Внезапно, будто пораженный мыслью, вызвавшей бешеный гнев, один рогушкой поднял сжатый кулак к небу и прокричал слово, непонятное Этцвейну. Другой отозвался тем же возгласом, с таким же театральным отчаянием жертвы, обвиняющей небеса. Рогушкой, закричавший первым, упал на колени, скорчился, повалился на землю и стал перебирать руками и ногами как жук, перевернутый на спину. Несколько женщин, добравшиеся до зарослей меднолистника, побежали к дороге. Их быстрое движение привело умирающих воинов в ярость. Шатаясь и падая, они пустились вдогонку, слепо размахивая палицами. Женщины разбегались кто куда, с визгом и плачем. Рогушкои прыгали на них, ловили, прибивали ударами палиц.
Один за другим рогушкои стали валиться на землю, выпуская палицы из рук и больше не шевелясь. Ифнесс и Этцвейн вышли из-под деревьев на луг. Последний рогушкой, остававшийся на ногах, заметил их. Он выхватил из-за пояса широкий кривой ятаган, швырнул его. "Осторожно!" - закричал Ифнесс, прытко отскакивая в сторону. Ятаган, кружась, как блестящий мигающий диск, с убийственной скоростью пролетел рядом и вонзился в грязь. Ифнесс Иллинет с прежним достоинством направился вперед. Последний рогушкой свалился лицом в землю.
Ифнесс заметил: "Двуколка не повреждена. Еще пригодится".
Оцепеневший от ужаса Этцвейн медленно повернулся к нему и попытался что-то сказать, но сделал шаг вперед и остановился. Он никак не мог распознать лица женщин. Сумерки, движение, расстояние - все мешало. Почти всех он когда-то знал - добрых, красивых, смешливых, печальных, всяких. Отравление рогушкоев привело к бессмысленной бойне. Что еще можно было сделать? Что с ними случилось бы, если бы он не вмешался?
Уходя, Ифнесс деловито звал Этцвейна: "Пойдемте, пойдемте! И приведите быстроходнее". Он направился к пруду, больше не оборачиваясь.
С быстроходцами на поводу, Этцвейн побрел туда же. Ноги почти не слушались его.
Оказавшись посреди стойбища, Ифнесс с брезгливым интересом изучал тела рогушкоев. Некоторые из отравленных еще двигались - подергивали головой и конечностями, сжимали кулаки, зарываясь пальцами в землю. Этцвейн заставил себя оглядеться, осознать происходящее. Он узнал свою сестру. Деламбре - мертвую. Рогушкой разбил ей лицо палицей, но больше ни у кого не было таких волнистых, золотисто-рыжих волос. Этцвейн брел по Гаргаметову лугу. Эатре лежала неподалеку. Этцвейн опустился на колени, взял ее руки в свои. Она еще жила, из ее ушей струйками текла кровь. Этцвейн сказал: "Это я, твой сын, Мур. Я пришел. Я хотел тебя спасти, но не смог".
Губы Эатре шевелились. "Мур... - беззвучно говорили они. - Ты смог... Ты меня спас".
Этцвейн наломал целый стог хвороста и ветвей меднолистника - копать могилы он не мог, не было лопаты. На стог он положил тела Эатре и Деламбре, обложил их хворостом со всех сторон. Устройство погребального костра заняло много времени - Этцвейн то и дело бегал к зарослям и возвращался с охапками прутьев.
Ифнесс тем временем занимался другими вещами. Прежде всего он запряг беспокойных быстроходнее в двуколку и соединил поводья с вожжами. Затем он приступил к изучению рогушкоев. Присев на корточки и сосредоточенно нахмурившись, меркантилист внимательно, методично рассматривал и даже нюхал трупы. Этцвейну все они казались одинаковыми - мускулистые, массивные, на голову выше человека среднего роста, с необычно толстой лоснящейся кожей, цветом и блеском напоминавшей медь. Их лица, будто вырубленные топором, скорчились в неподвижных гримасах, как маски кривляющихся демонов - вероятно, вследствие отравления. Нигде - ни на голове, ни на теле - у рогушкоев не было волос. Одежда почти отсутствовала. Черная кожаная полоска, продетая между ногами, соединялась, расширяясь, с поясным ремнем того же материала. К правой руке каждого рогушкоя была пристегнута ремешком палица с шипами, а за поясом торчал ятаган. Ифнесс вытащил ятаган одного из воинов, с любопытством трогая блестящий металл: "Сделано не в Шанте, - бормотал он. - Кто это выковал?"
Этцвейн не знал, что ответить. Ифнесс положил ятаган в багажное отделение двуколки. Палица заинтересовала его не меньше. На рукоятку из выдержанного твердого дерева, длиной полметра, был насажен железный шар с пятисантиметровыми шипами - жестокое, варварское оружие.
Этцвейн, наконец, решил, что принес достаточно хвороста, и поджег широкий стог с четырех сторон. Его печальный труд был закончен. Вскоре языки пламени взметнулись в небо.
Ифнесс Иллинет приступил к еще более мрачной работе. Вынув из кармана тонкий серебристый нож, он рассек брюшину и грудную клетку одного из воинов. На землю вывалились черновато-красные кишки. Отодвинув кишки палкой и брезгливо сжимая ноздри, Ифнесс продолжил изучение внутренних органов.
Сумерки сгущались на Гаргаметовом лугу. Высокий столб огня шумел, как топка с хорошей тягой. Трупы и темнота тяготили Этцвейна. Задерживаться не было смысла. Он спросил: "Не пора ли возвращаться?"
"Пора, - согласился Ифнесс. - Осталось одно пустяковое дело, оно займет пару минут".
К полному изумлению Этцвейна, Ифнесс выбрал тела шести женщин, ловко отрезал их разбитые головы и снял шесть ошейников. Подойдя к пруду, он вымыл ошейники, нож и руки. Этцвейн ждал его у двуколки, снова подозревая, что Ифнесс сошел с ума - или что все это глупый, кошмарный сон.
Ифнесс казался бодрым и веселым. Возвращаясь к Этцвейну, он остановился, чтобы посмотреть на погребальный костер. Яркое пламя завораживает всех людей - Ифнесс Иллинет не был исключением. Наконец он сказал: "Да, пора ехать".
Этцвейн забрался в сиденье двуколки. Ифнесс повернул быстроходцев в сторону колеи. Этцвейн тут же остановил его жестом - Ифнесс натянул вожжи. Этцвейн соскочил на землю, подбежал к костру и схватил горящую ветку потолще. Быстрыми шагами направившись к плантации изыла, он поджег плотную, сухую, смолистую листву. Лозы занялись оранжевым пламенем, дававшим густой черный дым с едким запахом гальги. Мрачно улыбаясь, Этцвейн убедился в успешном распространении пожара, после чего бегом вернулся к двуколке.
Ифнесс никак не прокомментировал поджог. Даже его движения и поза не выдавали ни одобрения, ни порицания. В любом случае, Этцвейна мало беспокоило мнение Ифнесса.
Уезжая с Гаргаметова луга, они еще раз остановились и оглянулись. Обширная плантация дымилась стройными рядами, как огромная огненная гребенка. Погребальный костер тлел в темноте рубиново-красным пятном. Этцвейн отвернулся, его подбородок дрожал. Огонь и время - орудия одной необратимой силы. И прах, и пепел улетают с ветром - прошедшего не будет никогда.
Двуколка спускалась по ночной долине, озаренной призрачным светом Скиафарильи. Колея чуть белела двумя параллельно извивающимися полосами. Перестук копыт, скрип упряжи, мягкое шуршание колес не нарушали - усиливали тишину. Пару раз Этцвейн еще оглядывался на медленно тускнеющее красное зарево. В конце концов оно исчезло - в черном небе горели только звезды. Опираясь локтем на колено, Этцвейн угрюмо смотрел вперед.
Тихо и спокойно, как вежливый учитель - ученика, Ифнесс спросил: "Теперь, когда вы познакомились с рогушкоями, каково ваше мнение об этих существах?"
Этцвейн отозвался: "Рогушкои безумны или одержимы бесами. В каком-то смысле они достойны сожаления. Но их необходимо уничтожить".
Ифнесс задумчиво кивнул: "Не могу с вами не согласиться. Кантоны Шанта в высшей степени уязвимы. Увы, теперь хилитам придется неузнаваемо измениться или исчезнуть".
При свете звезд Этцвейн затруднялся определить выражение лица спутника: "Неужели вас огорчает это обстоятельство?"
"Исчезновение любого уникального организма - непоправимая потеря. Человеческая история не знает более яркого примера специализированной адаптации. Вполне возможно, что подобная структура больше никогда не возникнет".
"Вы противоречите сами себе. Если извращения хилитов - драгоценный вклад в историю человечества, почему вы согласны с необходимостью уничтожения рогушкоев?"
Ифнесс Иллинет почти беззвучно рассмеялся: "Я боюсь не рогушкоев как таковых - меня пугает то, что за ними стоит. Пугает настолько, что в этом случае я вынужден поступиться принципами".
"Не понимаю", - сухо сказал Этцвейн.
Ифнесс придал голосу дополнительный вес: "Как вам известно, я путешествую по всему Шанту, этого требует моя профессия. Мне приходится наблюдать людей в самых различных обстоятельствах. Одним улыбается счастье, других постигает горе. Сама природа моих обязанностей не позволяет мне вмешиваться и влиять на события".
Этцвейну вспомнилась его первая встреча с Ифнессом: "Какие обязанности не позволяют человеку подстегнуть быстроходца, чтобы помочь ребенку спастись от ахульфов-каннибалов?"
Ифнесс повернул голову, пытаясь разглядеть собеседника в темноте: "Это были вы?"
"Да".
Ифнесс долго молчал. Потом заговорил: "В вашем характере есть темная сторона, заставляющая вас слишком глубоко копаться в себе и в других, даже если это может повредить вашим интересам. Чего вы добиваетесь, воскрешая исключительно неприятный для меня эпизод десятилетней давности? Какую пользу вы надеетесь извлечь, рискуя оскорбить меня обвинением в безнравственности?"
Этцвейн начал нарочито-безразличным тоном: "Долгие годы я с возмущением думал о человеке, спокойно и сознательно отказавшемся сохранить мне жизнь, когда для этого достаточно было буквально пошевелить пальцем. Возможность выразить это возмущение в вашем присутствии приносит мне большое облегчение. По-видимому, в этом и состоит упомянутая вами "польза". У меня есть все основания считать ваш поступок безнравственным. Какое мне дело до того, оскорбляет это вас или нет?" Разволновавшись, Этцвейн уже не мог остановиться: "Все, на что я надеялся, все, ради чего я старался десять лет - все погибло! Кто виноват? Рогушкои? Я? Человек Без Лица? Хилиты? Все виноваты! Я должен был приехать раньше. Оправдываться нет смысла - да, у меня не было денег, да, я не мог предвидеть набег рогушкоев. Все равно я опоздал, я должен был приехать раньше! Рогушкои - не знаю, что у них в голове, чего они хотят? Рад, что отравил их. С удовольствием отравил бы их всех до единого! Вам жалко хилитов, уникальных хилитов, восхитительных наркоманов-онанистов? Плевать я на них хотел, пропади они пропадом! Человек Без Лица - это уже особая статья! Мы доверили ему оборону страны, защиту населения. Мы платим налоги и пошлины. Мы носим ошейники. Мы беспрекословно выполняем его приказы. И что же? Как он оправдывает наше доверие? Как он использует наши деньги? Почему он еще не выступил против рогушкоев? Мягко говоря, я в нем разочарован!"
"А если выразиться посильнее?"
Этцвейн не поддался на провокацию и только помотал головой: "Зачем вы вскрыли труп рогушкоя?"
"Меня интересовала их физиология".
Этцвейн разразился истерическим, диковатым хохотом, но сразу заставил себя замолчать. Наступила тишина. Быстроходцы бежали неспешной трусцой, двуколка покачивалась во мраке под яркими звездами. Сколько они проехали, сколько оставалось ехать? Этцвейн не имел представления. Он задал еще один вопрос: "Зачем вы украли ошейники?"
Ифнесс вздохнул: "Я надеялся, что вы догадаетесь об этом не спрашивать. Не могу удовлетворить ваше любопытство".
"Вы постоянно что-то скрываете".
"Каждый из нас что-то скрывает, - сказал Ифнесс. - Например, вы выразили неудовлетворение Человеком Без Лица, но о дальнейших намерениях распространяться не стали".
"Мне нечего скрывать, - сказал Этцвейн. - Я поеду в Гарвий, куплю "пурпурную петицию". Изложу свои взгляды без околичностей, в самых недвусмысленных выражениях. Обстоятельства говорят за себя - назревает катастрофа. Человек Без Лица не может притворяться, что ничего не происходит".
"Хотелось бы так думать, - согласился Ифнесс. - Предположим, однако, что подача петиции ни к чему не приведет. Что тогда?"
Этцвейн с подозрением покосился на сосредоточенно-легкомысленный профиль спутника, темневший на фоне Скиафарильи: "Это маловероятно. Зачем строить далеко идущие планы?"
"В неожиданных ситуациях чрезмерно детальное планирование иногда препятствует проявлению оптимальной непроизвольной реакции, - изрек Ифнесс. - Тем не менее, если допустимы два прямо противоположных варианта развития событий, полезно предусматривать обе возможности, независимо от распределения вероятности..."
"У меня есть время обо всем подумать", - прервал рассуждения Этцвейн.
Глава 9
Глубокой ночью они выехали из долины Сумрачной реки к подножию храмового холма. На террасах храма мерцали редкие тусклые огни. Ветер доносил едко-сладковатый запах гальги, смешанный с вонью обугленного дерева и паленых кож.
"Хилиты будут поклоняться Галексису, пока не кончится наркотик, - заметил Ифнесс, - после чего им придется придумать новое божество".
Двуколка проехала по Аллее Рододендронов, темной и безмолвной, населенной только обрывками звуков, всплывавшими из глубин памяти. Над головой чернела листва, впереди бледно белела дорога. Мертвые хижины с распахнутыми дверями предлагали кров и пищу, но мысль о возможности остановиться не пришла в голову ни Этцвейну, ни его спутнику. Они продолжали путь в ночной тишине.
Рассвет взорвался блестящим каскадом оранжевых и фиолетовых лучей. Когда Сасетта вынырнула из-за горизонта, двуколка уже приближалась к Карбаду. Быстроходны шли медленно, опустив головы - они устали намного больше людей.
Ифнесс сразу подъехал к постоялому двору и отдал двуколку хозяину. Ошейники и оружие рогушкоев он завернул в куртку, связав ее наподобие небольшого тюка.
Этцвейн возвращался на запад. Ифнесс, еще в Брассеях, заявлял, что едет на восток. Преодолевая неловкость, Этцвейн обратился к спутнику формально, в несколько тяжеловесной манере: "Теперь каждый из нас отправится своей дорогой. Не могу не учитывать тот факт, что вы оказали мне неоценимую помощь, в связи с чем разрешите поблагодарить вас и отметить, что на этот раз мы достигли некоторого взаимопонимания, чего, к сожалению, не случилось при нашей первой встрече. Прощайте, Ифнесс Иллинет, желаю вам всего наилучшего".
Ифнесс вежливо поклонился: "Всего хорошего, до свидания".
Этцвейн повернулся и быстрыми, размашистыми шагами направился на другую сторону площади, к станции воздушной дороги. Ифнесс неторопливо последовал за ним.
Пригнувшись к окошку продавца билетов, Этцвейн отчетливо произнес: "Я хотел бы как можно быстрее уехать в Гарвий". Отсчитывая деньги за билет, Этцвейн заметил Ифнесса, стоявшего следующим в очереди, и кивнул ему. Ифнесс ответил тем же. Этцвейн отошел от кассы. Ифнесс нагнулся к окошку и достал кошелек.
Гондола, следовавшая до Ангвинской развязки, прибывала в Карбад только через час. Прогулявшись из одного конца платформы в другой, Этцвейн покинул станцию, пересек площадь и подошел к прилавку уличного торговца закусками, где обнаружил Ифнесса. Заплатив продавцу, Этцвейн отнес купленное на стол в двух шагах от прилавка. Извинившись вполголоса, Ифнесс занял место напротив - других столов не было.
Двое ели молча. Закончив, Этцвейн вернулся на станцию и вышел на платформу. Чуть позже в зале ожидания появился Ифнесс.
Пазовый рельс начал мелко дрожать, издавая тихое высокое жужжание, свидетельствовавшее о приближении каретки. Через пять минут появилась рыскающая в воздухе гондола, толчками спускавшаяся к платформе. Этцвейн, сидевший на скамье, поднялся на ноги. Ифнесс задумчиво смотрел на гондолу из окна станционного здания. Этцвейн зашел в гондолу и занял сиденье. За ним на борт поднялся Ифнесс Иллинет, севший прямо напротив. Этцвейн больше не мог игнорировать его присутствие: "Я думал, вы летите на восток".
"Непредвиденные обстоятельства заставляют меня срочно прервать поездку", - сказал Ифнесс.
"Возвращаетесь в Гарвий?"
"Да".
Гондола поднялась в воздух, подгоняемая свежим утренним ветром, и повлекла быстро бегущую каретку вверх по рельсу к Ангвинской развязке.
Этцвейн изредка посещал Гарвий с труппой Фролитца, но их гастроли в столице были непродолжительны: гарвийцы предпочитали более утонченные наслаждения, более легкомысленное времяпровождение, более острые ощущения. Тем не менее, Этцвейн считал стеклянный город интересным и достойным паломничества местом хотя бы потому, что в нем открывались чудесные, захватывающие дух виды.
Ни в одном из населенных людьми миров не было места, подобного Гарвию, возведенному исключительно из стекла: из стеклянных блоков, пластин, листов, призм, цилиндров - пурпурных, зеленых, сиреневых, голубых, розовых, темно-алых.
Среди первых беженцев, прибывших на Дердейн с Земли, были приверженцы эстетического культа "Чама Рейя". Найдя безопасное убежище в Шанте, они торжественно поклялись построить самый великолепный город в истории человечества и всецело посвятили себя этому начинанию. Древний Гарвий просуществовал семь тысяч лет. Сначала стеклянным городом правили аватары "Чама Рейи", вслед за ними - Архитектурная Корпорация, династии Директоров, временное правительство Супердиректоров и, наконец, Пурпурные цари.
С каждым столетием Гарвий полнился новыми чудесами - казалось, единственная цель каждого очередного царя-пурпуроносца заключалась в том, чтобы затмить излишества прошлого и поразить воображение потомков. Царь Клюэй Пандамон построил Аркаду - галерею из девятисот двадцатиметровых хрустальных колонн, поддерживавших сводчатую крышу призматического стекла.
Царь Фарай Пандамон приказал возвести рыночный павильон изобретательной конструкции - погруженные в круглое озеро сплошные оболочки из гнутого стекла образовывали дюжину плавающих концентрических колец семиметровой ширины, разделенных стеклянными подшипниками так, чтобы любое кольцо перемещалось независимо от остальных. На этих плавучих каруселях купцы и ремесленники устроили базар - каждому отвели место, отделенное панелями цветного стекла. Сотня волов, тянувших радиальные оглобли в подземной галерее вокруг озера, приводила в движение медленно плывущее наружное кольцо, передававшее момент вращения через озерную воду внутренним кольцам, тоже постепенно начинавшим двигаться. Через шесть часов волов заставляли останавливаться, разворачиваться и тянуть наружное кольцо в обратном направлении. Таким образом, все кольца базара кружились, одно быстрее, другое медленнее, то навстречу, то обгоняя друг друга, безостановочным калейдоскопом цветов и теней - даже глухонемые морские разбойники с островов архипелага Бельджамар приезжали полюбоваться на знаменитый Карусельный Рынок пурпурного царя Фарая Пандамона!