которого раз в сто лет выгребают побелевшие от времени кости.
Корсаков помедлил, съехал по спинке ниже и закинул ногу на ногу, локти свободно разложил на резных подлокотниках. Шляпу, которую он все время держал в руке, пристроил на согнутом колене. Если кто и сидел так в готические времена, так придворные шуты.
- Итак, вы тот самый Корсаков, - повторил мужчина.
- Честь имею. - Корсаков отвесил дурашливый поклон. - А как прикажете обращаться к вам?
- Магистр.
Эхо произнесенного слова эхом отозвалось под сводами потолка. И умерло.
Зрение Корсакова обострилось до болезненной четкости. Показалось, что массивный золотой амулет магистра приблизился к самым глазам, и можно рассмотреть каждую выпуклость литья и каждую деталь филигранной гравировки.
"Бафомет", - по слогам произнес Корсаков. И поежился.
На Арбате готы цепляли на себя всякую черно-магическую бижутерию, но сидящий в кресле пожилой мужчина явно вышел из возраста подросткового максимализма.
- Мы решили вам показаться в своем истинном виде, - произнес Магистр. - Другим хватает шикарного офиса, кабинета следователя… Или подвала в загородном доме, - со значением добавил он.
На память Корсакову сразу же пришел сверх меры информированный журналистик, что встрял в репортаж о гибели финансиста и коллекционера дорогих вин Добровольского.
- Вы случайно не из той самой Православной Инквизиции? - светским тоном задал вопрос Корсаков.
Послышался смех, словно заквокотала большая птица. Магистр привалился спиной к спинке кресла, откинул голову. Отчего стал еще больше похож на птицу.
- Вы об этом расстриге от психиатрии Норке? Вернее, группе психологов в сапогах, спрятавшихся за этим скорняжным псевдонимом. - В голосе Магистра не было ни следа смеха. - Нет, мы - не они. Если знакомы с психоанализом, то "Православная Инквизиция" - лишь наша проекция в их убогом коллективном бессознательном. Просто выдумка, химера, пшик в голове. А мы есть. Были, есть и будем.
Корсаков демонстративно обвел взглядом помещение.
- Дороговато стоит быть, или я не прав?
- У "быть" - всегда одна цена. Жизнь.
За спиной у Корсакова произошло какое-то движение. По правую руку возник серийного вида блондин. Теперь на нем был не костюм-двойка стиля "хай-класс бодигард", а черный камзол и короткая накидка с алым тамплиерским крестом. В руках блондин держал поднос с единственной рюмкой зелено-матового венецианского стекла. Склонился в поклоне.
- Это мне? - спросил Корсаков у Магистра.
- Да. Не в качестве жеста гостеприимства, а в знак наших добрых намерений.
- Как-то не хочется.
- Я прошу вас.
Под давящим взглядом Магистра Корсаков взял в руку рюмку. Покачал. Поднес к носу, втянул тягучий благородный аромат.
- Это тот самый коньяк, - подтвердил его догадку Магистр. - Некоторые вещи не имеют права хранить у себя плебеи.
- Михаил Максимович Добровольский был бы очень раздосадован, услышав такое мнение о своей персоне.
Сухие губы Магистра разлепились в подобии улыбки.
- Чтобы вы не тратили время на тонкий зондаж, сразу скажу - его смерть не наших рук дело. Но не отвлекайтесь, Корсаков, пейте.
Игорь решил еще потянуть время и спросил, кивнув на слугу:
- А почему у вас все люди на одну рожу?
- А это не люди. Сейчас трудно найти качественного исполнителя. Мы их делаем.
Корсаков покосился на блондина.
- Делаете? В смысле, как роботов?
- Как женщины делают детей, - ответил Магистр. - Выращиваем из плоти.
- Ага, генная инженерия, - с видом знатока кивнул Корсаков.
- Магия.
Корсаков с подозрением посмотрел на содержимое рюмки.
"А, к черту! Один раз живем, один раз помрем", - решился он.
Тягучим глотком втянул в себя коньяк, подержал под языком, пока в небо не ударили горячие коньячные пары, сглотнул. Что бы ни было в коньяке, но он был первосортным: чуть маслянистым и солнечным.
Прикрыв глаза, Корсаков посмаковал послевкусие. Если сравнить с музыкой, звучало оно, затухая, как последний аккорд Брамса.
- М-да. Качественный продукт.
Корсаков поставил рюмку на поднос. Слуга поклонился и выскользнул из поля зрения. По мрамору поля прошелестели легкие удаляющиеся шаги.
- Итак, я - Игорь Алексеевич Корсаков. Что дальше?
Магистр помедлил с ответом.
- Я прекрасно отдаю себе отчет, с кем имею дело. Не с арбатским бомжующим, спивающимся мазилкой, проматывающим остатки таланта. Не с благополучным баловнем судьбы, который в одночасье лишился всего. Семь лет назад на него наехали бандиты, держали в заложниках жену и трехлетнего сына, требуя выкуп. Некто Игорь Корсаков откупился, спешно распродав картины и мастерскую. Но у жены из-за стресса случился выкидыш, что стало причиной развода. Игорь Корсаков оставил ей квартиру, а сам, распродав остатки имущества, канул в клоаке жизни. Карьера его разрушилась. Потому что почти двести картин ушли в чужие руки, и именно тогда, когда на художника Корсакова возник спрос. От триумфа на выставке в Гамбурге ему не досталось ни копейки. А новые картины рынок не востребовал, вполне хватило тех, что отобрали бандиты. В таких случаях художник на долгие годы, если не навсегда вычеркивается из списков галерейщиков. Так?
Корсаков дождался, пока не схлынет ярость, и ответил:
- Вы очень осведомлены.
- Вы даже не представляете, насколько, - в тон ему парировал Магистр. - Но есть еще один Корсаков. Тот, что выбрал самый трудный путь. Видите ли, есть два способа достижения цели: шествовать во главе мощной армии, огнем и мечом прокладывая себя дорогу, или идти незаметным нищим. Тот Корсаков, с которым я хочу говорить, вышел в свой Крестовый поход как полагается, лишив себя всякого имущества и обрубив все прежние связи. Но меч свой он спрятал в рубище. Он вывалялся в грязи и стал неприметен, как бомж, спящий посреди тротуара. И за семь лет он предал смерти двадцать восемь человек, кто, так или иначе, замарал себя участием в той истории. Семь лет… Мне нравится это число. А вам?
Корсаков сконцентрировал взгляд на золотом амулете Магистра. Перетерпел удар и только после этого ответил:
- Если намекаете на символику, то, поверьте, это вышло случайно.
- Ничего случайного не бывает, - веско произнес Магистр. - Кстати, о Жуковицком. Или Жуке, как вы его называете. Ведь это он организовал наезд на вас. Жука вы решили оставить на закуску, или решили помучить ожиданием смерти?
Корсаков холодно усмехнулся.
- Он просто взлетел слишком высоко. Из моей канавы его было не достать. Но есть Бог на небе. На днях сам ко мне заявился.
- Бог? - усмехнулся Магистр. - Ему на вас наплевать, поверьте. Это мы попросили Жуковицкого выступить в качестве посредника. Просил продать картину "Знаки"? Не удивляйтесь, это мы его… - Магистр пошевелил бледными пальцами. - Скажем, внушили мысль о встрече с вами.
- Вот уж не думал, что вам нужны посредники типа Жука!
- Он был нужен вам, Корсаков. Намечалась заочная сделка. Вы нам картину "Знаки", мы вам - вашего врага. Исключительно по вине Жуковицкого сделка не состоялась.
- Зачем вам картина? Не похоже, что вы увлекаетесь постмодерном. Не ваш стиль.
- Она представляет определенный интерес. И не только для нас. Жуковицкий, действуя в своей манере, быстро нашел еще одну заинтересованную сторону. Вернее, они вышли на него сами. А у Жука от жадности потерял разум. Решил сыграть на разнице в цене. Представляете? С нами-то! - Магистр согнал с лица улыбку. - Вы знаете, что он сразу же оформил заказ на вашу ликвидацию?
- Предполагал.
- Уже не плохо. Вот и он предположил, что ваша встреча с Михаилом Добровольским при посредничестве Леонида Примака означает, что вы продаете картину другому. Других версий в его дурьей башке, увы, не возникло. И Жук решил действовать. О том, что картина цела и находится где-то рядом с вашим логовом, он узнал от вашего соседа Влада. Да, увы… Парня уже нет в живых. Не прошел и ста метров от арки вашего дома, как его схватили люди Жука. Влад знал про ваш тайник. Да, да, в такой тесноте тайн быть не может… - Магистр выдержал паузу. - Итак, люди Жука сгоряча сунулись в подвал. Сами поджарились заживо и вас оставили без места жительства.
- Если вы так осведомлены, может, порадуете? Жука там, случайно, не было?
- Нет. Ждал в машине.
- Жаль.
- Еще порадуетесь, - пообещал Магистр. - Жук бросился к тем, кто пообещал ему большую цену. Не к нам. Его клиенты наведались к Добровольскому и Примаку. Результат вам известен.
- Лене отрезали голову, да?
Магистр внимательно посмотрел в глаза Корсакову. Кивнул.
- А ведь знать наверняка вы этого не могли.
- Привиделось, - пробормотал Корсаков.
- Привиделось, - как эхо повторил Магистр. - Смерть Примака и Добровольского произошла там, где нет ни телевидения, ни газет, ни милиции и всего прочего. Дело в том, что наши противники оперируют на ином уровне реальности. Это тотально иной мир. Нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы эти два убийства проявились в вашем мире именно в том виде, в котором они были совершены. Из-за этого и поднялся такой ажиотаж. В вашей реальности от таких экзерсисов уже успели отвыкнуть.
- Да уж! Если бы вы повесили Жука в клетке на фасаде моего дома, будьте уверены, впечатление это произвело.
Магистр кисло усмехнулся, перевел взгляд на пламя свечей и надолго замолчал.
Корсаков терпеливо ждал, не решаясь нарушить тишину. Здесь, в странном помещении, так напоминающим потайной кабинет в рыцарском замке, она была особенная: тревожная и гулкая, как в колоколе.
- Все перечисленные ваши ипостаси, Корсаков, мне не интересны. - Магистр вновь навел на него немигающий птичий взгляд. - Я обращаюсь к тому Корсакову, кто сломал печать. Чем подал нам ясный и недвусмысленный знак, что он не чужой.
- В смысле - ваш? - не скрыл удивления Корсаков.
- Нет, не наш. Но и не чужды нашему миру, - со значением произнес Магистр.
- Ладно, на счет мира, это ваши заморочки. А что там я сломал?
- Печать.
- Многое ломал, но печати что-то не припомню. Если, кончено, не спьяну.
- Вспомните особняк. Пролом в стене. И черный кабинет. Кто открыл его, тот и сломал печать!
Эхо слов Магистра забилось под сводами потолка. Он дождался, когда со сводов пологом опустится вниз тишина, и продолжил:
- В день оставления Москвы, в тысяча восемьсот двенадцатом году кабинет был замурован и запечатан по всем правилам герметического искусства Посвященным высочайшего уровня. И снять печать не удавалось никому на протяжении ста семидесяти шести лет!
- Надо было кувалдой попробовать, - вставил Корсаков.
Под давящим взглядом Магистра Корсаков притих.
- Чужому не под силу сломать печать.
- Вам лучше знать, - сдался Корсаков.
- Наконец-то до вас начало хоть что-то доходить, - с недовольной миной проворчал Магистр. - А propos… Что же это мне раньше в голову не пришло! Подойдите-ка к окну.
- Зачем?
- Где мы по-вашему находимся?
- В каком-то подвале. Или в бункере.
Магистр закончил за него:
- В Москве, да? И сегодня двадцатое июля девяносто восьмого года. - Он указал пальцем на окно по правую руку от себя. - Идите и убедитесь.
Корсаков пожал плечами. Встал. На миг подумалось, что он окончательно достал старика, и теперь какая-нибудь плитка пола непременно обернется поворотным люком, открывающим путь в пыточный подвал.
Постарался идти твердой походкой, хотя и далось это ему с большим трудом. На спине он чувствовал давящий взгляд Магистра.
Витражная рама поддалась без труда.
В лицо Корсакову пахнула ночь.
Полная луна заливала холмистый пейзаж. По небу плыли редкие ажурные тучки.
Судя по углу обзора, помещение находилось на большой высоте. Возможно, в какой-то башне. Домики или, точнее, хибарки, рассыпанные по откосу ближайшего холма, казались игрушечными.
"Трехмерная графика. Голограмма. Просто - кино", - запрыгали в мозгу Корсакова догадки. Он отмел их.
Запах. Запах ночи в сельской глубинке никакими средствами подделать нельзя. А пахло жнивьем, выгоном, овинами и дымом человеческого жилья.
- Вы пожелали, чтобы Жуковицкий познал бесконечность времени и бесконечность мучений, - долетел до Корсакова голос Магистра. - Привстаньте на цыпочки и посмотрите чуть правее. На стену замка.
Корсаков оглянулся через плечо. Магистр ободряюще кивнул.
Справа от арки окна на толстом крюке, вбитом в каменную кладку, болталась большая, грубо сработанная клетка, похожая на птичью. Только вместо птицы в ней скрючился человек. Был он совершенно гол, измазан нечистотами и крепко избит. Дряблая, белесая, как брюхо лягушки, кожа казалась мертвой в безжизненном свете луны.
Корсаков всмотрелся; сомнений не было, человек был живым. И это был Жук. Лицо облепили мухи и опарыши, на подбородке болтался замок, дужка была продета в посиневший язык. Но все равно, ошибиться было невозможно. Это был Жуковицкий, и его страдания, сколько бы они не длились, были ужасны.