* * *
По прибытии на корабль Гарран уединился с Атмаром в своей богато обставленной каюте и приказал подать травяного напитка чи-а, хорошо прогонявшего сонливость.
- Слушай внимательно, Атмар. Мне не понравились твои слова. Я хочу, чтобы ты вел себя так, как подобает аххумскому полководцу, хозяину этого острова. Мне не нравится угодливость этих шелковых обезьян. Мне кажется, за ней что-то кроется. Ты должен быть постоянно начеку. Ни одного отступления от воинской дисциплины! Этот остров - тыл нашей экспедиции, а тыл должен быть надежным. Ты понял меня?
- Понял, господин! - хмель уже слетел с Атмара и он вполне осознал серьезность командира. - Ни одного послабления.
Караулы. Железная дисциплина. Законы военного времени.
- Ты правильно понял. А теперь иди и объясни то же самое своим сотникам. Тебе не придется отдыхать в эту ночь - готовь тысячу к высадке на берег. На рассвете придешь ко мне с докладом.
* * *
Флотилия покинула гавань Йессауа рано утром. Не было никаких прощальных церемоний. Атмар вывел своих людей на набережную, которая оказалась слишком мала для такого количества воинов.
Зато на набережной не было айдийцев - к причалам пропустили лишь представителей Совета и лоцманов.
Вскоре высокие зеленые берега Айда отдалились: корабли, ведомые лоцманами, огибали Айд с востока. К вечеру они должны были достичь порта на южном, открытом к морю, берегу Айда. Это был город Чен, и Совет еще накануне послал туда гонцов через горы, чтобы предупредить о прибытии аххумского флота. Из Чена путь лежал на юг, к Жемчужным островам, опасным не только пиратами, но и многочисленными рифами.
* * *
- Земля подобна колеснице, несущейся по краю пропасти, - говорил Ом Эро, когда флотилия уже достаточно отдалилась от опасных мелей и перед кораблем медленно поворачивал свои крутые изумрудные берега остров Айд. - Бешеные кони не могут остановиться, ими некому управлять, и пропасть неба - вверху, и ада - внизу. А мы обречены заниматься своими делами, жить на самом краю света и тьмы, внутри колесницы, которая в любой миг может разлететься на куски или упасть вниз. Мы слишком малы, чтобы думать об этом, наши ничтожные помыслы касаются лишь наших человеческих забот.
Гарран в кресле, вынесенном на палубу, внимательно слушал айдийца, и слова его не казались ему глупыми и смешными.
- Так каким же богам поклоняются айдийцы? - спросил он. - Тем, которые управляют конями и колесницей?
- Нет, ни конями, ни колесницей никто не управляет. Когда-то наши предки верили, что в колеснице сидит повелитель верха и низа, света и тьмы, великий бог Ат Тара Моа. Но потом стало ясно, что Ат Тара Моа нет никакого дела до нашего мира - у него хватает забот в других мирах. Мы поклоняемся Ат Тара Моа, но не просим у него лишнего: пусть только длится бешеный бег коней, пусть колесница не опрокинется. А кроме Ат Тара Моа есть духи, у каждого - свои, которые могут помочь и защитить, но делают это редко и неохотно. Ведь если люди убивают друг друга, значит, и духи-хранители должны принимать сторону одного или другого. Но им не позволено проявлять такие низменные чувства. Они выше наших драк.
- А у них есть имена?
- Конечно. Только ни один айдиец не станет называть имен своих духов. Особенно чужеземцам. Ведь это будет похоже на предательство.
- А у чужеземцев тоже есть духи-хранители? У меня, например? - с интересом спросил Гарран.
- Наверное, есть, - беспечно ответил Ом Эро. - Но если ты не знаешь их сам, я тем более не знаю.
- Так что же это за духи? Откуда они берутся?
- Они живут. Просто живут. В них - память наших предков. Чем крепче память - тем сильнее духи. Поэтому каждый айдиец знает своих предков.
- Всех?
- Тех, о которых стоит помнить.
Они помолчали. Кричали чайки над темно-голубыми волнами.
Повинуясь мерному рокоту барабана, гребцы ворочали огромные весла. Угрюмая фигура Амма на носу корабля поднималась и опускалась в такт рассекаемым волнам.
- Знаешь, что я думаю, Ом Эро? - негромко сказал Гарран. - Я думаю: а что, если попытаться выпрыгнуть из колесницы?
- Ты не первый, мореход, кто думал об этом. Когда-то, давным-давно, когда наш остров, говорят, был частью Равнины Дождей и то место, где мы плывем сейчас, было твердью, герой Нам О Ро хотел выпрыгнуть из колесницы. Он долго наблюдал движение звезд, приливы и отливы, чтобы понять, в какую сторону прыгнуть, чтобы не сорваться в бездну.
- Он прыгнул?
- Да, великий мореход.
- И где же он теперь?
Ом Эро возвел глаза вверх:
- По вечерам он восходит на небе одинокой яркой звездой. Эту звезду так и называют - Нам О Ро…
* * *
- Это красиво, - сказал Гарран, глядя на гаснувшее небо.
Солнце тонуло в море, чайки исчезли, и вода стала быстро темнеть, лишь гребни волн еще светились отраженным гаснущим светом.
- А твой народ, мореход? В каких богов он верит?..
- В бога-строителя Аххумана, - ответил Гарран.
- Расскажи мне о нем.
Гарран встал с кресла. Гребцам пора было отправляться на отдых, барабан рокотал все реже, и вахтенные, встав у бортов, стали перекликаться: "Не спать!" Гарран подошел к борту и, глядя вперед, сказал:
- Я расскажу о силе и слабости, которые люди часто меняют местами, не понимая, что строят лишь сильные, а слабые могут только разрушать… Это рассказ о начале земли.
* * *
…Мать-Море Хуамма и Отец-Небосвод Аххуам однажды взглянули друг на друга. Они посмотрели друг другу в глаза и поняли, что не видели ничего прекраснее. Они полюбили друг друга, и у них родилась Дочь-Земля Ахха.
Когда Земля всплыла из пучины вод и покрылась зеленью, на землю сошли боги. Они жили в лесах и в пещерах, питаясь плодами земли, пили речную воду, и легко проживали отмеренную им бесконечность. И боги были, как дети, и порождали новых детей. И отличались они от животных тем, что совокуплялись лицом к лицу, глядя в глаза друг другу. Ибо смыслом их бытия была Любовь.
Однажды на берегу океана, у изумрудных волн, маленький мальчик построил дом из песка.
К нему подошел его младший брат и разрушил дом.
Мальчик снова построил дом. А брат снова его разрушил.
Первого звали Аххуманом, второго - Намуххой.
Они выросли. Аххуман стал строителем. Он возводил города и дороги, маяки и мосты.
Намухха стал воином. Он разрушал города, он гнал по дорогам богов, обращенных в рабов, сжигал корабли и мосты.
И так продолжалось тысячи лет, но больше так не могло продолжаться. Боги разделились, и сильные пошли за Аххуманом, а слабые - за Намуххой. Воинство Намуххи разрушало все то, что возводил Аххуман, и Земля не смогла вынести бремя ненависти, воцарившейся во вселенной.
И тогда Земля умерла. Сдвинулись горы, и Мать-Море Хуамма взяла назад в утробу свою погибшую дочь Ахху. И заплакал ОтецНебосвод Аххуам, и проклял земных богов.
Но не погиб Аххуман. Он построил огромный корабль, на который взошли боги-строители. Корабль отплыл, когда задвигались горы, изрыгая всепожирающий огонь ненависти, но Намухха и его воины побежали за кораблем, упрашивая Аххумана взять и их с погибающей Аххи.
- Я ведь брат твой! - кричал Намухха, вода скрыла его колени, потом живот, потом грудь, а он все бежал и махал руками. Потом земля ушла из-под ног, и Намухха начал тонуть. Тогда сжалились боги-строители и тоже стали просить Аххумана:
- Возьми их на борт!
- Но ведь они снова начнут разрушать то, что мы строили, и может быть даже, разрушат корабль! - отвечал Аххуман.
- А если они утонут - мы тоже станем подобными им! - возразили боги.
И Аххуман остановил корабль, и поднял на борт тонувшего Намухху. Снова сильные на горе себе пожалели слабых.
Поднявшись на корабль, разрушители были рады спасению, и долгое время казалось, что они позабыли ненавидеть, и стали настолько сильны, что им уже нечему было завидовать.
Тысячу лет корабль плыл по изумрудным волнам Матери-Моря, боги научились ловить рыбу, собирать водоросли, копить дождевую воду. Рождались новые боги, но Аххуман, вылавливая из вод деревья, которые всплыли во множестве с утонувшей Земли, строил и строил, и корабль становился все больше. Он стал так велик, что когда на носу корабля было утро, на корму опускался вечер, и чтобы пройти от борта до борта, надо было спрашивать дорогу.
Потом деревья иссякли, и старые бревна сгнили, и корабль стал оседать и постепенно разваливаться. От него отпадали целые куски; они оставались и, когда корабль уплывал, становились островами. И на каждом из островов вместе с Любовью поселялась и Ненависть, ибо слабые по-прежнему ненавидели сильных и стремились их убивать, чтобы на островах не становилось слишком тесно.
Наконец и сам корабль замер, превратившись в новую землю.
Аххуман начал строить, Намухха стал разрушать. Но, чтобы не допускать прежнего, боги-братья стали править по очереди. С тех пор век Аххумана сменяется веком Намуххи, эпоха созидания - эпохой разрушения, время единения - временем распада.
На корабле, ставшем землей, живут потомки первых богов. Они называют себя людьми, потому что, хоть и помнят о своем родстве с богами, хоть и знают, что в чем-то подобны им, но постоянно путают силу со слабостью, и ненависть почитают так же, как и любовь, и живут на грешном осколке кораблекрушения в ожидании перемен, и век их короток, как полет мотылька.
Слабые всегда разрушают то, что создают сильные.
НУАННА
Сотник Матмар, приставленный, согласно приказу Аххага, к дверям опочивальни царицы, распахнул двери и впустил старого лекаря Багу.
Домелла велела нянькам увести малыша в спальню и пригласила лекаря сесть. Старик осторожно примостился на край каменной, покрытой ковром, лавки.
- Сегодня ночью, Багу, ко мне снова приходили они, - сказала царица. Она глядела в окно, забранное решеткой. Окно выходило в маленький каменный дворик, лишенный всякой растительности и больше похожий на темный колодец - таких двориков было много в этом странном дворце.
- Ты говоришь об этих, как ты их называешь, вестниках, царица? - уточнил Багу.
- Да. Я снова не успела их сосчитать.
Багу вздохнул.
- Ты принимаешь на ночь отвар целебных трав, который я тебе принес?
- Да. Три глотка, потом еще два. Как ты велел.
- И сон твой улучшился, верно?
- Да, Багу, я стала засыпать быстро, но по ночам мне чудятся странные вещи. Я вижу каких-то незнакомых людей, которые играют с моим малышом, и я не могу их прогнать. А сегодня ночью вместо них пришли вестники. Они быстро вошли в спальню, и так же быстро вышли. Я вскочила с постели и побежала за ними. В детскую, оттуда - через комнату нянек - сюда, и дальше, за дверь. В коридоре не было охраны - и вестники быстро-быстро пошли прочь. Так быстро, что белые и черные одежды их развевались, как будто от ветра. Я побежала за ними.
Я спрашивала - зачем они приходили? Кого мне нужно бояться? С какой стороны ждать беды? Они уходили не оборачиваясь, и я догнала последнего и даже схватила его за плечо. Я сказала: вы приходили за моим мальчиком? Ему грозит опасность? Скажи же хоть слово или подай знак!.. Вестник обернулся, по губам его скользнула улыбка, - и все. Они исчезли.
Багу снова вздохнул и покачал головой.
- Я думаю, царица, это просто сон. Ничего не значащий сон, - сказал он скрипучим голосом.
- Просто сон? - Домелла повысила голос и повернулась к нему. В глазах ее стояли слезы.
- Плохой сон, - добавил Багу. - Этот дворец плохо действует на здоровье, госпожа моя. Я это чувствую и по себе…
Он потер лоб и вздохнул в третий раз.
- Конечно, ребенку нужны ровесники для игр. И свежий воздух, прогулки…
- О чем ты, Багу! Ты ведь знаешь, что по приказу Аххага нас не выпускают за эти каменные стены! А теперь и к дверям поставили истукана, который всегда спрашивает, куда и зачем я иду!..
- Царь… - Багу посмотрел в каменный потолок, почерневший от многолетней копоти, и пожевал губами. - Великий царь… кхе-гм… мне кажется, что если бы он почаще обращался ко мне, а не к…
Он покосился на дверь и замолчал.
- Да, новые друзья окружают царя, - сказала царица. - Грязные нищие нуаннийцы, из тех, что вечно толкутся у храмов, выклянчивая милостыню. Царь сильно изменился, Багу, и… и он действительно болен.
Домелла отвернулась, пряча слезы. Но Багу и так знал, что она плачет. Она слишком часто плакала теперь. Она, великая царица, перед которой трепетали мужчины, и которой завидовали все женщины мира.
Багу кашлянул.
- Я стал плохо видеть и слышать в последнее время, моя госпожа. Прости. И искусство мое уже не то, что было прежде…
Но я еще сохранил рассудок и память. Я вижу, что происходит во дворце. Я знаю, что об этом шепчутся не только слуги, но и бессмертные, стоящие на мостах в карауле. Верь мне, многие из них готовы умереть за тебя.
Он снова прокашлялся, покосился на дверь и продолжал тихо:
- Если Аххаг допустит меня к себе, я скажу ему, что здоровье царицы и наследника в опасности. Что темные силы этого дворца… Силы, которыми управляют чуждые нам, злобные, мрачные божества…
Он запнулся и Домелла нетерпеливо взмахнула рукой:
- Нет, Багу, не трудись. Аххаг и без тебя знает о каждом моем шаге. Соглядатаев здесь хватает… Он сказал, что Крисс уехал.
А теперь исчез и Ашуаг, и Ассима я больше не вижу. Пропал даже тот нуаннийский мудрец, Хируан… Мы остались с тобой одни, Багу. И никто нам уже не поможет, если только не случится чуда, не вернутся Музаггар, Нгар, и другие…
Она говорила, закрыв лицо руками, и внезапно вздрогнула, услышав свистящий шепот Багу возле самого уха:
- Никто не пропал, никто не уехал, царица. И мы с тобой не одни.
Домелла взглянула на склонившегося к ней Багу. Лицо старика было напряженным, но в глазах не было безумия.
Еще больше понизив голос, Багу зашептал:
- Завтра я свалюсь от неизвестной болезни и не смогу подняться с постели. Ты вызовешь местного врачевателя, нуаннийца Аухарна.
Он ученик Хируана, живет в Нижнем городе, у старого базара.
Скажешь, что слышала о нем от Хируана. Скажешь, что у тебя кровотечение и невыносимые головные боли - они поверят и не смогут отказать. С Аухарном говори откровенно. Он знает…
Багу с неожиданной для него ловкостью отскочил к стене и замер в прежней позе, согнувшись на каменной лавке.
В дверь заглянул Матмар.
- Прости, великая царица, - прогудел он после паузы. - Мне показалось… Все в порядке?
- Да, Матмар, все в порядке, - тихо ответила Домелла. - Мы говорим с Багу о здоровье наследника.
- Прости, госпожа! - повторил Матмар и исчез за дверью.
Багу и Домелла переглянулись. Багу поднял брови, Домелла медленно кивнула.
- Что же касается вестников… Их нужно прогнать. Вели на ночь не гасить свет в опочивальне. Вели служанке сидеть рядом с тобой всю ночь. И вестники не вернутся.
Домелла покачала головой.
- Ведь они приходили и раньше. Первый раз - когда умер мой приемный отец царь Каул. Второй раз… Но все это было давно, давно, на берегу моря Эрвет, в Песочном дворце Аммахаго…
Спасибо, Багу. Я сделаю все, что ты скажешь.
Багу поднялся, прошаркал к царице, поставил на стол склянку с темной густой жидкостью.
- Это опий, царица. Если будет совсем уж плохо - выпей несколько капель. Беды не уйдут, но покажутся преодолимыми…
Впрочем, так ведь оно и есть.
* * *
Начальник канцелярии Аххага Великого писец высшей фадды Рапах закончил опись даров, доставленных послами далекого города Аланго, положил тростниковое перо, свернул свиток и бросил его на стол, в кучу таких же свитков.
Он лучше всех в этом дворце знал, что империя Аххум агонизирует: никому не нужны были донесения, никто не принимал послов и разведчиков, никто не интересовался делами канцелярии.
Он, да еще начальник дворцовых служб Харру давно уже видели, что великий царь забросил все дела. Подперев щеку ладонью, Рапах размышлял об одном и том же: как долго еще продлится агония, и успеет ли он, Рапах, унести ноги, когда все развалится окончательно? И не следует ли уже сейчас позаботиться об отправке в надежное место рабов и всего имущества, которого было немало, и которое в последние недели быстро и неудержимо росло за счет не вносимых в списки разнообразных даров ближних и дальних данников?
Наверное, следует. По правде говоря, часть своих богатств начальник канцелярии давно уже отправил на север, с надежным сопровождением. Наверное, груз уже доставлен в его дом в Ушагане. Следует позаботиться о новой партии. Только отправлять добро теперь нужно не в Ушаган, а в загородный дом на берегу озера Цао.
Если в ближайшее время не случится ничего непредвиденного (а о делах во дворце Рапах узнавал своевременно, иногда даже быстрее тысячника Маана), Рапах, пожалуй, передаст все дела своему заместителю писцу высшей фадды Махуру и тихо исчезнет.
Может быть, его и хватятся, хотя в этой обстановке вряд ли кому-то придет в голову искать пропавшего начальника канцелярии. Тем более, что за последний месяц во дворце пропало бесследно столько людей, что сосчитать их можно, лишь применяя особую арифметическую систему киаттцев.
Кстати, о киаттцах… Рапах криво усмехнулся. Он всегда недолюбливал этого высокоученого хитреца Крисса, втершегося в доверие к Аххагу. Крисс вечно совал свой длинный киаттский нос в дела Рапаха. Он слишком многое знал - и в прямом, и в переносном смысле. Вместе с Криссом исчез его дружок Ягисс, юный пронырливый киаттец, служивший протоколистом при Криссе, когда Крисс выполнял роль переводчика. А потом исчезли и остальные киаттцы - писцы, служители, врачи.
Впрочем, Крисс не был опасен. Он мало интересовался денежными делами царского двора. А вот Ассим… Тот вечно требовал строжайшего учета доходов и расходов, и сам, бывало, проверял составленные Рапахом ведомости. Однажды он даже наказал Махура плетьми за ошибку в ведомости. Хотя, по правде говоря, это была не ошибка… Просто некоторое время в списках воинов, поставленных на довольствие во дворце, числилась сотня, снятая с охранения Ашуагом.
Вот и Ашуаг отправился вслед за первыми двумя. Ашуаг, занимавшийся тайными делами империи, знавший о том, что происходит на дальних и ближних границах, и о том, что будет сегодня на обед у великой царицы, - где он теперь со своими знаниями?
Рапах обеспокоенно огляделся. Тихо было в длинной каменной комнате, заставленной полками, набитыми свитками. Из-за двери в дальнем конце комнаты тоже не доносилось ни звука: там работали переписчики, изготавливая копии документов.
Рапах снова развернул свиток, увидел, что забыл поставить внизу свою подпись и потянулся к тростниковому перу.
И подскочил в испуге от внезапно раздавшегося сзади голоса:
- Писец! Ты здесь?..
Рапах неосторожно задел свитки и они посыпались со стола желто - коричневым дождем.
Перед Рапахом стоял сумрачный Маан, бывший сотник, ставший полным и единственным хозяином во дворце.
- Я здесь, господин! Слушаю тебя, господин! - с излишней готовностью кинулся к нему Рапах.