Величие Гарвия достигло апогея в правление Хорхе Шкурхана. Склоны Ушкаделя - холмистого пригородного района - пестрели сверкающими дворцами. У причалов по берегам Джардина стеклянные корабли разгружали товары со всех концов света, из Северного Шанта - катушки волокна, отрезы шелка и парусную пленку, из Паласедры - мясные продукты, из рудников Караза - соли и окиси для стекловарен. Все шестьдесят два кантона были сопричастны славе и могуществу Гарвия, а возмездия бейлифов Пандамона не могло избежать самое дальнее селение. Вскоре после воцарения Харена Несчастного восстал весь Юг - паласедрийские летучие герцоги затмили небо над Большой Соленой топью. Разгорелась Четвертая Паласедрийская война, положившая конец династии Пандамонов.
В годы Шестой Паласедрийской войны бомбардиры неприятеля закрепились на верхних кряжах Ушкаделя и оттуда обстреляли город пневмофугасами. Древнее стекло взметалось в небо звенящими фонтанами, переливаясь в лучах солнц всеми цветами радуги. Наконец кондотьер Вайано Паицифьюме предпринял легендарную яростную атаку на засевших в скалах летучих герцогов, вошедшую в историю под наименованием Сумасшедшей битвы. Тяжеловооруженных катафрактов на волах паласедрийцы разбили почти мгновенно. Лишенные защиты с флангов, элитные копьеносные полки панически рассеялись по лесистым склонам. Стеклометчики взошли выше всех, но попали в окружение и были сброшены в ущелье искусственным оползнем. Тем не менее, упрямый Паицифьюме уничтожил паласедрийцев, уже начинавших спускаться с холмов Ушкаделя, напустив на них орду обезумевших ахульфов, вымазанных дегтем и подожженных. Победа, однако, досталась дорогой ценой - Гарвий лежал в осколках. Разрушение стеклянного города врезалось в память жителей Шанта, никогда не простивших паласедрийцев и подозревавших летучих герцогов, заслуженно или незаслуженно, в организации всех эпидемий, неурожаев и стихийных бедствий.
Вайано Паицифьюме, уроженец кантона Глиррис на восточном берегу, отказал наследнику Пандамонов в праве восшествия на Пурпурный трон и созвал конклав кантонов, чтобы сформировать новое правительство. Через три недели препирательств, взаимных обвинений и невыполнимых требований терпение кондотьера истощилось. Взойдя на подиум, он указал на возвышение в глубине помещения - нечто вроде миниатюрной сцены с занавесом.
"За этим занавесом, - объявил Паицифьюме, - ваш новый правитель! Его имя останется в тайне. Он будет сообщать свою волю в анонимных указах. За выполнением указов прослежу я. Преимущества такого способа управления очевидны. Не зная, кто вами правит, вы не сможете составлять заговоры, подкупать влиятельных лиц и добиваться предпочтения клеветой и лестью. Справедливость, наконец, восторжествует".
Стоял ли за занавесом, на самом деле, первый Человек Без Лица? Или Вайано Паицифьюме изобрел невидимого двойника? Правду никто так и не узнал - ни при его жизни, ни после его смерти. Тем не менее, когда Вайано, уже в преклонном возрасте, пал жертвой наемного убийцы, заговорщиков немедленно нашли, задержали, заключили в запаянные стеклянные шары и подвесили гирляндой на тросе, протянутом между двумя высокими шпилями. Тысячу лет шары блестели над городом, как праздничные украшения. В конце концов их разрушили, один за другим, удары молний.
В первое время приказы Человека Без Лица приводились в исполнение особыми вооруженными подразделениями Канцелярии Принуждения, постепенно присвоившими чрезмерные прерогативы и вызвавшими бунт неоправданными притеснениями. Консервативный Совет подавил мятеж, распустил Канцелярию Принуждения и восстановил порядок. Человек Без Лица явился перед Советом в латах и шлеме из черного стекла, не позволявших удостоверить его личность. Он потребовал существенного расширения круга полномочий и обязанностей верховного правителя. Его требование было удовлетворено. Двадцать лет все ресурсы Шанта расходовались с одной целью: усовершенствования системы ошейников. Аноме издал Багровый эдикт, объявлявший ошейники обязательными для всех и каждого, чем спровоцировал столетнюю Междоусобную войну, закончившуюся только тогда, когда поймали и окольцевали последнего партизана-индивидуалиста, не покончившего с собой.
Великолепие эпохи Пандамонов не вернулось. Но и теперь Гарвий оставался первым чудом света на Дердейне. Башни кобальтового стекла, шпили рубинового стекла, купола изумрудного стекла, призматические и цилиндрические стеклянные обелиски, стены и террасы прозрачного хрустального стекла переливались, вспыхивали, совмещались и отражались в лучах трех кувыркающихся солнц. Ночью город освещали разноцветные фонари - зеленые за бледно-голубым и лиловым стеклом, розовые за глубоко-синим стеклом.
Во дворцах на склонах Ушкаделя еще прозябали патриции Гарвия - бледные подражатели пышных грандов, состязавшихся в роскоши при Пурпурных царях. Высшее сословие извлекало доходы из наследственных земельных владений, самые деятельные отпрыски древних родов вкладывали средства в морские и воздушные перевозки, финансировали лаборатории и мастерские, где производились ошейники, радиоприемники и передатчики, светильники и некоторые другие электронные устройства. Электронику собирали из компонентов, изготовленных в других районах Шанта - мономолекулярных проводящих волокон, электроорганических устройств управления и магнитных сердечников из спеченных железных кружев, напыляя по мере необходимости драгоценные микроскопические соединения и реле из редкоземельных металлов: меди, золота, серебра, свинца. Ни один из техников не понимал, почему используемые схемы были устроены так, а не иначе. Каков бы ни был когда-то первоначальный уровень технических знаний, от них остались лишь описания практических методов - древние руководства передавались из уст в уста подобно эпическим мифам и нередко составляли семейную тайну, недоступную конкурентам. Всякое представление о принципах, лежавших в основе магических биоэлектронных аппаратов, было утеряно. Мастерские и фабрики теснились преимущественно в Шранке - пригороде Гарвия в устье Джардина. Персонал этих престижных предприятий селился неподалеку, в комфортабельных коттеджах среди парков и фруктовых садов.
Таков был Гарвий - нервный узел Шанта, стеклянный город, широко раскинувшийся по холмам, но относительно малонаселенный, зачаровывавший приезжих воздушной, радужной красотой и загадочным бременем бездонной старины.
Столичные жители образовывали единственную в своем роде популяцию сверхцивилизованных ценителей приятного времяпровождения, болезненно чувствительных к тончайшим нюансам повседневности, но почти неспособных к оригинальному мышлению или полезной деятельности. Эстетическая Корпорация, объединявшая почти исключительно патрициев, населявших Ушкадель, выполняла функции городского управления, что более чем устраивало менее родовитых стеклогородцев. У патрициев были деньги; вполне естественно, что на них возлагалась основная ответственность. Типичный горожанин не испытывал зависти к высшему сословию и не считал себя обделенным - все были равны перед законом. Если, проявив необычные умственные способности или энергию, человек приобретал состояние, достаточное для покупки дворца в Ушкаделе, его принимали в Эстетическую Корпорацию без лишних формальностей. Конечно, на протяжении двух или трех поколений его потомков считали выскочками, но со временем отпрыски удачливого прародителя, породнившись с соседями, сливались с непроходимыми генеалогическими зарослями и становились полноправными эстетами.
Типичный стеклогородец был сложной, неоднозначной личностью - учтивый и воспитанный, жизнелюбивый и непостоянный в увлечениях, он проявлял раздражительность, сталкиваясь с трудностями, и чаще уступал нежели сопротивлялся. Стремясь к чувственным наслаждениям, он порицал разврат в принципе; предъявляя высокие требования к другим, он всегда находил повод для попустительства своим страстишкам. Общительный, но сосредоточенный в себе, гарвийский мещанин знал наизусть каждую изумрудную грань, каждый пурпурный отблеск в своем изумительном волшебном городе, слышал все новости и пробовал все модное, но совершенно не интересовался происходящим за пределами столицы. Он любил сборища и представления, но музыка его почти не трогала. У него не хватало терпения выслушивать традиционные импровизации друидийнов или концерты гастролирующих трупп - он предпочитал остроумные баллады, песенки, содержавшие игривые злободневные намеки, танцевальные комедии, выступления эксцентриков и чревовещателей. Короче говоря, не было существа более презренного с точки зрения настоящего музыканта.
Стеклогородцы рассматривали ношение ошейников как необходимое зло, время от времени отпуская в адрес Человека Без Лица почтительно-саркастические шуточки. Ходили слухи, что Аноме жил в одном из ушкадельских дворцов. Завсегдатаи кафе на площади Корпорации без конца судили и рядили о том, кто из знакомых эстетов был вершителем судеб Шанта. Никто не сомневался, однако, в принадлежности Аноме к древнему патрицианскому роду. Уроженцы Гарвия почти никогда не пользовались правом на подачу петиций - по их мнению, только приезжие (то есть непроходимая деревенщина) могли не понимать всю бессмысленность подобной траты времени и денег. Известия о рогушкоях, само собой, появились в столичных журналах и объявлениях - местных жителей позабавили анекдоты, высмеивавшие сексуальную неразборчивость и безудержное пьянство новоявленных варваров, но этим их любопытство и ограничилось. В представлении гарвийцев сообщения о вылазках разбойников из Хванских Дебрей относились к тому же разряду газетного наполнителя, что и бюллетень коллегии звездочетов, предсказывавший падение крупного метеорита в неизведанных просторах центрального Караза.
Медленно кувыркаясь, три солнца спускались к точке зимнего солнцестояния. В то же время Дердейн оказался на участке орбиты, откуда частично заслонившие друг друга светила представлялись сплавленным ослепительным пятном, постоянно менявшим форму и яркость. Астрономическое совпадение способствовало резким переменам погоды. Холодные осенние ветры обрушились из Ниммира на северные берега Шанта.
Покинув Ангвин, гондола "Шострель" с необычайной резвостью понеслась над континентальной магистралью, вылетела из Дебрей в кантон Теней, проскочила Перелог без остановки и свернула на Брассейском разъезде. Здесь Этцвейн бросил безразличный взгляд на запад - туда, где Фролитц, по-видимому, с нетерпением ждал его возвращения. Оставив за кормой кантоны Пособников, Майе и Дикой Розы, ревниво оберегавшие друг от друга неповторимое своеобразие обычаев, "Шострель" достиг наконец Гарвийского кантона. Описывая крутые виражи, гондола мчалась вниз по долине Молчания со скоростью не меньше восьмидесяти километров в час, мимо длинного извилистого ряда монументальных пластин из прозрачного стекла с заключенными в них объемными изображениями династических царей. Все цари застыли в одинаковых позах, чуть выставив вперед правую ногу, с руками по швам, с серьезными, даже недовольными лицами, устремив вдаль широко раскрытые глаза, будто потрясенные нелепостью будущего.
Ветровой начал потихоньку травить тросы. Мало-помалу замедляясь, "Шострель" перелетел над Джардинским разломом и стал спускаться к платформе Гарвийской станции. Заднюю тележку ходовой каретки захватили тормозным канатом и постепенно остановили, а переднюю отцепили и оттащили дальше с такой ловкостью, что гондола приземлилась одним плавным движением.
Этцвейн сошел на платформу; за ним последовал Ифнесс. Вежливо кивнув, Ифнесс поспешил пересечь станционную площадь и свернул в пассаж Кавалеско, под башню темно-синего стекла с хрустальными ребрами пилястров цвета морской воды. Пассаж вел на проспект Кавалеско. Этцвейн пожал плечами и пошел по своим делам.
Фролитц обычно останавливался в гостинице "Фонтеней" на набережной Джардина, к северу от станции, где содержатель заведения предоставлял музыкантам кров и пищу в обмен на несколько вечерних выступлений. Этцвейн отправился в "Фонтеней". Попросив самопишущее перо и бумагу, он поднялся в номер и сразу стал набрасывать черновик петиции - ее он собирался подать уже на следующий день.
Через два часа документ был готов. Этцвейн снова прочел его и не смог найти ничего заслуживающего порицания - ему удалось спокойно и непредубежденно обосновать свою точку зрения, кратко изобразив ситуацию в недвусмысленных выражениях. Петиция гласила:
"Вниманию АНОМЕ!
Во время недавнего посещения предгорий Хвана в кантоне Бастерн я наблюдал последствия набега рогушкоев на общину хилитов в Башоне. Общине нанесен значительный имущественный ущерб: сыромятня и многие пристройки полностью сожжены. Кроме того, рогушкои похитили большое число женщин, а затем убили их в обстоятельствах, вызывающих тревогу и сожаление.
Общеизвестно, что Хванские Дебри служат убежищем этим пагубным дикарям, беспрепятственно предающимся насилию и грабежам. Каждый год их становится все больше, каждый год они предпринимают все более дерзкие вылазки. По моему мнению, всех рогушкоев, проживающих в Шанте, следует уничтожить, принимая энергичные безжалостные меры. Предлагаю объявить набор вооруженного ополчения и хорошо обучить рекрутов. В то же время необходимо изучить образ жизни рогушкоев, выяснить, где они прячутся, примерно определить их численность.
По завершении надлежащей подготовки дисциплинированное ополчение должно оцепить Хван, проникнуть в Дебри согласно продуманному тактическому плану, напасть на рогушкоев и истребить их.
Такова, в сущности, моя настоятельная просьба. Я сознаю, что предлагаю правительству организовать крупномасштабную кампанию, но не вижу другого решения проблемы".
Дело шло к вечеру - в это время петиции уже не принимали. Этцвейн перешел Джардин по мосту и прогулялся по парку Пандамонов, где ветер гнал опавшие листья по широким, почти безлюдным дорожкам. Главная аллея привела его к Эолийскому залу - музыкально-архитектурному сооружению стометровой длины, из жемчужно-серого стекла. Огромные горизонтальные воронки направляли ветер в воздушную камеру повышенного давления. Пользуясь многоярусной клавиатурой, соединенной с клапанами системой замаскированных тяг, исполнитель заставлял вибрировать струями воздуха одну, две, дюжину или сотню из десяти тысяч свободно подвешенных на разной высоте стеклянных труб, трубок и трубочек, издававших тишайшее колокольно-органное пение и осторожно соударявшихся. Человек, бродивший по Эолийскому залу, ощущал трехмерное звуковое пространство. Звук исходил отовсюду, разлетался во всех направлениях - аккорды печально чокающихся бокалов, шепот едва уловимой мелодии, серебристо-протяжная дрожь стекла на стекле, вздыхающие хрустально-чистые тона басовых труб-колонн, порывы шелестящей бахромы трубочек под сводами, бегущие, как рябь по поверхности зеркального пруда, зловещие отголоски теноровых труб, пронизывающие печальными волнами, как пропадающий в штормовом тумане бой сигнального колокола маяка. Изредка весь зал взрывался паническим, беспорядочным тысячеголосым звоном.
Дул крепкий, порывистый северный ветер - Этцвейну посчастливилось услышать Эолийский зал во всем великолепии. В сумерках он вернулся по мосту и поужинал в одном из роскошных ресторанов Гарвия под сотней розовых и лиловых фонарей - до сих пор он отказывал себе в таком удовольствии. Долгие годы он копил деньги: зачем? Деньги - горькое напоминание о тщетных усилиях, обуза памяти. Избавиться от них сейчас же, выбросить на ветер! В Этцвейне тут же проснулось, однако, другое, трезвое начало, наложившее вето на позывы к мотовству. Ничего подобного он не сделает. Деньги, доставшиеся с таким трудом, нельзя тратить как попало. Но сегодня - хотя бы сегодня - он поужинает на славу! Этцвейн заставил себя почувствовать вкус к жизни. Блюда подавала хорошенькая официантка - Этцвейн изучал ее с мрачным интересом. Она казалась добродушной, дружелюбной, ее губы весело подергивались - так, будто она готова была рассмеяться в любой момент. Этцвейн ел: кушанья были приготовлены безукоризненно и изящно сервированы. Ужин подошел к концу. Этцвейн хотел было заговорить с официанткой, но постеснялся. Она выросла в столице, а он приехал издалека. В лучшем случае девушка приняла бы его за нахала-иностранца со странными причудами. Этцвейн почему-то подумал о Фролитце - где он сейчас, что делает? Еще интереснее было бы знать, чем занимается Ифнесс... Этцвейн нахмурился, стал мрачнее прежнего. Раздраженный, недовольный собой, он вернулся в гостиницу и заглянул в таверну на первом этаже, надеясь встретить каких-нибудь музыкантов - но там было тихо, постояльцы почти разошлись, сцена пустовала. Этцвейн поднялся в номер и лег спать.
Наутро он явился в магазин мужской одежды, где портной-галантерейщик подобрал ему новый костюм - белую тунику с поясом и высоким воротником, темно-зеленые бриджи с пряжками на лодыжках, черные сапоги ахульфовой кожи с застежками из серебряного дерева. Никогда еще Этцвейн не одевался с таким щегольством. Посмотрев в зеркало из закопченного стекла, он не был вполне убежден, что видит самого себя. Брадобрей подровнял ему волосы, побрил стеклянной бритвой. Подчинившись внезапному капризу - может быть, именно потому, что насмехался над собой - Этцвейн купил лихой маленький берет с медальоном из цветного агатового стекла. Снова взглянув в зеркало, он проникся противоречивым ощущением отвращения, удивления собственной глупости и, в меньшей степени, какого-то пьянящего возбуждения. Возможно, давала о себе знать унаследованная от Дайстара склонность производить впечатление манерами и внешностью. Этцвейн пожал плечами и скорчил гримасу: потратил деньги - придется носить берет. Он вышел на улицу, ослепленный сиреневым пламенем полудня. Стекло Гарвия вспыхивало и переливалось.
Этцвейн медленно шел к площади Корпорации. Покупка петиции за пятьсот флоринов, исключительно ради изложения взглядов на ситуацию в стране, должна была, несомненно, привлечь внимание Человека Без Лица. Что ему грозило? Беспокойство было оправданно, просьба - законна. Этцвейн чистосердечно выразил озабоченность населения - а Человек Без Лица, согласно его собственным заявлениям, служил народам Шанта!
Выйдя на центральную площадь, Этцвейн направился к длинному низкому строению из малинового стекла - здесь он бывал уже однажды. Вдоль фасада тянулась панель, обшитая темно-бордовым атласом - стена объявлений. К ней прикалывали правительственные указы и петиции с ответами Человека Без Лица. Два-три десятка жалобщиков в пестрых кантональных костюмах составляли очередь к окну, где бланк петиции выдавали за минимальную цену - пять флоринов. Эти люди приехали со всех концов Шанта поведать Аноме о причиненных им обидах и теперь стояли, вызывающе поглядывая на спешивших мимо гарвийцев. В другом окне неподалеку более состоятельные и серьезные просители время от времени с достоинством приобретали бланки по сто флоринов. Из угловой ниши дверь, украшенная рубиновой звездой, вела в приемную, где самые богатые или самые ожесточенные могли подать петицию, потратив пятьсот флоринов.
Не долго думая, Этцвейн открыл угловую дверь и решительно прошествовал внутрь.
Приемная пустовала - других желающих разориться не было. Подьячий, скучавший за стойкой, живо вскочил на ноги: "Что изволите?"
Этцвейн выложил деньги: "Бланк".