Хиллен пытался придать своим словам характер спокойного рассуждения: "Это рискованно. У нас возникают серьезные проблемы с дисциплиной. Вмешательство человека, незнакомого с обстановкой, может привести к мятежу".
"Не сомневаюсь, - отвечал Этцвейн. - С другой стороны, злоупотребления - если они существуют - невозможно выявить, не увидев вещи собственными глазами".
"Я руководствуюсь исключительно практическими соображениями, - чуть приподнял голову Хиллен. - Правила устанавливаются начальством. Я слежу за их выполнением".
"Возможно, правила нецелесообразны или чрезмерно суровы, - настаивал Этцвейн. - Я желаю осмотреть пристройку".
Увидев, что делается в карцере, Этцвейн приказал сдавленным голосом: "Немедленно выведите этих людей на свежий воздух!"
Главный надзиратель спросил с каменным лицом: "Зачем вы приехали в лагерь? Чего вы хотите?"
"Узнаете в свое время. Поднимите заключенных из этих ям и выведите их на воздух!"
Хиллен сухо отдал указания охранникам. Из пристройки, жмурясь в солнечных лучах, выбрались четырнадцать тощих арестантов. Этцвейн спросил надзирателя: "Почему в регистрационном журнале не упоминается Джерд Финнерак?"
Хиллен, по-видимому, ждал этого вопроса: "Он у нас больше не работает".
"Он выплатил долг?"
"Джерд Финнерак - уголовный преступник, ожидающий приговора кантонального суда".
"Где он сейчас?" - нежно поинтересовался Этцвейн.
"В тюрьме строгого режима".
"И тюрьма находится..."
Хиллен произвел неопределенное движение головой в сторону болот: "На юге".
"Далеко?"
"В трех километрах отсюда".
"Прикажите подать дилижанс".
Дорога к тюрьме строгого режима пересекла мрачную пустошь, заваленную гниющими грудами отходов лагерного производства, и нырнула в рощу гигантских серых коротрясов. Массы бледно-зеленой листвы, бесплотные, как облака, шелестели над головой - прохладные пространства между стволами терялись во мгле, как пещерные своды. После лагерного двора (и в ожидании зрелища тюрьмы) калейдоскоп редких тройных солнечных бликов - бледно-голубых, жемчужно-белых, розовых - блуждавших по пыльной колее, по усыпанной корой лесной подстилке, казался нереальным.
Этцвейн нарушил молчание: "Рогушкои в округе встречаются?"
"Нет".
Органный лес коротрясов стал перемежаться частыми порослями осины, липколиста, карликовой псевдососны. Дорога вырвалась на поросшее черным мхом, блестящее водой открытое пространство, дымящееся ароматическими испарениями. Над головой проносились, как сверкающие стрелы, громко стрекочущие насекомые. Поначалу Этцвейн морщился и пригибался. Хиллен сидел, неподвижно выпрямившись, и презрительно смотрел в горизонт.
Они приближались к низкому бетонному строению без окон.
"Тюрьма", - сказал Хиллен.
Заметив странную живость выражения на лице надзирателя, Этцвейн сразу насторожился: "Остановите здесь!"
Хиллен бросил на него горящий взгляд прищуренных глаз, с раздражением посмотрел на тюрьму и чуть сгорбился. Этцвейн быстро соскочил на землю, уже уверенный в том, что надзиратель замышлял подвох. "Слезайте! - сказал он. - Идите к зданию, вызовите охранников наружу. Пусть приведут Джерда Финнерака - ко мне, сюда".
Хиллен разочарованно пожал плечами, спустился на дорогу, угрюмо прошествовал к раскаленной бетонной коробке, остановился в трех шагах от входа и грубо позвал. Изнутри показался низенький толстый человек с растрепанными черными волосами, прилипшими ко лбу и ко щекам. Хиллен злобно взмахнул кулаком, будто ударяя по столу. Оба посмотрели на Этцвейна. Толстяк задал печальный вопрос. Хиллен коротко ответил. Толстяк скрылся в здании.
Этцвейн ждал, изнемогая от напряжения. На Ангвинской развязке Финнерак был жилистым молодым блондином с мягкими, дружелюбными манерами. Не побуждаемый, скорее всего, ничем, кроме простого сочувствия, Финнерак советовал Этцвейну бежать - и даже предлагал содействие. Конечно, он не мог предвидеть, что Этцвейн неожиданно отцепит гондолу и улетит, схватившись за тросы - Финнераку пришлось дорого заплатить за эту выходку. Только теперь Этцвейн признался себе, что купил свободу ценой мучений Финнерака.
Из здания тюрьмы, спотыкаясь, тихо вышел исхудавший сутулый человек неопределенного возраста. Его светло-русые волосы, давно не стриженые, торчали свалявшимися клочьями. Хиллен ткнул большим пальцем в сторону Этцвейна. Финнерак поднял голову, посмотрел - даже на расстоянии пятидесяти метров Этцвейна обжег пронзительный блеск выцветших бело-голубых глаз. Медленно, будто преодолевая мучительную боль, Финнерак побрел по дороге. В двадцати шагах за ним, иронически сложив руки на груди, следовал Хиллен.
Этцвейн громко закричал: "Хиллен! Вернитесь ко входу!"
Хиллен, казалось, не слышал.
Этцвейн выхватил кодирующий передатчик: "Назад!"
Хиллен развернулся на месте и стал неторопливо возвращаться к зданию тюрьмы - все в той же позе, со сложенными на груди руками. Недоуменно усмехнувшись, Финнерак посмотрел в спину надзирателю, покосился на передатчик Этцвейна, приблизился, остановился: "Что вам нужно?"
Этцвейн разглядывал обгоревшее, жилистое, стянутое резкими морщинами лицо, пытаясь узнать когда-то приветливого, веснушчатого Финнерака. Финнерак, со своей стороны, явно не узнавал Этцвейна. Этцвейн спросил: "Вы - Джерд Финнерак, служивший на Ангвинской развязке?"
"Было такое дело".
"Сколько вы здесь провели?" - Этцвейн указал на бетонный каземат.
"Пять суток".
"Зачем вас сюда посадили?"
"Чтобы я сдох. Зачем еще?"
"Но вы еще живы".
"Жив, как видите".
"Кто еще внутри?"
"Два заключенных, два охранника".
"Финнерак, вы свободны".
"Неужели? Кто вы такой?"
"В Шанте правит новый Аноме. Я его заместитель, исполнительный директор. Как насчет других арестантов? Чем они провинились?"
"Каждый совершил по три нападения на охранников. За мной только два, но Хиллен разучился считать".
Этцвейн повернулся, чтобы найти глазами главного надзирателя, угрюмо прислонившегося к тюремной стене с теневой стороны: "Подозреваю, что Хиллен прячет самострел. Как себя вели охранники перед моим прибытием?"
"Час тому назад они получили сообщение из лагеря и встали у входа с оружием наготове. Потом вы приехали. Хиллен приказал вывести меня наружу. Вот и все".
Этцвейн позвал: "Хиллен! Прикажите охранникам выйти".
Хиллен что-то произнес через плечо. Вышли охранники - сначала толстяк, за ним долговязый тип с землистым лицом и обрезанными мочками ушей.
Этцвейн приблизился на несколько шагов: "Все трое - повернитесь лицом к стене и поднимите руки над головой!"
Хиллен неподвижно уставился на Этцвейна, будто тот обращался не к нему. Этцвейн прекрасно понимал, что надзиратель оценивает свои шансы - с любой точки зрения малоутешительные. Наконец Хиллен высокомерно бросил на землю добытый каким-то образом самострел, повернулся спиной и поднял руки вверх. Охранники сделали то же самое.
Этцвейн подошел еще на несколько шагов и сказал Финнераку: "Обыщите всех троих и отберите найденное оружие, после чего освободите заключенных".
Финнерак подчинился. Шли минуты. Тишина нарушалась только стрекотом насекомых и редкими приглушенными звуками, доносившимися из бетонного здания. Вышли бледные, костлявые арестанты, с любопытством старавшиеся разглядеть Этцвейна ослепленными слезящимися глазами. "Подберите самострел, - сказал Этцвейн Финнераку, - заведите Хиллена и охранников в камеры, заприте их".
С издевательским спокойствием Финнерак пригласил тюремщиков внутрь - несомненно, подражая привычной жестикуляции самих тюремщиков. Хиллен, оценивший иронию ситуации, мрачно усмехнулся и скрылся в зияющем проеме бетонной коробки.
"Каковы бы ни были его недостатки, - подумал Этцвейн, - Хиллен встречает удары судьбы, не теряя достоинства. Сегодня, с его точки зрения, судьба сыграла с ним злую шутку".
Этцвейн посоветовался с Финнераком и двумя другими бывшими узниками, после чего зашел в вонючий каземат. Грязь в камерах вызвала у него приступ тошноты. Хиллен и его подручные уныло сидели на полу, сгорбившись и обхватив колени руками.
Этцвейн обратился к главному надзирателю: "Перед прибытием в лагерь №3 у меня не было никаких враждебных намерений, но сначала вы попытались меня обмануть, а потом покусились на мою жизнь. Невозможно сомневаться в том, что вы получили соответствующие указания. Кто дал эти указания?"
Хиллен отвечал неподвижно-свинцовым взглядом.
"Вы сделали незавидный выбор", - пожал плечами Этцвейн, отвернулся и собрался уходить.
Толстый охранник, обливавшийся потом, жалобно спросил: "Что с нами будет?"
Этцвейн дал беспристрастный ответ: "Финнерак, Хайме и Мермиэнте не рекомендуют вас освобождать. Каждый из них считает, что милосердие в данном случае было бы серьезной ошибкой - а кому лучше знать, чем людям, наблюдавшим ваше поведение в течение длительного времени? Хайме и Мермиэнте согласились стать вашими тюремщиками. С дальнейшими вопросами и претензиями обращайтесь к ним".
"Они нас убьют. Аноме хочет нашей смерти? Где справедливость?"
"Я не знаю, где справедливость, - отвечал Этцвейн. - Ее точное местонахождение установить еще не удалось. Не сомневаюсь, однако, что освобожденные обойдутся с вами не лучше и не хуже, чем вы обращались с ними".
Финнерак и Этцвейн вернулись к дилижансу. Этцвейну было не по себе - он то и дело оборачивался. Где, в самом деле, была справедливость? Поступил ли он мудро и решительно? Или выбрал путь наименьшего сопротивления? Могло ли самое мудрое решение быть самым простым? Существовал ли какой-то неизвестный, но бесспорный вариант? Этцвейн не знал - и теперь не узнает никогда.
"Нужно торопиться, - сказал Финнерак. - К заходу солнц чумпы вылезают из болот".
В косых вечерних лучах дилижанс возвращался на север. Финнерак стал изучать Этцвейна краем глаза. "Где-то, когда-то я вас встречал, - сказал он наконец. - Где? Почему вы за мной приехали?"
Этцвейн думал: "Рано или поздно придется объясниться".
"Много лет тому назад, - вздохнул он, - вы оказали мне важную услугу. Недавно у меня впервые появилась возможность вас отблагодарить. Такова первая причина".
На жилистом загорелом лице Финнерака глаза мерцали, как голубой лед.
Этцвейн продолжал: "К власти пришел новый Аноме, назначивший меня исполнительным директором. У меня много забот и поручений. Мне нужно кому-то безусловно доверять, нужен помощник - человек без посторонних связей".
Финнерак тихо спросил с каким-то удивленным ужасом, будто опасался, что один из них сошел с ума: "И вы остановили выбор на мне?"
"Совершенно верно".
Финнерак сухо рассмеялся и хлопнул себя по колену - сомнений не оставалось, они оба рехнулись: "Почему я? Вы меня почти не знаете".
"Прихоть, если хотите. Допустим, я не могу забыть доброту, проявленную вами к малолетнему оборванцу на Ангвинской развязке".
"А!" - звук этот вырвался из самой глубины души Финнерака. Усмешка, недоумение, опасения - все исчезло во мгновение ока. Костлявое тело сгорбилось, сжалось на сиденье.
"Мне удалось бежать, - продолжал Этцвейн. - Я стал музыкантом. Месяц тому назад к власти пришел другой Аноме - и сразу призвал население на войну с рогушкоями. Аноме потребовал от меня внедрения новой политики и передал мне неограниченные полномочия. Я узнал, что вас отправили в исправительный лагерь, но не представлял себе тяжести заключения".
Финнерак распрямился, почти вскочил: "Вы не понимаете, чем рискуете! Не говорите лишнего! Вы не понимаете - никогда не поймете - как страшно я ненавижу всех, кто лишил меня молодости! Да знаете ли вы, что они со мной делали, как выколачивали - не мои долги - отцовские долги, ваши долги? Знаете ли вы, что я сам себя считаю сумасшедшим - животным, разъяренным до дикого бешенства побоями, каторгой, издевательствами, пытками? Ваша жизнь висит на волоске! В любой момент я могу разорвать вам горло зубами и когтями - а потом брошусь галопом, на четвереньках, обратно в тюрьму, и сделаю то же самое с ахульфом Хилленом!"
"Успокойтесь, - сказал Этцвейн. - Что было, то прошло. Вы живы, у вас все впереди. Нам предстоит многое сделать - работы невпроворот".
"Работы? - оскалился Финнерак. - Какого черта я опять буду работать?"
"По той же причине, по какой работаю я - Шант нужно спасти от рогушкоев".
Финнерак резко расхохотался: "Рогушкои мне зла не причиняли. Пусть делают, что хотят!"
Этцвейн не знал, что ответить. Дилижанс катился по дороге. Они углубились в рощу коротрясов. Солнечный свет, теперь заметно сиреневого оттенка, отбрасывал длинные тени.
Этцвейн прервал молчание: "Вы никогда не думали, что, будь у вас власть, вы могли бы улучшить этот мир?"
"Думал, конечно, - голос Финнерака звучал уже не так надрывно. - Я мечтал уничтожить всех, кто надругался надо мной - отца, Дагбольта, проклятого щенка, заставившего меня платить за свою свободу, воздушнодорожных магнатов, ахульфа Хиллена! Ха! Всех не перечислишь".
"Гнев мешает вам думать, - отозвался Этцвейн. - Уничтожая людей, вы ничего не добьетесь, не поможете ни себе, ни другим. Ложь, трусость и порок, как всегда, восторжествуют - и где-то в другой вонючей камере будет томиться другой Джерд Финнерак, мечтающий уничтожить вас, потому что вы не помогли ему, когда у вас в руках была власть".
"И правильно, - возразил Финнерак. - Все люди - исчадия зла, включая меня. Пусть рогушкои всем кишки повыпустят - мир станет только лучше!"
"Глупо возмущаться природой человека! - упорствовал Этцвейн. - Да, люди таковы, какими они родились, а на Дердейне и подавно. Наши предки сбежали на эту планету, чтобы вволю предаваться причудам и предрассудкам. Мы унаследовали наклонность к экстравагантной несдержанности. Вайано Паицифьюме это понял - чтобы нас укротить, нужны ошейники".
Финнерак потянул за свой ошейник с такой силой, что Этцвейн отшатнулся, опасаясь взрыва.
"Меня никто не укротил! - сказал Финнерак. - Меня только поработили".
"У системы есть недостатки, - согласился Этцвейн. - Тем не менее, по всему Шанту кантоны живут в мире, люди соблюдают законы. Я надеюсь устранить упущения, но прежде всего нужно справиться с рогушкоями".
Финнерак пожал плечами - его рогушкои не интересовали. В молчании они выехали из рощи коротрясов в низину, заросшую пилой-травой - теперь, в сумерках, тихую и печальную.
Этцвейн размышлял вслух: "Я нахожу себя в необычном положении. Новый Аноме - идеалист и теоретик, трудные практические решения он предоставляет мне. Мне нужна помощь. Я подумал о вас, потому что вы уже помогли мне раньше, потому что я у вас в долгу. Но ваше отношение к делу обескураживает - возможно, придется найти другого помощника. В любом случае, я могу дать вам свободу и богатство - почти все, что вы хотите".
Финнерак снова потянул ошейник, болтавшийся на тощей загорелой шее: "Вы не можете дать мне свободу, потому что не можете снять с меня эту петлю. Богатство? Почему нет? Я его заслужил. А лучше всего - поручите мне управление лагерем №3 хотя бы на месяц".
"Что бы вы сделали, если бы я удовлетворил ваше желание?" - поинтересовался Этцвейн, надеясь лучше понять, что творилось у Финнерака в душе.
"О, вы не узнали бы Финнерака! Финнерак стал бы холодным, предусмотрительным судьей, взвешивающим каждый шаг так, чтобы ни в коем случае не преуменьшать справедливость возмездия. В тюрьме строгого режима Хиллен умрет через неделю или две - а его вина заслуживает гораздо более тяжкого наказания! Долгие годы он планомерно провоцировал в заключенных дерзость и неповиновение, нарочно позволял халтурить - и накладывал штрафы, увеличивавшие срок на три месяца, на шесть месяцев, на год. Никто еще в истории лагеря №3 не выплатил крепостной долг! Если б я управлял лагерем месяц, весь месяц я содержал бы Хиллена живым в клетке - чтобы все, над кем он издевался, могли подойти посмотреть на него, сказать ему все, что думают. А потом отдал бы его чумпам. Подручные его, Гофман и Кай - садисты, не поддающиеся описанию! Они заслуживают самого худшего! - в голосе Финнерака снова звучал надрыв. - Пусть отведают сполна лагерного пекла! Пусть двенадцать часов в сутки отбеливают прутья в чанах с известью, а ночь проводят в карцере - и так до конца их проклятых дней! Может, протянут два, три месяца - кто их знает?"
"Как насчет охранников?"
"Их двадцать девять человек. Ахульфы все, конечно - приличные люди не становятся тюремщиками - но пятеро не издевались и время от времени даже проявляли снисхождение. Еще десять охранников выполняли приказы точно и механически, как автоматы. Остальные - садисты. Этих нужно сразу отправить в тюрьму на болоте и никогда уже не выпускать. Десятерых педантов следует подержать какое-то время в карцере - скажем, месяца три - а потом заставить обрабатывать прутья пять лет. Пятеро охранников подобрее... - Финнерак нахмурил выбеленные солнцами брови. - С ними сложно. Они делали для заключенных все, что могли - достаточно мало - но никогда не рисковали своим положением. Размеры их вины трудно определить. Тем не менее, их вина неоспорима, они обязаны ее искупить. Допустим, пусть поскоблят прутья один год и идут на все четыре стороны - без оплаты, разумеется".
"А крепостные должники?"
Финнерак удивленно повернулся на сиденье: "О каких должниках вы говорите? Каждый десять раз отработал все, что должен! Каждый выходит на свободу и получает на руки премию в десятикратном размере первоначального долга!"
"Кто будет резать прутья?" - спросил Этцвейн.
"Плевать я хотел на прутья! - отвечал Финнерак. - Пусть воздушнодорожные магнаты сами бродят по пояс в грязи и собирают пиявок".
Снова в дилижансе наступило молчание. Этцвейн думал, что наказания, уготованные тюремщикам Финнераком, были пропорциональны причиненным ими страданиям. Впереди, черные на фоне фиолетовой вечерней зари, появились очертания частокола лагеря №3. Высоко над лагерем парил темный силуэт "Иридиксена".
Финнерак указал на россыпь валунов у самой дороги: "Нас кто-то поджидает".
Этцвейн натянул поводья - дилижанс остановился. Несколько секунд он размышлял, потом вынул универсальный детонатор, отрегулировал, направил на кучу валунов и нажал кнопку. Вечернюю тишину разорвала пара оглушительных, почти одновременных хлопков.
Этцвейн и Финнерак прошлись вдоль дороги и заглянули за валуны - там лежали два безголовых трупа. Финнерак с сожалением крякнул: "Гофман и Кай. Счастливчики, легко отделались!"
Медленно подъезжая к воротам, Этцвейн остановил дилижанс. Лагерь №3 оскорблял планету своим существованием. Справедливость должна быть восстановлена. Каким образом? Кем? По каким законам? Этцвейн сидел в нерешительности, глядя через проем ворот на темный двор, где собралась группа тихо переговаривающихся работников.