Этцвейн посовещался с эстетом Бризе, заведующим перевозками, затем с Ауном Шаррахом. Донейс правильно описал происходящее: не отрицая перебоев с доставкой металла в Гарвий, оба руководителя обвиняли друг друга в некомпетентности. Этцвейн подробно изучил причины задержек и заключил, что они объяснялись главным образом неправильной очередностью распределения транспортных средств. Аун Шаррах реквизировал все имеющиеся суда, чтобы обеспечить пищевыми продуктами перенаселенные беженцами приморские кантоны.
"Благосостоянием населения пренебрегать нельзя, - сказал Этцвейн Шарраху, - но прежде всего необходимо уничтожить рогушкоев. Иначе все продукты, местные и привозные, скоро будут потреблять одни рогушкои. Следовательно, доставка металла технистам - превыше всего".
"Я немедленно изменю расписание", - сухо ответил Аун Шаррах. Его любезная непринужденность исчезла, в манерах появилась тревожная резкость: "Я делаю все, что могу - но мне не хватает опыта. Учтите, что я занимаюсь не своим делом".
"Мы все занимаемся не своим делом. Я музыкант, Миаламбер - юрист, Финнерак - каторжник, а Бризе - эстет без определенных занятий. Приходится полагаться на врожденное разнообразие способностей".
"Допустим, - кивнул Аун Шаррах. - Слышал, что вы перевернули вверх дном старую Дискриминатуру".
"Там все изменилось. Шант меняется - надеюсь, к лучшему".
Рогушкои заполонили центральный северный и северо-восточный Шант, беспрепятственно бродили почти по всему Кансуму и по большей части Марестия, часто появляясь в Пурпурных каньонах и разоряя кантон Преданий. Они пытались переплыть широкую реку Мауре, чтобы подобраться к Зеленым Утесам, но каждый раз местные ополченцы, выплывая на рыбацких лодках, забрасывали рогушкоев гранатами, начиненными декоксом. В воде рогушкои были беспомощны - людей окрыляла возможность учинить жестокую расправу над вездесущим и непобедимым противником.
Успех, однако, был иллюзорным. Рогушкоев не волновали ни собственные потери, ни ликование ополченцев. После третьей неудачной попытки переправиться вплавь рогушкои промаршировали сорок пять километров вверх по долине Мауре до Опаловой отмели, где глубина реки составляла не больше метра, и стали переходить ее вброд плотной, бесконечно тянущейся колонной. Ясно было, что они намеревались взять штурмом Зеленые Утесы и Одинокий Мыс, сокрушив сопротивление в Гальванде и Глиррисе, и таким образом зажать выжившее население в тиски между наступающим с юго-запада полчищем и рогушкоями, уже обосновавшимися в Азуме. Тем временем были бы уничтожены миллионы мужчин, миллионы женщин оказались бы в плену. Весь северный Шант превратился бы в пепелище, населенное голодными, пожирающими все живое толпами безостановочно размножающихся меднокожих тварей - катастрофа немыслимых масштабов!
Этцвейн совещался с Финнераком, Бризе и Сан-Сейном - выборным военачальником Бравой Вольницы. Примерно две тысячи добровольцев уже получили халькоидные орудия. Эту тяжеловооруженную армию Финнерак планировал направить через Перелог в соболские предгорья Хвана, чтобы удерживать Шемюс и Бастерн и устраивать засады рогушкоям, спускающимся из Дебрей. Северо-восточным Шантом, заявлял Финнерак, приходилось пожертвовать. Он не видел никакой пользы в отчаянных полумерах, обреченных на провал. Впервые Этцвейн не согласился с Финнераком по важному вопросу. Для Этцвейна прекратить сопротивление на северо-востоке означало предать миллионы доверившихся ему людей. Этцвейн объяснил, почему такая идея неприемлема. Финнерак настаивал: "Война безжалостна - да, миллионы погибнут. Но если мы хотим победить, мы должны смотреть смерти в лицо и мыслить стратегически, в масштабах, соизмеримых с размерами катастрофы. Рогушкоев не остановишь истерическими комариными укусами".
"В принципе это верно, - сказал Этцвейн. - С другой стороны, нельзя руководствоваться только принципами и забывать о практических соображениях. Бризе, какие суда стоят в заливе Ракушечных Цветов?"
"Их немного - пакетбот, курсирующий к острову Каменотесов, несколько купеческих парусников, рыбацкие траулеры. По большей части они заякорены в гавани у Приморской крепости".
Этцвейн разложил на столе карты: "Рогушкои совершают бросок на север по долине Мауре. Ополчение задержит их гранатами и пехотными минами. Если ночью мы высадим добровольцев здесь, у деревни Тран, они смогут занять высоты вдоль гряды холмов на подступах к Маурмунду. Колонна рогушкоев окажется под обстрелом между холмами и рекой".
Сан-Сейн внимательно изучил карту: "Не вижу ничего невозможного".
Финнерак крякнул и повернулся в кресле, демонстративно глядя в окно.
Этцвейн обратился к Сан-Сейну: "Соберите добровольцев и спешите к Приморской крепости. Бризе приготовит суда - сразу снимайтесь с якоря и отправляйтесь на восток".
"Сделаем все возможное - но времени в обрез. Мы не опоздаем?"
"Ополчение должно продержаться три дня - любыми способами, во что бы то ни стало. Если ветер не подведет, через три дня вы пристанете к берегу у Трана".
Сорок два судна - баркасы, рыбацкие одномачтовики и траулеры, на каждом по тридцать бойцов Бравой Вольницы - отправились поддержать ополчения северо-восточного Шанта. Сан-Сейн лично командовал операцией. Три дня дул свежий попутный ветер. Вечером третьего дня, однако, наступил штиль. Сан-Сейн был не на шутку раздосадован - он рассчитывал войти в гавань до наступления темноты. На рассвете флот Бравой Вольницы все еще дрейфовал в километре от берега - о любых преимуществах засады и неожиданного нападения можно было забыть.
Проклиная тишину и спокойствие моря, Сан-Сейн рассматривал берег в подзорную трубу - и оцепенел. Увеличительный прибор позволил различить зловещее шевеление, незаметное невооруженным глазом. Таверны и склады, выстроившиеся вдоль пристани Трана, кишели рогушкоями. Ополчение не выдержало натиска. Рогушкои пробились к морю и устроили свою собственную засаду.
Утренний бриз покрыл воды пляшущей рябью. Сан-Сейн созвал суда поближе и отдал новые распоряжения.
Ветер крепчал. Флотилия вошла в гавань Трана - но вместо того, чтобы причаливать к набережной или бросать якорь, суда направились к пологому галечному пляжу поодаль от пристани. Быстро выбравшись на берег, добровольцы растянулись цепью и стали медленно приближаться к прибрежным постройкам, откуда, уже не скрываясь, выглядывали дьявольские рожи рогушкоев.
Рогушкои высыпали наружу, как муравьи из разворошенного муравейника, и хлынули на обширный пляж. Их встретили тысячи узких, ослепительных, шипящих лучей: полчище рогушкоев было уничтожено мгновенно.
Воспользовавшись местным передатчиком Разведывательного управления, Сан-Сейн доложил об исходе операции Этцвейну и Финнераку: "Мы не потеряли ни одного человека и уложили на месте шестьсот тварей. Остальные рогушкои - примерно столько же - отступили в разные стороны, к Маурмунду и вверх по долине реки. Нет никаких сомнений: с халькоидными орудиями можно отстреливать этих бестий, как хромых ахульфов. Но это не все. Мы победили потому, что нам повезло. Если бы мы пристали к набережной ночью, как было задумано, некому было бы докладывать о катастрофе. Рогушкои знали о нашем приближении к Трану - их кто-то предупредил. Кто?"
Этцвейн спросил: "Кому был известен план операции?"
"Только тем, кто ее планировал - четверым".
Этцвейн сидел, глубоко задумавшись. Финнерак хмурился, разглядывая носки сапог.
"Я с этим разберусь! - пообещал Этцвейн. - Тем временем остается только радоваться - мы спасли Северо-Восток. Преследуйте тварей, добивайте их без пощады - но берегите себя, сторонитесь узких оврагов и других мест, удобных для засады. Наконец есть надежда на освобождение!"
Финнерак крякнул: "Гастель Этцвейн, неизлечимый оптимист! Вы видите не дальше своего носа. Рогушкоев подослали, чтобы уничтожить Шант. Неужели вы думаете, что их хозяева и создатели, а именно паласедрийцы, уступят так легко? Грядущее сулит неисчислимые беды".
"Увидим, - отозвался Этцвейн. - Могу сказать только одно: меня еще никто никогда не обзывал оптимистом".
Рассказав Бризе о вылазке добровольцев, Этцвейн попросил эстета назвать возможный источник утечки информации. Тот был ошеломлен и оскорблен до глубины души: "Вы меня спрашиваете, не сообщал ли я кому-нибудь о предстоящей высадке? Вы меня за дурака принимаете? Конечно, нет - абсолютно и безоговорочно - нет!"
"Всего лишь формальность, - извинился Этцвейн. - Но для того, чтобы полностью прояснить ситуацию, задам еще один вопрос: не существовало ли каких-нибудь неизвестных мне договоренностей между вами и ведомством закупки и доставки материалов?"
Бризе не спешил с ответом, тщательно выбирая слова: "Ни в одном из разговоров я не обмолвился о высадке".
Этцвейн чутко воспринимал малейшие оттенки интонаций: "Понятно. Что именно вы обсуждали с Шаррахом?"
"Повседневные дела. Заведующий хотел, чтобы я отправил суда в Освий - по случайности именно в тот день, когда планировалась засада. Я отказал ему, в шутку предложив доставить что-нибудь не из Освия, а из Маурмунда, - Бризе прокашлялся. - Возможно, в каком-то смысле мой намек можно назвать утечкой информации - если бы я не говорил непосредственно с заведующим закупкой материалов".
"Совершенно верно, - кивнул Этцвейн. - Пожалуйста, впредь не позволяйте себе легкомысленных намеков".
На следующий день Финнерак подошел к Этцвейну: "Как насчет Бризе?"
Этцвейн заранее подготовил ответ. Уклоняться или притворяться было не в его характере и только повредило бы делу.
"Бризе заверяет, что не разглашал тайну. Тем не менее, он в шутку предложил Ауну Шарраху доставить грузы на судах, уже стоящих на причале в Маурмунде".
Финнерак громко хмыкнул: "Вот как! Теперь все ясно!"
"К сожалению, сомнений почти не остается. Нужно подумать, что делать дальше".
Финнерак удивленно поднял светлые брови: "О чем тут думать? Что вас останавливает?"
"Серьезные препятствия. Допуская, что Аун Шаррах, подобно Саджарано, сочувствует рогушкоям, мы должны спросить себя: почему? Саджарано и Аун Шаррах родились и выросли в Шанте. Что отличает их от остальных? Стремление к власти? Алчность? В случае Саджарано это невозможно - он располагал абсолютной властью и всеми богатствами страны. Может быть, паласедрийцы приучили его к неизвестному в Шанте наркотику, а потом шантажировали, предоставляя зелье в обмен на услуги? Может быть, им известен какой-то метод телепатического гипноза? Необходимо докопаться до истины прежде, чем нас с вами тоже подвергнут влиянию таинственных чар. В конце концов мы такие же люди, как Шаррах и бывший Аноме".
Рот Финнерака скривился в раздраженной усмешке: "Сходные подозрения часто приходят мне в голову, особенно когда вы необъяснимым образом потворствуете нашим врагам".
"Я никому не потворствую, будьте уверены, - заявил Этцвейн. - Но в данном случае нельзя действовать напролом".
"А кто будет нести ответственность? - возмутился Финнерак. - По вине Ауна Шарраха могли погибнуть двенадцать сотен добровольцев! Он не будет наказан только потому, что вас одолевает любопытство?"
"Его вина не доказана. Убить Шарраха в припадке ярости или на основании одних подозрений значит потерять последнюю возможность выяснить его побуждения!"
"А о добровольцах кто позаботится? - бушевал Финнерак. - Они должны рисковать жизнью, пока в правительстве сидит паласедрийский шпион? Я за них отвечаю. Я обязан их защитить".
"Финнерак, вы отвечаете не перед Бравой Вольницей, а перед главным руководителем Шанта - то есть передо мной! Не судите опрометчиво, не позволяйте эмоциям затмевать рассудок! Объяснимся начистоту. Если вы считаете, что не можете терпеливо способствовать выполнению долгосрочных планов, вам лучше отстраниться от руководства и посвятить себя другому делу". Не отступая под огнем пылающих голубых глаз Финнерака, Этцвейн продолжал: "Я могу ошибаться. В том, что касается Ауна Шарраха, согласен - скорее всего, он виновен. Совершенно необходимо, однако, выяснить, какими мотивами он руководствуется".
Финнерак сказал: "Истина не дороже одной человеческой жизни".
"Откуда вы знаете? - быстро отозвался Этцвейн. - Побуждения Шарраха неизвестны. Как вы можете оценить, сколько человеческих жизней будет спасено, если тайное станет явным?"
"Пустые рассуждения! У меня нет времени, - отмахнулся Финнерак. - Очередь желающих вступить в Бравую Вольницу и сбросить ошейник растет с каждым днем".
Этцвейн ждал этих слов - такой шанс упускать нельзя было: "Согласен, вы перегружены работой. Я назначу кого-нибудь директором Разведывательного управления и подберу вам помощника. Вдвоем будет легче управляться с Вольницей".
Финнерак оскалил зубы: "Я не нуждаюсь в помощи! И разведка, и добровольцы - мои ведомства!"
Этцвейн игнорировал протесты: "Тем временем я буду внимательно наблюдать за Шаррахом - ему не удастся нанести нам ни малейшего вреда".
Финнерак ушел. Этцвейн сидел и думал. Последние события можно было только приветствовать. Миаламбер и Дайстар, каждый по-своему, сумели сплотить кантоны Шанта и создать какое-то подобие единой нации. Теперь упрямство и страстность Финнерака, некогда полезные, превратились в насущную проблему - Финнерака невозможно было контролировать, на него нельзя было даже повлиять...
Из груди Этцвейна невольно вырвался короткий сардонический смешок. Когда, одинокий и испуганный, он с тоской искал преданного, надежного помощника, его внутреннему взору представилось широкое дружелюбное лицо парня с соломенными волосами, стоявшего на платформе Ангвинской развязки. Финнерак, освобожденный Этцвейном в лагере №3, совершенно не соответствовал целям Этцвейна - неуживчивый, непримиримый, неумолимый, неподатливый, беспардонный, своевольный, мстительный, предубежденный, скрытный, мнительный, угрюмый, разочарованный, пессимистичный, неспособный не только к преданности, но и к простому сотрудничеству... даже, возможно, недостойный доверия. Нельзя было отрицать, что Финнерак блестяще организовал Разведывательное управление и Бравую Вольницу - но все это теперь не имело значения.
Изначальные страхи Этцвейна рассеялись. Его собственная судьба уже не имела значения - сопротивление рогушкоям нарастало само собой, как снежный ком, как горный обвал. Новый Шант стал необратимой реальностью. Через двадцать лет, каковы бы ни были последствия освобождения, ошейники можно будет увидеть только в музеях, а характер и вся структура власти Аноме полностью изменятся. Кто станет новым Аноме? Октагон Миаламбер? Дайстар? Сан-Сейн?
Этцвейн встал, подошел к окну, взглянул вниз на площадь Корпорации. Сумерки обволакивали город. Нужно было решить, что делать с Ауном Шаррахом - сегодня же.
Этцвейн вышел из кабинета, спустился по лестнице и вышел из Палаты правосудия. Гарвийцы уже знали о знаменитой победе под Маурмундом - пока Этцвейн переходил площадь, до его ушей доносились обрывки возбужденных разговоров. Но мрачное предсказание Финнерака отравляло его внутреннее ликование - что, если Финнерак прав? Что, если худшее еще впереди?
Этцвейн поднялся к номерам в отеле "Розеале гриндиана", где намеревался принять ванну, пообедать, просмотреть отчеты кантональных разведывательных служб, а потом немного поволочиться - может быть - за Дашаной Цандалее. Он открыл дверь. В гостиной было сумрачно, почти темно. Странно! Кто погасил свет? Этцвейн прикоснулся к панели, возбуждавшей свечение шаров. Свет не зажегся. У Этцвейна кружилась голова. Ничем не пахло, но во рту ощущался непривычный едкий привкус. Шатаясь, Этцвейн добрался до дивана, чтобы прилечь, но сразу испуганно встал и направился к двери. Ноги отказывались слушаться, в глазах чернело. Этцвейн старался найти дверь наощупь, уже дотянулся до засова... Кто-то взял его за руку и повел, поддерживая сзади за плечи, в глубину гостиной.
"Что-то не так, что-то неправильно", - думал Этцвейн. Он чувствовал одновременно тяжесть и пустоту, слабость и напряжение, не мог собраться с мыслями, будто разбуженный дурным сном. Приподнявшись на кушетке, Этцвейн едва не упал от головокружения. Судя по всему, он действительно заснул в неудобной позе, не раздевшись, и видел дурной сон - темноту, немоту, вцепившиеся руки, тихие голоса...
Поднявшись на ноги, Этцвейн подошел к широкому окну - взглянуть на панораму садов "Гриндианы". Как всегда, он проснулся рано утром. Направившись в ванную, он с недоумением обнаружил в зеркале осунувшуюся физиономию, покрытую темной колючей щетиной. Зрачки расширились и потемнели. Этцвейн выкупался, побрился, оделся, спустился в сад и там позавтракал. Почему-то он страшно проголодался и никак не мог напиться... Странно. Потребовав утреннюю газету, Этцвейн взглянул на дату - шристдень? Вчера был заэльдень, значит, сегодня эттадень... Что-то не так.
Медленно перейдя площадь, Этцвейн поднялся по лестнице Палаты правосудия. Взволнованная Дашана выбежала навстречу и удивленно заглянула ему в лицо: "Где вы были? Вас везде ищут, все сбились с ног, не знают, что делать!"
"Срочные дела, - сказал Этцвейн. - Я был в отъезде".
"Три дня? Могли бы меня предупредить", - обиделась Дашана.
"Финнерак тоже отсутствовал три дня, - вспомнил Этцвейн. - Странно!"
Глава 11
В Гарвии царила новая атмосфера - надежды и ликования, смешанных с меланхолией прощания. Кончалась тысячелетняя эпоха мирного благоденствия. Дети больше не носили ошейников. Ожидалось, что по окончании войны ошейники снимут со всех законопослушных граждан. Как будут соблюдаться законы? Сохранится ли дисциплина? Кто будет поддерживать порядок и спокойствие, когда Аноме потеряет единственное средство принуждения? Вопросы эти придавали радостному возбуждению толпы оттенок неуверенности. Неопределенность ситуации нередко заставляла Этцвейна погружаться в долгие, тягостные думы. Он боялся, что новый Аноме, кто бы он ни был, унаследует от него бремя разнообразных и многочисленных проблем.
Дайстар прибыл в Гарвий и явился к Этцвейну: "Я исполнил ваше поручение настолько, насколько позволяют мои способности. Мое дело сделано. Объединение Шанта возможно - Шант не хочет умирать".
Этцвейн почувствовал всю искусственность мучивших его сомнений. Конечно же, Аноме Шанта должен быть человеком с широкими представлениями, с самым богатым воображением.
"Дайстар, - объявил Этцвейн, - ваша задача выполнена. Отныне вас ждет другой подвиг - только вам он по плечу!"
"Сомневаюсь, - ответил Дайстар. - Какой такой подвиг?"
"Вы - новый Аноме Шанта".
"Что?... Чепуха! Я - Дайстар".
Явное пренебрежение друидийна оскорбило Этцвейна в лучших чувствах. Он церемонно произнес: "Все мои помыслы - только о будущем Шанта. Кто-то должен занять место Аноме. Я считаю, что сделал лучший возможный выбор".