- Нет, - согласился я, - потому что ты не просто равнодушна. Ты жестока. И не ко мне, а к себе самой, к своему физическому телу, которое ты презираешь и утверждаешь, что оно - не ты. Ты помнишь тот спор между Линкольном - я имею в виду, между симулакром Линкольна и Берроузом с Бланком? Животное стоит очень близко к человеку. Оба состоят из плоти и крови - это именно то, чем ты пытаешься не быть.
- Не ПЫТАЮСЬ - я не состою из плоти и крови. Это не я. Это - всего лишь видимость, оболочка.
- Значит, следуя твоей логике, ты - машина.
- Но у машин есть проводка. А у меня - нет.
- Итак, что же?.. - спросил я… - Ты думаешь, что являешься - чем?
Прис ответила:
- Я-то знаю, что я такое. Шизоидная личность. Обыденное явление в нашем веке, как истеричная личность - в девятнадцатом. Это - форма глубокого, проникающего, коварного психического помешательства… Хотелось бы мне измениться, но что поделаешь… Ты счастливый человек, Льюис Роузен, ибо ты старомоден. Я буду иметь с тобой дела. Боюсь, что язык, которым я говорила о сексе, груб. Я отпугнула тебя своими словами. Мне очень жаль, прости меня.
- Он не груб. Хуже - он бесчеловечен. Ты… я знаю, что ты сделаешь. Если ты была с кем-то близка - если бы с тобой это произошло, - я почувствовал смущение и усталость, - ты бы все время, будь оно проклято, наблюдала: умственно, духовно, любыми путями. Ты постоянно была бы начеку.
- Разве это плохо? Я думала, что все так делают.
- Спокойно ночи. - Я вышел из машины.
- Спокойной ночи, трусишка.
- Весь в тебя, - ответил я.
- О, Льюис, - сказала она, вздрогнув от боли.
- Прости меня, - попросил я. Она вздохнула.
- Какой ужас!
- Прости меня, Христа ради, - сказал я, - ты должна меня простить. Я больной, не обращай внимания. Я с ума сошел, чтобы так с тобой разговаривать. Будто кто-то тянул меня за язык.
Все еще вздыхая, она молча кивнула, потом запустила двигатель и включила фары.
- Не уезжай, - сказал я. - Послушай, ты можешь списать все за счет безумной, иррациональной попытки с моей стороны заполучить тебя. Разве ты не видишь? Весь твой разговор, то, что ты стала поклонницей Сэма Берроуза, большей, чем когда-либо, все это выводит меня из себя. Ты мне очень нравишься, правда. Увидеть, как ты на минуточку открылась, заняв дружелюбную, человечную позицию, а потом резко отступила…
- Спасибо, - произнесла она почти шепотом, - за то, что ты пытаешься улучшить мое самочувствие, - и пришибла меня еле заметной улыбкой.
- Не огорчайся из-за этого, - сказал я, зацепившись за дверцу машины, чтобы Прис не уехала.
- Хорошо, не буду. На самом деле это лишь слегка меня задело.
- Зайди ко мне, - предложил я, - посиди немного, ладно?
- Нет. Не обращай внимания. Всего лишь наша всеобщая наклонность, черта характера. Я знаю, тебя это огорчило. Я говорила такие грубые слова только потому, что не знаю других, лучших. Никто не сказал мне, как говорить о непроизносимых вещах.
- Это требует определенного опыта. Но послушай, Прис, пообещай мне кое-что. Пообещай, что ты не станешь сама перед собой отрицать, что я причинил тебе боль. Это хорошо - обладать способностью чувствовать то, что только что почувствовала ты. Хорошо?
- Хорошо, чтобы ощутить боль.
- Нет, я не это имел в виду. Я хотел сказать, что это обнадеживает. Я не просто пытаюсь исправить то, что сделал. Смотри, Прис. Ты так сильно страдала только из-за того, что я…
- Черта с два.
- Да-да, ты страдала, - сказал я. - Не ври.
- Хорошо, Льюис, страдала. Не стану врать. - Она опустила голову.
Открывая дверцу машины, я сказал:
- Пошли, Прис.
Она заглушила двигатель, потушила фары и выскользнула наружу. Я приобнял ее одной рукой.
- Первый шаг к восхитительной близости? - спросила она.
- Я знакомлю тебя с непроизносимым.
- Мне лишь хотелось бы уметь говорить об этом, я не хочу вынуждать себя делать подобное. Ну, конечно же, ты шутишь. Мы собираемся посидеть рядышком, после чего я отправлюсь домой. Так лучше для нас обоих. В действительности - это всего лишь открытие курса.
Мы вошли в маленький темный номер мотеля, и я включил свет, а потом - отопление и телевизор.
- Это для того, чтобы никто не услышал, как мы пыхтим? Она выключила телевизор.
- Я пыхчу очень тихо, в этом нет необходимости. - Сняв с себя плащ, она стояла, обнимаясь с ним, пока я не отнял его и не повесил в стенной шкаф. - А сейчас скажи, куда и как мне сесть. На этот стул? - Она расположилась на стуле с прямой спинкой, сложила руки на коленях и торжественно воззрилась на меня. - Ну как? Что еще мне надо снять? Туфли? Всю одежду? А может, ты любишь сам это делать? Если да, то моя юбка не на молнии, а на пуговицах. И осторожно, не дергай слишком сильно, а то верхняя пуговица оторвется и мне потом придется пришивать ее обратно. - Она изогнулась, чтобы показать мне: - Пуговицы вон там, на боку.
- Все это поучительно, - заметил я, - однако не вдохновляюще.
- Знаешь, чего бы мне хотелось? - Ее личико оживилось. - Я хочу, чтобы ты съездил куда-нибудь и вернулся с кошерной соленой говядиной, еврейским хлебом и элем. А еще не забудь купить халвы на десерт. Такое замечательное, нарезанное тонкими ломтиками соленое мясо - оно всего по два пятьдесят за фунт.
- Я бы с радостью, но сейчас нигде, на сотни миль вокруг, этого не достать.
- А разве ты не сможешь купить это в Буаз?
- Нет, - я повесил собственный плащ. - Как бы там ни было, слишком поздно для кошерного соленого мяса. Я хочу сказать - не потому, что сейчас ночь. Слишком поздно в нашей жизни. - Усевшись напротив нее, я придвинул свой стул поближе и взял ее ладони в свои. Они оказались сухими, маленькими и совершенно жесткими. Из-за всякой там возни с кафелем руки у нее стали мощными, а пальцы - сильными. - А давай с тобой убежим отсюда. Поедем на юг и никогда не вернемся, никогда больше не увидим ни симулакров, ни Сэма Берроуза, ни Онтарио, штат Орегон.
- Нет, - ответила Прис. - Мы с ним повязаны. Разве ты не чувствуешь, это носится в воздухе? Ты меня поражаешь - неужели тебе кажется, что достаточно лишь запрыгнуть в машину и уехать? Все равно от себя не убежишь, да и от наших проблем тоже.
- Прости меня, - попросил я.
- Я тебя прощаю, но не могу понять - иногда ты кажешься ребенком, прячущимся от жизни.
- Послушай, как я поступал, - предложил я: - Я выкапывал там и сям малюсенькие дозы действительности и осваивался с ними помаленьку. На манер игрушечной овцы, которая обучена идти лишь по одному курсу - через пастбище, и никогда от этого курса не отклоняется.
- Поступая так, ты чувствуешь себя безопасно?
- Я чувствую себя в безопасности КАК ПРАВИЛО, но никогда - вблизи от тебя.
Она кивнула.
- Для тебя я - пастбище.
- Можно выразить и так. Внезапно рассмеявшись, она сказала:
- Это похоже на то, как если бы я крутила любовь с Шекспиром. Льюис, можешь сказать мне, что готов щипать траву, объедать молодые побеги, пастись между моими чудными холмами и долинами. В особенности на моих божественных, густых лугах, знаешь, где душистые дикие папоротники и травы вьются в изобилии… Должна ли я расшифровать это? - Глаза ее сверкали. - А сейчас, ради Бога, раздень меня или хотя бы сделай попытку. - И она начала разуваться.
- Нет, - сказал я.
- Разве мы уже давным-давно не закончили поэтическую часть спектакля? Разве мы не можем больше обходиться без лирики и спуститься на бренную землю, к более реальным вещам? - Она начала расстегивать юбку, но я остановил ее, взяв за руки.
- Я слишком невежествен, чтобы продолжить, - сказал я. - Я просто не должен этого делать, Прис. Слишком невежествен, слишком неуклюж и слишком труслив. Дела уже зашли далеко за пределы моей ограниченной понятливости. Я затерялся в совершенно непонятной для меня сфере. - Я крепко сжал ее руки: - Мне сейчас ничего лучше не придумать, как только поцеловать тебя, может, в щеку, если это хорошо.
- Ты стар, - сказала Прис. - Вот в чем дело. Ты - часть отмирающего мира прошлого. - Она повернула голову и склонилась ко мне: - Я сделаю тебе одолжение и позволю поцеловать себя.
Я поцеловал ее в щеку.
- А сейчас, - заявила Прис, - если тебе хочется узнать, как оно все на самом деле, слушай! Душистые дикие папоротники и травы не вьются в изобилии: парочка диких папоротников и травинки четыре имеются в наличии, и это все. Я с трудом расту, Льюис. Всего лишь год назад я стала надевать лифчик и даже теперь иногда забываю это сделать. Он мне почти не нужен.
- Могу ли я поцеловать тебя в губы?
- Нет, - ответила Прис, - это слишком интимно.
- Ты можешь закрыть глаза.
- Вместо этого выключи свет. - Она выдернула свои ладони, поднялась и пошла к выключателю на стене: - Я сама сделаю это.
- Стой, - сказал я. - У меня, возникло непреодолимое ощущение некоего предчувствия.
Она стояла в нерешительности у выключателя.
- Колебания - не в моем стиле. Ты меня сбиваешь с толку, Льюис. Извини, я должна продолжать. - И она выключила свет, комната скрылась в темноте. Я совершенно ничего не видел.
- Прис, - позвал я. - Я собираюсь съездить в Портленд, штат Орегон, и достать кошерной соленой говядины.
- Куда бы мне положить юбку? - раздался из темноты вопрос Прис. - Чтобы она не помялась.
- Все это - какой-то сумасшедший сон.
- Нет, - возразила Прис, - это счастье. Разве ты никогда не ощущал, как счастье наполняет тебя всего и отражается на твоем лице? Помоги мне развесить одежду. Я должна идти не позже, чем через пятнадцать минут. Можешь ли ты разговаривать во время любви или же ты скатываешься до животного хрюканья? - Мне было слышно, как она шуршит в темноте, располагая свою одежду, ощупью разыскивая кровать.
- Здесь нет кровати, - подсказал я.
- Зато есть пол.
- Ты об него колени поцарапаешь.
- Не я, а ты.
- У меня фобия, - сказал я. - Я должен включить свет, а то буду бояться, что занимаюсь любовью с некой вещью, сделанной из струн от пианино и старого оранжевого стеганого одеяла моей бабушки.
Прис рассмеялась.
- Это я, - сказала она где-то совсем рядом. - Это отличное описание моей сущности. Я тебя уже поймала, - заявила она, ударившись обо что-то. - Теперь тебе не ускользнуть!
- Перестань. Я зажигаю свет, - сказал я и отправился искать выключатель, нажал на него. Свет ослепил меня. А комната снова внезапно возникла из небытия, вместе с полностью одетой девушкой… Она совсем не разделась и теперь, тихонько посмеиваясь, наблюдала, как я изумленно таращился на нее.
- Это иллюзия, - наконец произнесла Прис. - Я собиралась в последний момент перекрыть тебе кислород - сначала довести тебя до белого каления, а потом… - и она щелкнула пальцами: - Спокойной ночи.
Я попытался улыбнуться.
- Не принимай меня всерьез, - сказала Прис. - Не впадай в эмоциональную зависимость от меня. Я разобью тебе сердце.
- Так ведь никто ни от кого и не зависит, - сказал я, чувствуя, что задыхаюсь и что голос у меня с трудом справляется с удушьем: - Это всего лишь игра, в которую люди играют в темноте. Я собирался, как говорят, только урвать кусочек.
- Я не знаю этой фразы. - Она больше не смеялась, и глаза у нее потускнели. Она внимала мне холодно и отчужденно. - Но уловила смысл.
- Однако я скажу тебе еще кое-что. Приготовься. В Буаз можно достать кошерное соленое мясо, и я мог бы в любое время заполучить его. Запросто.
- Ах ты, ублюдок, - сказала она, потом уселась, подняла с пола свои туфли и стала обуваться.
- А дверь-то песком засыпана!
- Что? - оглянулась она вокруг. - Что ты болтаешь?
- Мы здесь в западне. Кто-то насыпал над нами курган, и мы никогда не выйдем отсюда.
Она резко выкрикнула:
- Прекрати!
- Ты никогда мне не веришь.
- Да, потому что ты используешь мое доверие против меня, чтобы досаждать мне. - И она подошла к стенному шкафу, чтобы взять плащ.
- А ты мне не досадила? - спросил я, следуя за ней по пятам.
- Только что, да? Ах, черт, я могла бы не уходить, я могла бы остаться.
- Если бы я правильно повел себя.
- Я не составила себе никакого мнения. Это зависело от тебя, от твоих возможностей. Я ожидала многого. Я - ужасная идеалистка. - Отыскав свой плащ, она принялась его натягивать, а я чисто рефлекторно помогал ей.
- Мы снова одеваемся, - сказал я, - хотя и не раздевались.
- Ты сейчас жалеешь, - сказала Прис. - Сожаление - все, на что ты способен. - И она бросила мне взгляд, полный такого отвращения, что я отшатнулся.
- Я тоже мог бы наговорить тебе гадостей, - сказал я.
- Ничего ты мне не скажешь, потому что знаешь - если ты так сделаешь, я разозлюсь и так тебе отвечу, что ты сдохнешь на месте.
У меня просто язык отнялся, я лишь смог пожать плечами.
- Ты испугался, - заключила Прис и медленно пошла по дорожке к машине.
- Ладно, пусть будет так, - согласился я, сопровождая ее. - Испугался потому, что знаю - такие вещи - результат молчаливого понимания и согласования двоих. И ни один из них ничего не сможет добиться силой.
- Да тюрьмы ты испугался, вот что. - Она открыла дверцу машины и села за руль. - Что тебе надо было бы сделать, и так поступил бы настоящий мужик, - так это схватить меня за руку, затащить в постель и, не обращая внимания на то, что я говорю…
- Если бы я так сделал, ты всю свою оставшуюся жизнь потратила бы на жалобы: сначала мне, потом - Мори, потом - адвокату, потом - в полицию, потом - в суде всему остальному свету.
Теперь мы оба замолчали.
- А все-таки, - подал я голос, - я тебя поцеловал!
- Подумаешь - в щеку!
- Да нет же, в губы! - возразил я.
- Неправда.
- Во всяком случае, именно так мне показалось, - сказал я и захлопнул за ней дверцу машины.
Она опустила стекло.
- Значит, такова будет твоя версия истории о том, как ты позволял себе вольности со мной.
- Я запомню это и сохраню в своем сердце, словно сокровище! - заявил я, приложив руку к груди.
Прис запустила двигатель, включила фары и уехала.
Я еще немного постоял в одиночестве, потом Поплелся по дорожке обратно в свой номер.
"Мы терпим бедствие, - сказал я сам себе. - Мы настолько устали, настолько потеряли всякий стыд, что клонимся к упадку. Завтра нам надо будет отделаться от Берроуза. А Прис, бедняжка, - ей-то каково! А все из-за того, что мы выключили Линкольна… Вот в чем надо искать причину".
Засунув руки в карманы, я, споткнувшись о порог, ввалился обратной в свой номер.
Следующее утро было наполнено до краев теплым солнеч ным светом, и я, даже не поднявшись еще с постели, почувство вал себя намного лучше. А потом, когда уже встал и побрился, позавтракал в кафе мотеля горячими пирожками и беконом, запил все это кофе и апельсиновым соком и прочитал газету, я почувствовал себя как новенький. Словно только что родился на свет.
"Вот что делает с нами завтрак", - сказал я сам себе. Возможно, я исцелился? И полностью стал снова тем самым здоровым человеком?
Нет. Нам лучше, но мы не исцелились. Потому что, во-первых, мы не были здоровы, а на пустом месте здоровье не восстановишь, ведь надо же с чего-то начинать. А ЧТО ТАКОЕ БОЛЕЗНЬ?
Прис не избавится от нее до смертного часа. И ЭТО коснулось меня, зашевелилось во мне и засело там. То же самое произойдет с Мори, с Берроузом, а после него - со всеми. Вплоть до папы, хотя в нем безумия меньше, чем в остальных.
Папа! Я совершенно забыл - он ведь приезжает!
Выбежав на улицу, я окликнул такси.
Мне первому надо добраться до офиса "Ассоциации САСА". Немного времени спустя, из окна конторы, я увидел, как припарковывается мой "Шевроле Мэджик Файр" и из него выходит Прис. Сегодня она была одета в синюю юбку и блузку с длинным рукавом. Волосы были стянуты на затылке, а лицо сияло как начищенная монета.
Войдя в офис, она одарила меня улыбкой.
- Извини, прошлой ночью я наговорила кучу глупостей. Может, в следующий раз. Все благополучно, никто не пострадал.
- Никто, - согласился я.
- Ты так считаешь, Льюис?
- Нет, - ответил я, вернув ей улыбку. Открылась дверь, и вошел Мори.
- Ночью я прекрасно отдохнул. Господи, парень, друг ты мой сердешный, мы выкачаем из этого негодяйчика Берроуза все до последнего цента.
За ним шествовал мой папа в своем темно-полосатом костюме похожий на кондуктора с железной дороги. Он степенно приветствовал Прис, потом повернулся к нам с Мори.
- Он уже здесь?
- Нет, папа, - ответил я. - Вот-вот должен появиться. Прис предложила:
- Я считаю, что мы должны включить Линкольна обратно. Мы не должны бояться Берроуза.
- Согласен, - заявил я.
- Нет, - возразил Мори, - и я скажу вам почему: это разбудит в Берроузе аппетит. Разве не так? Подумайте.
Немного помолчав, я вынужден был признать:
- Мори прав. Мы оставим ЕГО выключенным. Берроуз сможет пинать и колошматить ЕГО, однако давайте не будем ЕГО включать снова. Алчность руководит им.
"А нами, - подумал я, - руководит страх: слишком много наших поступков в последнее время обусловлено страхом, а не здравым смыслом…"
В дверь постучали.
- А вот и он, - сказал Мори и бросил мимолетный взгляд на меня.
Дверь открылась, и появились Сэм Берроуз, Дэвид Бланк, миссис Нилд, а за ними маячила мрачная, угрюмая фигура Эдвина М. Стентона.
- Мы встретились с НИМ по пути, - весело проорал Дэйв Бланк. - ОН направлялся сюда, и мы немного подбросили его в своем моторе.
Симулакр Стентона глядел, на всех нас с кислым выражением лица.
"Боже милосердный! - сказал я сам себе. - Мы этого не ожидали - но какая разница? Причинили ли нам вред, а если да, то насколько сильный?"
Этого я не знал. Однако в любом случае мы обязаны были продолжать, и на этот раз - до победного конца. И не важно, какой путь мы для этого изберем.
Глава 11
Берроуз дружелюбно спросил:
- Мы немного посидели в машине там, внизу, и малость побеседовали со Стентоном. Мы пришли к выводу, что, кажется, вполне понимаем друг друга.
- О? - выдавил я.
Мори, стоящий рядом со мной, напустил на себя суровое и решительное выражение. И слепой бы заметил, как трясется Прис. Протягивая руку, мой папа сказал:
- Я - Джеро Роузен, владелец роузеновской фабрики по производству спинетов и электронных органов в Буаз, штат Айдахо. Имею ли я честь лицезреть мистера Сэмюэля Берроуза?
"Итак, каждая из сторон получила сегодня по сюрпризу, - подумал я. - Вы решили в течение ночи пригнать сюда Стентона, а мы со своей стороны - если это вообще можно сравнивать, - решили добыть для такого случая моего папу".