Финнерак ерзал на сиденье, нетерпеливо дергая коленями и плечами, шипел сквозь зубы. Этцвейн вспомнил приговоры, предложенные Финнераком - суровые, но, насколько можно было судить, заслуженные. В голове Этцвейна созрела наконец давно пробуждавшаяся мысль: принцип, отражавший основные этические нормы Шанта.
Соразмерность наказания преступлению определяется местными представлениями. Возмездие за лагерные жестокости должно соответствовать лагерным понятиям.
Глава 5
Этцвейн решил ночевать в воздухе, на борту "Иридиксена". Как завороженный, он наблюдал в бинокль за происходящим на лагерном дворе. Ворота частокола закрыли, охранников заперли в складском сарае. При свете тусклых фонарей и стреляющих искрами костров из ивняка бесцельно бродили люди, оглушенные свободой. На столах разложили лучшую провизию из лагерных кладовых - в том числе деликатесы, найденные в лавке. Работники пировали, набивая животы сушеными угрями, запивая разбавленным кислым вином из погреба Хиллена, продававшего его в долг по астрономическим ценам. Кое-кто уже отдохнул достаточно, чтобы волноваться - четверо или пятеро ходили туда-сюда, возбужденно говоря и жестикулируя. Финнерак стоял немного в стороне. Он ел немного, пил еще меньше. Снаружи, за частоколом, Этцвейн заметил вкрадчивые движения больших черных фигур - ахульфы и чумпы с любопытством окружили лагерь, привлеченные необычным оживлением.
Когда никто уже не мог больше есть, а бочка с вином опустела, работники стали петь и стучать кулаками по столам. Финнерак подошел к пирующим и громко попросил их внимания. Пение стало прерываться и затихло. Финнерак говорил довольно долго. Толпа сидела угрюмо и тихо - многие, однако, беспокойно вертелись на скамьях и пожимали плечами. Наконец трое заключенных почти одновременно вскочили на ноги - и с веселыми прибаутками, вполне дружелюбно, вытолкали Финнерака в шею, подальше на темный двор. Финнерак с отвращением помотал головой, но выступать с речами больше не стал.
Трое затейников подняли руки, призывая к тишине. Они посоветовались, ответили на раздававшиеся из толпы предложения - порой гневные, иногда насмешливые и пьяные. Финнерак дважды быстро подходил, чтобы страстно подчеркнуть какие-то обстоятельства. Оба раза его вежливо выслушали. Судя по всему, разногласия касались скорее деталей, нежели сущности обсуждаемых вопросов.
Спор становился многоголосым, неразборчивым; несогласные громко стучали по столам.
Снова вперед вышел Финнерак - его аргументы позволили прекратить пререкания. Один из работников сходил за листом бумаги и пером, стал что-то записывать под диктовку Финнерака. Голоса из толпы предлагали дополнения и улучшения.
Перечень приговоров (таково было, видимо, назначение документа) был составлен. Финнерак снова отошел в сторону, глядя на остальных пустыми блуждающими глазами. Трое весельчаков взяли на себя руководство судебно-карательным процессом. Они назначили группу из пяти человек. Те отправились к закрытому сараю и вернулись с охранником.
Толпа рванулась к обидчику, но три координатора строго упрекнули самых озлобленных, и все вернулись на скамьи. Охранника поставили на стол лицом к людям, недавно находившимся в его власти. Один из заключенных подошел к нему и стал выкрикивать обвинения, подчеркивая каждое драматическими выпадами руки с выставленным указательным пальцем. Финнерак стоял поодаль, нахмурив брови. Еще один работник вышел и перечислил свои претензии, за ним другой, третий. Подсудимый слушал, лицо его нервно дергалось. Три координатора хором прочли приговор. Охранника оттащили к воротам частокола и вытолкнули наружу. Два иссиня-черных ахульфа схватили его за предплечья. Пока ахульфы собачились, сзади подбежала, тяжело шлепая, пятнисто-серая чумпа и утащила вертухая в темноту.
Лагерных надсмотрщиков - четырнадцать человек - выводили по одному из складского сарая. Одни вяло покорялись своей участи, другие вызывающе озирались, третьи упирались и вырывались из рук конвоиров. Самые лукавые надеялись задобрить толпу улыбками и шутками. Каждого заставляли взобраться на стол и стоять в зареве пылающего костра, выслушивая обвинения и приговор. В одном случае Финнерак бросился в промежуток между толпой и обвиняемым, лихорадочно протестуя и указывая пальцем вверх, на невидимый в ночном небе "Иридиксен". В этот раз охранника не выгнали к жалобно стонущим в темноте припозднившимся чумпам. Его отвели к продолговатым чанам с известью, где отбеливались свежие прутья ивняка, и заставили обдирать кору.
Стали выводить и обвинять оставшихся подсудимых. Одного, горячо защищавшего свою невиновность, после продолжительных дебатов так-таки вытолкали в ночь. Других заставили чистить прутья.
Вертухаи получили по заслугам. Выкатили еще бочку Хилленова вина. Узники пили и веселились, язвительно насмехаясь над испуганно обдирающим прутья начальством. Мало-помалу, напившись до отупения, то один, то другой работник садился у костра и засыпал. Охранники скоблили кору и проклинали тот день, когда они нанялись служить в лагере №3.
Этцвейн опустил бинокль и лег в гамак. Опустошенный, он убеждал себя, что события разворачивались не худшим образом, примерно отвечали ожиданиям... После полуночи он встрепенулся и снова заглянул вниз, на окруженный частоколом двор. Работники спали или засыпали, развалившись вокруг костров. Пятеро стояли и смотрели на суетливо скоблящих прутья охранников - никак не могли насладиться зрелищем. В стороне от других Финнерак горбился за столом, уронив голову на руки. Этцвейн постоял, прислушиваясь к чавкающим шлепкам чумп и далекому тявканью ахульфов, вернулся в гамак и заснул.
Этцвейн провел утомительное утро, удостоверяя отмену крепостных задолженностей и подписывая чеки на взятые с потолка суммы, позволявшие освобожденным получить возмещение в банке. Большинство работников слышать не хотели о резке и чистке прутьев ивняка. Небольшими группами они выходили из лагеря и брели по дороге на север, в Оргалу. Человек двадцать согласились остаться надсмотрщиками - в жизни их больше ничто не интересовало. Долгие годы они завидовали прерогативам охранников и теперь могли сполна удовлетворить честолюбие.
"Иридиксен" опустился к бетонным тумбам. Этцвейн взошел на борт, за ним последовал Финнерак. Казалло потрясенно, с брезгливым смятением смотрел на нового пассажира. Действительно, внешность Финнерака оставляла желать лучшего. Он не мылся, не переоделся - спутанные волосы жгутами спускались до плеч, арестантский комбинезон пестрел пятнами и дырами.
Как бы то ни было, "Иридиксен" взмыл над лагерем, и быстроходцы потрусили на север. Этцвейну казалось, что он просыпается после кошмара. Два вопроса не выходили у него из головы: сколько еще таких лагерей было в Шанте? И кто предупредил Ширге Хиллена о визите исполнительного директора?
В Оргале "Иридиксен" подцепили к каретке пазового рельса. Гондола, почуяв свежий бриз, понеслась на северо-запад. На следующий день, поздно вечером, они достигли кантона Горгаш, а утром пришвартовались на станции города Ставка Лорда Бенджамина. Этцвейн остался доволен горгашским ополчением, хотя Финнерак позволил себе сардонические замечания в адрес расфуфыренного офицерского состава, по численности почти не уступавшего уныло волочащим ноги рядовым рекрутам. "Главное - положить начало, - возразил Этцвейн. - У них мало опыта в таких делах. По сравнению с властями Дифибеля, Буражеска и Шкера здешнее руководство проявило изобретательность и расторопность".
"Допустим... Будут ли они драться, вот в чем вопрос!"
"Это мы узнаем, когда настанет время драться. Как бы вы поступили на моем месте?"
"Я сорвал бы с офицеров кружевные манжеты и шляпы с перьями и послал бы их варить солдатам похлебку. Рядовых я разделил бы на четыре отряда и заставил бы их устраивать ежедневные потасовки, а проигравший отряд оставлял бы без обеда, чтобы они злились и учились ненавидеть врага".
Этцвейн подумал, что сходные методы воспитания превратили добродушного белобрысого парня в жилистого загорелого человеконенавистника: "Может быть, вашим советам придется последовать, когда начнутся боевые действия. Пока что меня устраивает хотя бы то, что они не уклоняются от призыва".
Финнерак издевательски смеялся: "Подождите - только появятся рогушкои, их как ветром сдует!"
Этцвейн поморщился - ему неприятно было выслушивать столь откровенную критику, тем более что она резонировала с его тайными опасениями. Финнераку недоставало такта. Кроме того, трудно проводить время с попутчиком, не принимавшим ванну несколько лет. Этцвейн смерил Финнерака неодобрительным взглядом: "Пора позаботиться о вашей внешности - она провоцирует нежелательные толки".
"Мне ничего не нужно, - ворчал Финнерак. - Не люблю тряпки и погремушки".
Этцвейн не принимал возражений: "Можете презирать тряпки, но человек должен быть человеком, а не свиньей. Внешность, сознательно или бессознательно, влияет на поведение. Неряшливый человек рано или поздно проявляет терпимость к интеллектуальной и нравственной нечистоплотности, опускается, не доводит до конца то, за что берется".
"Вы с вашими психологическими теориями!" - рычал Финнерак. Тем не менее, Этцвейн привел его во Дворянский Пассаж, где Финнерак в мрачном унынии позволил подстричь себе волосы, ногти и бороду, отмыть себя в бане, одеть на себя свежее белье и новый костюм.
Когда они вернулись, наконец, на борт "Иридиксена", Финнерак выглядел поджарым, мускулистым аскетом с решительным, изборожденным глубокими морщинами лицом, коротко подстриженными бронзовыми кудрями, ясно-голубыми, вечно блуждающими глазами и нервно растянутым сжатым ртом, на первый взгляд производившим впечатление улыбки.
В Масчейне, столице кантона Массеах, "Иридиксен" приближался к конечной станции ветки Безоблачного Фиолетового Заката. Казалло, решивший покрасоваться под занавес, заставил гондолу описать огромную дугу против ветра и налег на тормоз, приземлившись точно у платформы. В результате Этцвейн и Финнерак, не ожидавшие рывка, повалились на палубу. Станционная бригада сразу подхватила и закрепила тросы порывающегося взлететь "Иридиксена". Этцвейн соскочил на платформу без сожалений. За ним вышел раздраженный Финнерак, не простивший ветровому экстравагантный маневр.
Этцвейн попрощался с Казалло; Финнерак угрюмо стоял в стороне. Попутчики отправились в город.
Плоскодонный ялик, перевозивший пассажиров по многочисленным каналам Масчейна, доставил их в отель "Речной остров", полностью занимавший террасами, садами, увитыми зеленью беседками и крытыми галереями каменистый островок посреди Джардина. Приезжая в Масчейн оркестрантом "Розово-черно-лазурно-глубокозеленой банды", Этцвейн, считавший тогда каждый флорин, подолгу разглядывал с набережной этот отель - самый привлекательный и комфортабельный в городе. Теперь в его распоряжение предоставили номера из четырех комнат, выходившие в отдельный сад, защищенный от взоров других постояльцев живыми изгородями цикламена, синего стеклярусника и волоколавра. Стены в номерах были обшиты деревянными панелями с мелкими прожилками, пепельно-зеленоватого оттенка в спальнях, а в гостиной - изысканного оттенка "аэльшер" с едва заметными налетами бледно-зеленого, сиреневого и матово-синего, наводившими на мысль о широких лугах и речных просторах.
Финнерак взирал на роскошные номера, презрительно оттопырив нижнюю губу. Он уселся в кресло у огромного окна, закинул ногу на ногу и устремил каменный взор на сонные воды Джардина. Этцвейн, отвернувшись, позволил себе усмехнуться - должно быть, убогая обстановка отеля "Речной остров" не шла ни в какое сравнение с роскошными удобствами лагеря №3.
Этцвейн выкупался в чуть прохладном садовом пруду и накинул белый льняной халат. Финнерак продолжал сидеть, будто заколдованный блеском широкой реки. Этцвейн игнорировал его - Финнераку предстояло привыкать к жизни по-своему.
Этцвейн заказал вина в чаше со льдом и попросил принести местные газеты. Финнерак соблаговолил взять бокал вина, но к новостям не проявил ни малейшего интереса - а новости были неутешительные. В параграфах, напечатанных черным, коричневым и горчично-охряным шрифтом, сообщалось о массовом вторжении рогушкоев в кантоны Лор-Асфен, Бундоран и Суррум. Горный кантон Шкорий рогушкои оккупировали полностью. Этцвейн прочел:
"Эвакуация женщин в приморские кантоны - оправданная обстоятельствами мера. Тем не менее, новая политика Аноме раздражает рогушкоев, совершающих яростные, все более опустошительные набеги в стремлении утолить ненасытную похоть. Кто и когда положит конец чудовищным погромам? Если Аноме, вооружившись всей мощью Шанта, не прогонит бешеную орду туда, откуда она нахлынула, через пять лет каждая пядь нашей земли будет кишеть рогушкоями. Куда они бросятся потом? В Караз? Больше некуда - ибо паласедрийцы не применили бы против Шанта биологическое оружие, не позаботившись тем или иным способом о собственной безопасности".
В другой статье - в темно-багровой рамке с серым бордюром - народное ополчение Массеаха описывалось настолько подробно, что Этцвейн решил не проводить личную инспекцию. Окончание статьи заставило его досадливо встряхнуть газету:
"Наши храбрые бойцы привыкают к давно забытым тяготам военной жизни, обучаются восстановленным по древним рукописям правилам производства маневров. С готовностью и надеждой они ждут обещанных Аноме мощных боеприпасов и дальнобойных орудий. Воодушевленные его величественным примером, они сокрушат развратных красных бандитов - с воем и визгом, как ошпаренные ахульфы, рогушкои пустятся наутек и забудут дорогу в Шант!"
"Дальнобойные орудия, боеприпасы, величественный пример... - бормотал Этцвейн. - Знали бы они..." Знали бы они, что ими правит ошеломленный жизнью молодой музыкант без образования, без опыта, без особых способностей к руководству - тон статей стал бы значительно менее жизнерадостным. Этцвейну попалось на глаза объявление в двойной серой и ультрамариновой рамке:
"Вчера вечером в "Серебряной Самарсанде" появился Дайстар. Слушатели оплатили ужин друидийна задолго до того, как он согласился отведать пару блюд. Снова ему пришлось неохотно принять множество анонимных даров.
Как всегда, знаменитый импровизатор отблагодарил аудиторию поразительной хаурустройвысших сфер бытия, посещаемых немногими счастливцами. Говорят, сегодня Дайстар продолжит гастроли в "Серебряной Самарсанде". Спешите занимать места!"
Этцвейн прочел объявление второй, третий раз. В последнее время о музыке он не думал. Его охватила волна испуганной тоски: что он с собой сделал? Неужели вся оставшаяся жизнь пройдет бесплодно? Роскошь - охлажденное вино, четырехкомнатные апартаменты с садом - что все это значило по сравнению с воодушевлением старых добрых дней, в труппе маэстро Фролитца?
Этцвейн отложил газету. По сравнению с Финнераком ему еще повезло. Он повернулся взглянуть на попутчика, пытаясь понять, какие мысли гипнотизировали загорелого каторжника.
"Финнерак! - позвал Этцвейн. - Вы видели новости?"
Финнерак взял протянутую газету и просмотрел страницу, почему-то озабоченно хмурясь. "Какие такие мощные боеприпасы и дальнобойные орудия готовит Аноме?" - спросил он.
"Насколько я знаю, их нет".
"Без оружия, как вы надеетесь истребить рогушкоев?"
"Технисты проектируют оружие, - сказал Этцвейн. - Как только оно будет готово, ополченцы его получат. Пока нового оружия нет, придется пользоваться арбалетами, луками и стрелами, гранатами и бомбами, начиненными декоксом, копьями и пиками".
"Решение драться принято слишком поздно".
"Верно. Бывший Аноме отказывался нападать на рогушкоев - и до сих пор отказывается объяснить, почему бездействовал!"
Финнерак слегка заинтересовался: "Значит, он жив?"
"Жив. Его свергли, выгнали, сменили".
"Неслыханное дело! Кому это удалось?"
Этцвейн не видел причины скрывать: "Слово "Земля" вам о чем-нибудь говорит?"
"Название планеты. По слухам, все люди происходят с Земли".
"На Земле существует свое рода учреждение, Исторический институт, где о Дердейне все еще помнят. Я случайно встретил корреспондента этого института - странного субъекта по имени Ифнесс, прилетевшего с Земли изучать Дердейн. Вместе с ним мы установили личность Человека Без Лица и потребовали, чтобы правительство приняло меры против рогушкоев. Аноме отказался. Тогда мы его свергли и объявили новую политику".
Финнерак чуть наклонил голову, блестящими глазами наблюдая за выражением лица Этцвейна: "Землянин - Аноме Шанта?"
"По-моему, лучше него никто не справился бы с управлением, - ответил Этцвейн. - К сожалению, он отказался от должности. Пришлось выбрать другого. Я ему помогаю. Мне самому нужен помощник - если бы вы захотели служить Шанту, то могли бы мне помочь".
"Шант ничего мне не дал, кроме лагерного срока, - сказал Финнерак. - Теперь я живу для себя, и только для себя".
Этцвейн терял терпение: "Ваше ожесточение понятно, но не разумнее ли посвятить себя достойной цели? Работая со мной, вы поможете другим жертвам несправедливости. Если вы им не сочувствуете, чем вы лучше Хиллена? Ничем - наоборот, вы хуже столь презираемых вами обывателей! Кто здесь, в Масчейне, например, знает о лагере №3? Никто!"
Финнерак пожал плечами и неподвижно уставился в окно, на отливающие фиолетовым вечерним светом воды Джардина.
Помолчав, Этцвейн снова заговорил, стараясь сдерживаться: "Сегодня мы отужинаем в "Серебряной Самарсанде", где играет знаменитый друидийн".
"Знаменитый кто?"
Этцвейн в изумлении обвел глазами гостиную. Что и говорить, Финнерак словно вчера родился - его буквально лишили всего, ради чего стоило жить! Этцвейн ответил уже дружелюбнее: "Друидийн - одинокий бродячий музыкант, достигший высокого мастерства в игре на хитане, гастенге и дарабенсе. Впрочем, дарабенсом пользуются не все".
"Для меня одна нота не отличается от другой", - безразлично обронил Финнерак.
Этцвейн подавил новый приступ раздражения: "По меньшей мере, вы сможете хорошо поесть. Масчейн славится превосходной кухней".
Ресторан "Серебряная Самарсанда" расположился на набережной Джардина, отделенный от реки строем высоких, узких пирамидальных кипарисов - несимметричное, массивное каменное сооружение, оштукатуренное и побеленное, с широкой многоярусной крышей, выложенной замшелой черепицей. У входа вертикально, один над другим, висели пять цветных фонарей - глубокозеленый, дымчатый темно-алый, веселый светло-зеленый, фиолетовый и снова темно-алый. Ниже, немного в стороне, висела неяркая, но навязчивая желтая лампа. Согласно традициям шантской цветописи, гирлянда фонарей гласила: "Смертный, не пренебрегай быстротечным чудом сознательного бытия!"