Дауге поколебался немного, но все-таки нажал на спуск. Быков дослушал "ду-ду-ду" в казеннике и сказал:
- И хватит. Задраить все тестерные пазы. Эту штуку, - он показал на казенник, - заклинить. И как следует.
- А п-перископ-пические н-наблюдения в-вести нам еще разрешается? - спросил Юрковский.
- Перископические разрешается, - сказал Быков. - Забавляйтесь.
Он повернулся и вышел. Дауге сказал:
- Ну вот, так и знал. Ни черта не получилось. Синхронизации нет.
Он выключил приборы и стал вытаскивать катушку из диктофона.
- Иог-ганыч, - сказал Юрковский. - П-по-моему, Алексей что-то з-задумал, к-как ты думаешь?
- Не знаю, - сказал Дауге и посмотрел на него. - С чего ты взял?
- У н-него т-такая особенная морда, - сказал Юрковский. - Я его з-знаю.
Некоторое время все молчали, только глубоко вздыхал Моллар, которого подташнивало. Потом Дауге сказал:
- Я хочу есть. Где суп, Шарль? Вы разлили суп, мы голодны. А кто сегодня дежурный, Шарль?
- Я, - сказал Шарль. При мысли о еде его затошнило сильнее. Но он сказал: - Я пойду и приготовлю новый суп.
- Солнце! - сказал Юрковский.
Дауге прижался подбитым глазом к окуляру видоискателя.
- Вот видите, - сказал Моллар. - Опьять Солнце.
- Это не Солнце, - сказал Дауге.
- Д-да, - сказал Юрковский. - Это, п-пожалуй, н-не Солнце.
Далекий клубок света в светло-коричневой мгле бледнел, разбухая, расплылся серыми пятнами и исчез. Юрковский смотрел, стиснув зубы так, что трещало в висках. "Прощай, Солнце, - подумал он. - Прощай, Солнце".
- Я есть хочу, - сердито сказал Дауге. - Пойдемте на камбуз, Шарль.
Он ловко оттолкнулся от стены, подплыл к двери и раскрыл ее. Моллар тоже оттолкнулся и ударился головой о карниз. Дауге поймал его за руку с растопыренными пальцами и вытащил в коридор. Юрковский слышал, как Иоганыч спросил: "Ну, как жизнь, хорошё-о?" Моллар ответил: "Хорошё-о, но очень неудобно". - "Ничего, - сказал Дауге бодрым голосом. - Скоро привыкнете".
"Ничего, - подумал Юрковский, - скоро все кончится". Он заглянул в перископ. Было видно, как вверху, откуда падал планетолет, сгущается коричневый туман, но снизу, из непостижимых глубин, из бездонных глубин водородной пропасти, брезжил странный розовый свет. Тогда Юрковский закрыл глаза. "Жить, - подумал он. - Жить долго. Жить вечно". Он вцепился обеими руками в волосы. Оглохнуть, ослепнуть, онеметь, только жить. Только чувствовать на коже солнце и ветер, а рядом - друга. Боль, бессилие, жалость. Как сейчас. Он с силой рванул себя за волосы. Пусть как сейчас, но всегда. Вдруг он услышал, что громко сопит, и очнулся. Ощущение непереносимого, сумасшедшего ужаса и отчаяния исчезло. Так уже бывало с ним - двенадцать лет назад на Марсе, и десять лет назад на Голконде, и в позапрошлом году тоже на Марсе. Приступ сумасшедшего желания просто жить, желания темного и древнего, как сама протоплазма. Словно короткий обморок. Но это проходит. Это надо перетерпеть, как боль. И сразу о чем-нибудь позаботиться. Лешка приказал задраить тестерные пазы. Он отнял руки от лица, раскрыл глаза и увидел, что сидит на полу. Падение "Тахмасиба" тормозилось, вещи обретали вес.
Юрковский потянулся к маленькому пульту и задраил тестерные пазы - амбразуры в прочной оболочке жилой гондолы, в которые вставляются рецепторы приборов. Затем он тщательно заклинил казенник бомбосбрасывателя, собрал разбросанные обоймы от бомбозондов и аккуратно сложил их в стеллаж. Он заглянул в перископ, и ему показалось - да так оно, наверное, и было на самом деле, - что тьма вверху стала гуще, а розовое сияние внизу сильнее. Он подумал, что на такую глубину в Юпитер не проникал еще ни один человек, разве что Сережа Петрушевский, светлая ему память, но и он, скорее всего, взорвался раньше. У него тоже был расколот отражатель.
Он вышел в коридор и направился в кают-компанию, заглядывая по пути во все каюты. "Тахмасиб" еще падал, хотя с каждой минутой все медленнее, и Юрковский шел на цыпочках, словно под водой, балансируя руками и время от времени делая непроизвольные прыжки.
В пустынном коридоре вдруг разнесся приглушенный вопль Моллара, похожий на воинственный клич: "Как жизьнь, Грегуар, хорошё-о?" Видимо, Дауге удалось привести радиооптика в обычное настроение. Ответа Грегуара Юрковский не расслышал. "Хорошё-о", - пробормотал он и не заметил, что не заикается. Все-таки хорошо.
Он заглянул в каюту Михаила Антоновича. В каюте было темно и стоял странный пряный запах. Юрковский вошел и включил свет. Посреди каюты валялся развороченный чемодан. Никогда еще Юрковский не видел чемодана в таком состоянии. Так чемодан мог бы выглядеть, если бы в нем лопнул бомбозонд. Матовый потолок и стены каюты были заляпаны коричневыми, скользкими на вид кляксами. От клякс исходил вкусный пряный аромат. "Мидии со специями", - сразу определил Юрковский. Он очень любил мидии со специями, но они, к сожалению, были напрочь исключены из рациона межпланетников. Он оглянулся и увидел над самой дверью блестящее черное пятно - метеоритная пробоина. Все отсеки жилой гондолы были герметическими. При попадании метеорита подача воздуха в них автоматически перекрывалась до тех пор, пока смолопласт - вязкая и прочная прокладка корпуса - не затягивал пробоину. На это требуется всего одна, максимум две секунды, но за это время давление в отсеке может сильно упасть. Это не очень опасно для человека, но смертельно для контрабандных консервов. Консервы просто взрываются. Особенно пряные консервы. "Контрабанда, - подумал Юрковский. - Старый чревоугодник. Ну, будет тебе от капитана. Быков не выносит контрабанды".
Юрковский осмотрел каюту еще раз и заметил, что черное пятно пробоины слабо серебрится. "Ага, - подумал он. - Кто-то уже прометаллизировал пробоины. Правильно, иначе под таким давлением смолопластовые пробки просто вдавило бы внутрь". Он выключил свет и вернулся в коридор. И тогда он ощутил усталость и свинцовую тяжесть во всем теле. "О черт, как я раскис", - подумал он и вдруг почувствовал, что лента, на которой висел микрофон, режет шею. Он понял, в чем дело. Перелет заканчивается. Через несколько минут тяжесть станет двойной и над головой будет десять тысяч километров сжатого водорода, а под ногами шестьдесят тысяч километров очень сжатого, жидкого, твердого водорода. Каждый килограмм тела будет весить два килограмма, а то и больше. "Бедный Шарль, - подумал Юрковский. - Бедный Миша".
- Вольдемар, - позвал сзади Моллар. - Вольдемар, помогите нам везти суп. Очень тяжелый суп.
Юрковский оглянулся. Дауге и Моллар, красные и потные, тащили из дверей камбуза грузно вихляющийся столик на колесах. На столике слабо дымились три кастрюльки. Юрковский пошел навстречу и вдруг почувствовал, как стало тяжело. Моллар слабо ахнул и сел на пол. "Тахмасиб" остановился. "Тахмасиб" с экипажем, с пассажирами и с грузом прибыл на последнюю станцию.
2. Планетологи пытают штурмана,
а радиооптик пытает планетологов
- Кто готовил этот обед? - спросил Быков.
Он оглядел всех и снова уставился на кастрюльки. Михаил Антонович тяжело, со свистом дышал, навалившись грудью на стол. Лицо у него было багровое, отекшее.
- Я, - несмело сказал Моллар.
- А в чем дело? - спросил Дауге.
Голоса у всех были сиплые. Все говорили с трудом, едва выталкивая из себя слова. Моллар криво улыбнулся и лег на диван лицом вверх. Ему было плохо. "Тахмасиб" больше не падал, и тяжесть становилась непереносимой. Быков посмотрел на Моллара.
- Этот обед вас убьет, - сказал он. - Съедите этот обед и больше не встанете. Он вас раздавит, вы понимаете?
- О черт, - сказал Дауге с досадой. - Я забыл о тяжести.
Моллар лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Челюсть у него отвисла.
- Съедим бульону, - сказал Быков. - И все. Больше ни кусочка. - Он поглядел на Михаила Антоновича и оскалил зубы в нерадостной усмешке. - Ни кусочка, - повторил он.
Юрковский взял половник и стал разливать бульон по тарелкам.
- Тяжелый обед, - сказал он.
- Вкусно пахнет, - сказал Михаил Антонович. - Может быть, дольешь мне еще чуть-чуть, Володенька?
- Хватит, - жестко сказал Быков. Он медленно хлебал бульон, по-детски зажав ложку в кулаке, измазанном графитовой смазкой.
Все молча стали есть. Моллар с трудом приподнялся и снова лег.
- Не могу, - сказал он. - Простите меня, не могу.
Быков положил ложку и встал.
- Рекомендую всем пассажирам лечь в амортизаторы, - сказал он.
Дауге отрицательно покачал головой.
- Как угодно. Но Моллара уложите в амортизатор непременно.
- Хорошо, - сказал Юрковский.
Дауге взял тарелку, сел на диван рядом с Молларом и принялся кормить его с ложки, как больного. Моллар громко глотал, не открывая глаз.
- А где Иван? - спросил Юрковский.
- На вахте, - ответил Быков. Он взял кастрюлю с остатками супа и пошел к люку, тяжело ступая на прямых ногах. Юрковский, поджав губы, глядел в его согнутую спину.
- Всё, мальчики, - сказал Михаил Антонович жалким голосом. - Начинаю худеть. Так все-таки нельзя. Я сейчас вешу двести с лишним кило - подумать страшно! И будет еще хуже. Мы все еще падаем немножко.
Он откинулся на спинку кресла и сложил на животе отекающие руки. Затем поворочался немного, положил руки на подлокотники и почти мгновенно заснул.
- Спит толстяк, - сказал Дауге, оглянувшись на него. - Корабль затонул, а штурман заснул. Ну, еще ложечку, Шарль. За папу. Вот так. А теперь за маму.
- Нье могу, простите, - пролепетал Моллар. - Нье могу. Я льягу. - Он лег и начал неразборчиво бормотать по-французски.
Дауге поставил тарелку на стол.
- Михаил, - позвал он негромко. - Миша.
Михаил Антонович раскатисто храпел.
- С-сейчас я его ра-азбужу, - сказал Юрковский. - Михаил, - сказал он вкрадчивым голосом. - М-мидии. М-мидии со с-специями. Михаил Антонович вздрогнул и проснулся.
- Что? - пробормотал он. - Что?
- Нечистая с-совесть, - сказал Юрковский. Дауге поглядел на штурмана в упор.
- Что вы там делаете в рубке? - сказал он.
Михаил Антонович поморгал красными веками, потом заерзал на кресле, едва слышно сказал: "Ах, я совсем забыл…" - и попытался подняться.
- Сиди, - сказал Дауге.
- Т-так что вы там д-делаете?
- И на кой бес?
- Ничего особенного, - сказал Михаил Антонович и оглянулся на люк в рубку. - Право, ничего, мальчики. Так только…
- М-миша, - сказал Юрковский. - М-мы же видим, что он что-то з-задумал.
- Говори, толстяк, - сказал Дауге свирепо.
Штурман снова попытался подняться.
- С-сиди, - сказал Юрковский безжалостно. - Мидии. Со специями. Говори.
Михаил Антонович стал красен как мак.
- Мы не дети, - сказал Дауге. - Нам уже приходилось умирать. Какого беса вы там секретничаете?
- Есть шанс, - едва слышно пробормотал штурман.
- Шанс всегда есть, - возразил Дауге. - Конкретнее.
- Ничтожный шанс, - сказал Михаил Антонович. - Право, мне пора, мальчики.
- Что они делают? - спросил Дауге. - Чем они заняты, Лешка и Иван?
Михаил Антонович с тоской поглядел на люк в рубку.
- Он не хочет вам говорить, - прошептал он. - Он не хочет вас зря обнадеживать. Алексей надеется выбраться. Они там перестраивают систему магнитных ловушек… И отстаньте от меня, пожалуйста! - закричал он тонким пронзительным голосом, кое-как встал и заковылял в рубку.
- Mon dieu, - тихо сказал Моллар и снова лег навзничь.
- А, все это ерунда, барахтанье, - сказал Дауге. - Конечно, Быков не способен сидеть спокойно, когда костлявая берет нас за горло. Пошли. Пойдемте, Шарль, мы уложим вас в амортизатор. Приказ капитана.
Они взяли Моллара под руки с двух сторон, подняли и повели в коридор. Голова Моллара болталась.
- Mon dieu, - бормотал он. - Простите. Я есть весьма плёхой межпланетникь. Я есть только всего радиооптикь. Это было очень трудно - идти самим и тащить Моллара, но они все-таки добрались до его каюты и уложили радиооптика в амортизатор. Он лежал в длинном, не по росту, ящике, маленький, жалкий, задыхающийся, с посиневшим лицом.
- Сейчас вам станет хорошо, Шарль, - сказал Дауге.
Юрковский молча кивнул и сейчас же сморщился от боли в позвоночнике.
- П-полежите, отдо-охните, - сказал он.
- Хорошё-о, - сказал Моллар. - Спасибо, товарищи. Дауге задвинул крышку и постучал. Моллар постучал в ответ.
- Ну, хорошо, - сказал Дауге. - Теперь бы нам костюмы для перегрузок…
Юрковский пошел к выходу. На корабле было только три костюма для перегрузок - костюмы экипажа. Пассажирам при перегрузках полагалось лежать в амортизаторах.
Они обошли все каюты и собрали все одеяла и подушки. В обсерваторном отсеке они долго устраивались у перископов, обкладывали себя мягким со всех сторон, а потом легли и некоторое время молчали, отдыхая. Дышать было трудно. Казалось, на грудь давит многопудовая гиря.
- П-помню, на курсах нам давали с-сильные перегрузки, - сказал Юрковский. - П-пришлось сбрасывать в-вес.
- Да, - сказал Дауге. - Я совсем забыл. Что это за чепуха про мидии со специями?
- В-вкусная вещь, правда? - сказал Юрковский. - Наш штурман в-вез тайком от к-капитана н-несколько банок, и они взорвались у него в ч-чемодане.
- Ну? - сказал Дауге. - Опять? Ну и лакомка! Ну и контрабандист! Его счастье, что Быкову сейчас не до этого.
- Б-быков, наверное, еще н-не знает, - сказал Юрковский.
"И никогда не узнает", - подумал он. Они помолчали, потом Дауге взял дневники наблюдений и стал их просматривать. Они немного посчитали, потом поспорили относительно метеоритной атаки. Дауге сказал, что это был случайный рой. Юрковский объявил, что это кольцо.
- Кольцо у Юпитера? - презрительно сказал Дауге.
- Да, - сказал Юрковский. - Я давно это подозревал. И теперь вот убедился.
- Нет, - сказал Дауге. - Все-таки это не кольцо. Это полукольцо.
- Ну, пусть полукольцо, - согласился Юрковский.
- Кангрен большой молодец, - сказал Дауге. - Его расчеты просто замечательно точны.
- Не совсем, - сказал Юрковский.
- Это почему же? - осведомился Дауге.
- Потому что температура растет заметно медленнее, - объяснил Юрковский.
- Это внутреннее свечение неклассического типа, - возразил Дауге.
- Да, неклассического, - сказал Юрковский.
- Кангрен не мог этого учесть, - сказал Дауге.
- Надо было учесть, - сказал Юрковский. - Об этом уже сто лет спорят, надо было учесть.
- Просто тебе стыдно, - сказал Дауге. - Ты так бранился с Кангреном в Дублине, и теперь тебе стыдно.
- Балда ты, - сказал Юрковский. - Я учитывал неклассические эффекты.
- Знаю, - сказал Дауге.
- А если знаешь, - сказал Юрковский, - то не болтай глупостей.
- Не ори на меня, - сказал Дауге. - Это не глупости. Неклассические эффекты ты учел, а цена этому сам видишь какая.
- Это тебе такая цена, - рассердился Юрковский. - До сих пор не читал моей последней статьи.
- Ладно, - сказал Дауге, - не сердись. У меня спина затекла.
- У меня тоже, - сказал Юрковский. Он перевернулся на живот и встал на четвереньки. Это было нелегко. Он дотянулся до перископа и заглянул. - П-посмотри-ка, - сказал он.
Они стали смотреть в перископы. "Тахмасиб" плавал в пустоте, заполненной розовым светом. Не видно было ни одного предмета, никакого движения, на котором мог бы задержаться взгляд. Только ровный розовый свет. Казалось, что смотришь в упор на фосфоресцирующий экран. После долгого молчания Юрковский сказал:
- Скучно.
Он поправил подушки и снова лег на спину.
- Этого еще никто не видел, - сказал Дауге. - Это свечение металлического водорода.
- Т-таким н-наблюдениям, - сказал Юрковский, - грош цена. Может, пристроим к п-перископу с-спектрограф?
- Глупости, - сказал Дауге, еле шевеля губами. Он сполз на подушки и тоже лег на спину. - Жалко, - сказал он. - Ведь этого еще никто никогда не видел.
- Д-до чего м-мерзко ничего не делать, - сказал Юрковский с тоской.
Дауге вдруг приподнялся на локте и нагнул голову, прислушиваясь.
- Что ты? - спросил Юрковский.
- Тише, - сказал Дауге. - Послушай.
Юрковский прислушался. Низкий, едва слышный гул доносился откуда-то, волнообразно нарастая и снова затихая, словно гудение гигантского шмеля. Гул перешел в жужжание, стал выше и смолк.
- Что это? - спросил Дауге.
- Не знаю, - отозвался Юрковский вполголоса. Он сел. - Может быть, это двигатель?
- Нет, это оттуда. - Дауге махнул рукой в сторону перископов. - Ну-ка… - Он опять прислушался, и снова послышалось нарастающее гудение.
- Надо поглядеть, - сказал Дауге.
Гигантский шмель смолк, но через секунду загудел снова. Дауге поднялся на колени и уткнулся лицом в нарамник перископа.
- Смотри! - закричал он. Юрковский тоже подполз к перископу.
- Смотри, как здорово! - крикнул Дауге.
Из желто-розовой бездны поднимались огромные радужные шары. Они были похожи на мыльные пузыри и переливались зеленым, синим, красным. Это было очень красиво и совершенно непонятно. Шары поднимались из пропасти с низким нарастающим гулом, быстро проносились и исчезали из поля зрения. Они все были разных размеров, и Дауге судорожно вцепился в рубчатый барабан дальномера. Один шар, особенно громадный и колыхающийся, прошел совсем близко. На несколько мгновений обсерваторный отсек заполнился нестерпимо низким, зудящим гулом, и планетолет слегка качнуло.
- Эй, в обсерватории! - раздался в репродукторе голос Быкова. - Что это за бортом?
- Ф-феномены, - сказал Юрковский, пригнув голову и микрофону.
- Что? - спросил Быков.
- П-пузыри какие-то, - пояснил Юрковский.
- Это я и сам вижу, - проворчал Быков и замолчал.
- Это уже не металлический водород, - сказал Юрковский, почти не заикаясь.
Пузыри исчезли.
- Вот, - сказал Дауге. - Диаметры: пятьсот, девятьсот и три тысячи триста метров. Если, конечно, здесь не искажается перспектива. Больше я не успел. Что это может быть?
В розовой пустоте пронеслись еще два пузыря. Вырос и сейчас же смолк густой басовый звук.
- М-машина п-планеты р-работает, - сказал Юрковский. - И мы никогда не узнаем, что там происходит…
- Пузыри в газе, - сказал Дауге. - А впрочем, какой это газ - плотность как у бензина…
Он обернулся. На пороге открытой двери сидел Моллар, прислонившись виском к косяку. Кожа на его лице вся сползла к подбородку от тяжести. У него был белый лоб и темно-вишневая шея.
- Это есть я, - сказал Моллар.
Он перевалился на живот и пополз к своему месту у казенника. Планетологи молча смотрели на него, затем Дауге встал, взял две подушки - у себя и у Юрковского - и помог Моллару устроиться поудобнее. Все молчали.
- Очень тоскливо, - сказал наконец Моллар. - Не могу один. Хочется говорить. - Он делал самые невообразимые ударения.
- Мы очень рады вам, Шарль, - сказал Дауге совершенно искренне. - Нам тоже тоскливо, и мы все время говорим.
Моллар попытался сесть, но раздумал и остался лежать, тяжело дыша и глядя в потолок.
- А к-как жизнь, Шарль? - спросил Юрковский с интересом.