3
В особую палату хирургического отделения Штубер вошел как раз в ту минуту, когда хирург и его ассистент завершали осмотр Отшельника.
Пленный лежал на перевязочном столе обнаженным, уставившись глазами в серый, заменяющий лазурную святость поднебесья, потолок и безвольно разбросав руки, словно бы вновь готовился к распятию. Однако гауптштурмфюрер сразу же заметил, скорее даже почувствовал, как напряжено тело Ореста Гордаша, готовое не только к библейским мукам, но и к адскому взрыву ярости, к бунту, к тайфунному порыву истребления.
"Странно, - подумалось ему, - что этот громила до сих пор не разбросал всю эту почтенную публику и не высадил зарешеченное окно вместе со значительной частью стены".
- Вы изучаете его, словно ученые мужи из Французской. академии - вновь приобретенное полотно Рембрандта, - язвительно заметил Штубер, останавливаясь рядом с хирургом. - Понимаю: авторитет эксперта… К тому же мните себя хранителями Лувра, причем из тех, кого не успели испытать на еще более совершенный вид искусства - газовые камеры…
- Тем не менее, пациент готов.
- К чему?
Хирург по-гусиному повел шеей, сквозь запотевшие стекла очков еще раз взглянул на раны Отшельника, затем, уже увереннее - на гауптштурмфюрера.
- К чему прикажете, господин гауптштурмфюрер: к расстрелу, виселице, все к той же газовой камере, наконец.
"Величайший психолог войны" тоже, хотя и куда более скептически, осмотрел едва затянувшиеся раны Отшельника, множество мелких ран и следов от побоев на его теле, и воинственно оскалился.
- В ваше распоряжение предоставили идеальный человеческий материал, господин хирург. А вы даже не способны по достоинству оценить это.
- Экземпляр редкостный, согласен, - почесал лейтенант-медик натертую оправой переносицу. - Но есть в нем что-то от вымирающего племени демонов. Оставите его нам еще на несколько дней или же прикажете "завернуть"?
- Прикажу.
- Немедленно? Следовало бы еще раз наложить повязку. Этот увалень почти не контролирует свои движения и поражающе нечувствителен к боли.
- Ну, знаете… я мог бы предоставить вам и куда убедительнее свидетельства исключительной исключительности сего экземпляра. Вот только свидетелей, способных подтвердить мои доводы, он постарался убрать.
- Обычно я стараюсь не вникать в мирские грехи и забавы моих пациентов, - произнес хирург тоном смиренного перед Богом и судьбой пастыря.
- В священники бы вам, а не в медики.
- Перевяжите его, - обратился хирург к ассистенту, присутствовавшему здесь скорее из соображений безопасности, нежели из необходимости выполнять свои профессиональные обязанности. - И через десять минут доставьте в ординаторскую. Часовой, сюда!
Штубер проигнорировал жест, которым хирург предложил следовать за ним, и, отойдя к окну, принялся с интересом наблюдать, как, даже в присутствии часового и офицера, худощавый фельдшер с некоторой опаской подступается к Отшельнику.
Два дня назад гауптштурмфюрер получил приказ вместе с двумя своими людьми явиться в "Регенвурмлагерь", чтобы вступить в должность начальника местного отдела службы безопасности СС (то есть отдела СД). Однако он решил, что ослаблять его антипартизанскую группу только для того, чтобы заполнить безобидную вакансию в "СС-Франконии", в Берлине не стали бы.
Командир группы "Рыцарей рейха" прекрасно понимал, что в таинственное подземное логово СС его загоняют ненадолго и только для того, чтобы ознакомился с ним, обжил и советами своими подготовил офицерский корпус гарнизона к действиям в условиях огромного подземелья, до выходов из которого русские, судя по всему, рано или поздно доберутся. То есть к действиям уже в условиях вражеского тыла, с применением партизанских методов войны.
Штубер признавал такое решение логичным. Если уж и готовить для "СС-Франконии" какую-то особую диверсионную группу, то, конечно же, его.
- Вам была предоставлена возможность сотворить скульптурную "голову Христа" и лучшую виселицу второй мировой, - когда Штубер заговорил по-русски, фельдшер и часовой вздрогнули и застыли, словно в ожидании выстрела в спину. - Не цените, Отшельник. Кому еще из мастеров было позволено создать лучшую виселицу рейха? Кому еще было даровано право возвести самую величественную |И виселиц Второй мировой?
- У тебя бы это получилось лучше, эсэс, - неожиданно Зычным басом отозвался Орест. - Ты уже сотворил из меня "живое распятие".
- Каюсь, от лестных слов уши мои не вянут. Но самокритично замечу, что "вознестись" после распятия вам, господин Гордаш, как это ни странно, так и не посчастливилось. Но тут уж претензии не ко мне, а к Господу. Хотя, даже не имея его позволения, мы вас воскресили.
- Ради чего? - Восседавший на перевязочном столе Отшельник казался каким-то устрашающе гороподобным.
Услышав его вопрос, фельдшер, очевидно, немного сведущий в русском, прекратил перевязку и тоже вопросительно уставился на Штубера, словно и его этот вопрос мучил |ак же, как и Гордаша.
- Я ждал, когда вы зададите подобный вопрос, Отшельник. Я ждал его. - Штубер уселся на подоконник, и, расстегнув кобуру, как бы невзначай оперся ладонью о рукоять Вальтера. Он знал повадки сего блудного сына Славянин, Знал силу его ярости и решил не рисковать. - А ведь действительно: ради чего мы вас воскрешали? Самое время порассуждать.
В ту же минуту на местечко обрушился ливень. Под порывами ветра мощные косые струи били в окна короткими очередями, угрожая разнести и без того потрескавшиеся под ударами бомб и артобстрелами стекла. Штубер понимал, что в эти минуты природа пытается излагать каноны своей собственной философии, и этим тоже вдохновляла его.
- Одни ввязываются в войну только ради того, чтобы Истребить как можно больше врагов, другие - чтобы утвердиться в образе сверхчеловека. Третьи - в надежде добыть чины и трофеи, завоевать "жизненное пространство", просто излить собственную ненависть к роду человеческому…
- Но больше, куда больше тех, кто вообще не желал ввязываться в нее, - сквозь едва слышимый стон проговорил Отшельник.
- Об этих мы говорить не будем, господин бывший семинарист. Они не достойны настоящей, великой войны. Они слишком жалки для нее.
- "Слишком жалки" для войны? - удивленно повел подбородком Отшельник. Определение ему явно понравилось.
- Высшая несправедливость вечно воюющего мира в Том и заключается, что чаще всего в войне выживают именно те люди, которые, по мнению полководцев, недостойны войны, ибо слишком жалки для нее. Однако отвлечемся от сострадания к жертвам войны. Вернемся к тем истинным профессионалам войны, которые творят ее, как великое искусство, как ритуал жертвенности человеческой цивилизации, как богоугодное священнодействие ее героев.
Война - и есть то неминуемое, богами завещанное нам жертвоприношение, которое человечество во все века и на всех этапах своего развития подобострастно возлагало на жертвенник своего физического, духовного и научнотехнического самоусовершенствования. В моем представлении, рядовой Гордаш, вы - один из ее творцов. Ее уникумов.
- Вы не правы. Солдат из меня никакой.
- Просто какое-то время вы видели себя в иной ипостаси - в ипостаси Отшельника. Война - величайшее из искусств, в котором находят себя далеко не все; и даже те, кто искренне стремится найти себя в нем, - достигают этого не сразу.
- Долгое время я вообще отказывался воевать.
- Что лишь подтверждает мою мысль. Какое "воевать", если вы лихо уединились в пещере, в святых местах, в которых некогда располагался монастырь и которые до сих пор осеняются идолом Черного Монаха, так, кажется, именуют скалу, восстающую над этим безлюдным плато и избранную вами в качестве местной "горы Афон"?
- Кто из партизан рассказал вам об этом?
- Предадим забвению имена агентов и иуд. Они презренны во все времена и эпохи. Сейчас для меня важен только один факт: вы - звероподобный, яростный в своей храбрости, не знающий ни жалости, ни смирения… вы, словно он специально созданный для войны, вдруг предались монашеской страсти душеспасения.
- Вместо того чтобы губить души других, - напомнил ему Гордаш.
- Но воина это не должно останавливать! Воина, рядовой Гордаш, нечто подобное останавливать не должно! К слову, все равно вы, так или иначе, губили их. Вспомните, сколько уже на вашем счету. Сейчас вы будете утверждать, что губили души врагов. Но это они для вас - враги, а для Господа все они - души людей, вами убиенных христиан.
Закончив перевязку, фельдшер хотел было поправить бинт, подобно пулеметной ленте, опоясывающей грудь Отшельника, но пленник отшвырнул его руку и поднялся. Когда он, словно изваяние оголенного командора, предстал перед Штубером, тот тоже поневоле поднялся. В то время как фельдшер благоразумно отступил поближе к часовому выхватил пистолет.
- Так мы философствуем или стреляем? - как можно спокойнее поинтересовался Штубер.
- Вы остановились на том, что я, не знающий ни жалости, ни смирения… И слово бы специально сотворенный для войны, - напомнил ему Отшельник слогом молитвенного напева, - единственный на этой войне убийца.
- Не единственный. Нам, убийцам, несть числа. Вы - лишь один из очень многих душегубов христианских, - "успокоил" Штубер недоученного семинариста.
- Что дальше? В какой ипостаси я понадобился теперь СС?
- Вы правы, вернуться следует именно к той поре, - сдержанно согласился Штубер, холодно оценивая шансы Гордаша на успех, в случае, если ему взбредет в голову напасть на него, - когда вы вдруг презрели войну, чтобы очень скоро вновь оказаться в ее пекле.
- Это не ответ, - буквально взревел Отшельник. - Зачем я вам понадобился? Хотите превратить меня в полицая, карателя, подсадного агента?
- Зачем так банально, Гордаш?
- Что тогда?
- Лично для меня вы представляете ценность сами по себе, как порождение войны, как одно из ее непостижимых явлений. Вот в чем мой интерес, Отшельник. Теперь вы это знаете. Психология солдата. Психология и философия войны. Восприятие смерти. Необычные человеческие судьбы на войне - вот то, что интересует меня как психолога. Я понятно изъясняюсь, господин бывший семинарист?
- Почти элементарно. До примитивности.
- Рад, что наконец-то мы поняли друг друга.
- Тогда, может, все-таки скажете, что меня ждет?
- Наивнейший вопрос, Отшельник. Гибель, конечно.
- Как скоро и каким образом?
- Какое-то время вы нам еще понадобитесь.
- А что будет происходить сегодня? Опять допросы? Никакими интересующими вас сведениями я не обладаю.
- Людей, не обладающих абсолютно никакими нужными сведениями, на войне обычно тут же пристреливают. Но это я так, для общей информированности. Что же касается персонально вас, то вам опять повезло: сегодня мы отправимся в преисподнюю.
Отшельник непонимающе, но с абсолютным хладнокровием смотрел на Штубера и ждал разъяснений. Он уже понемногу переставал удивляться всему тому, что происходило с ним и вокруг него. Не перестал удивляться разве что одному: почему, по каким законам войны, по какой такой ее философии, каким прихотям судьбы он все еще до сих пор жив?
- В могилу, что ли? - спросил наконец, так и не дождавшись разъяснений.
- В подземный город СС. В подземную страну, которую мы именуем "СС-Франконией". Человека, который в свое время решил всю оставшуюся жизнь провести отшельником в пещере, путешествие в таинственную подземную страну должно заинтриговать.
- Но ведь меня не станут спрашивать, интригует это меня или нет.
- Спрашивать не будут. Предполагать - да, - загадочно улыбнулся Штубер. - Словом, воспряньте духом, Отшельник, вы нам еще понадобитесь. А там, кто знает… надеюсь, вы еще не разучились держать в руке резец?
- А причем здесь резец?
- Да притом, что в ближайшее время вы вновь представите перед миром в облике скульптора. Возможно, даже в ипостаси величайшего скульптора Второй мировой войны.
- "Величайшего" среди тех, кого вы успели загнать в свою "СС- преисподнюю"?
- Увы, Отшельник, для нас с вами именно там, в преисподней, все и завершается. Апофеоз восхождения истинного солдата всегда проявляется в его гибели.
Когда, позволив ему еще три дня подлечиться в госпитале, Штубер ушел, Отшельник резко откинулся на кровать и торжествующе покачал головой. Это еще не гибель! У него еще есть несколько дней - для надежды, для побега, просто для жизни
* * *
…Попав в подвал гестапо, Отшельник решил, что его тут же повесят или досмерти забьют. Однако его не трогали до тех пор, пока откуда-то не появился гауптштурмфюрер Штубер.
- Хотя Зебольд и пытался выискать в вырезанной тобой голове Христа какие-то изъяны, - сказал он, устало усаживаясь на нары рядом с Отшельником, - однако лично мне работа понравилась. Понимаю, шесть дней действительно маловато, но туда, куда мы с тобой завтра отправимся, будет много распятий и много времени. Если ты, солдат, решишь, что у каждого распятого тобой Христа должен быть свой неповторимый лик и столь же неповторимое туловище, - никто возражать не станет. У тебя появится возможность создать целую галерею "распятий", сотворив таким образом второй Лувр, только уже Подземный.
Пораженный его предложением и, вообще, его спокойствием, Орест как-то не обратил тогда внимания на слово "подземный", как, впрочем, и на прозвучавшее название всемирного хранилища искусства. Смысл этих слов по-настоящему начал открываться ему только сейчас, когда Орест оказался в подземельях "Регенвурмлагеря". Но тогда в висках его пульсировала только одна мысль: "Неужели не казнят? И на этот раз - не казнят?!".
- А ведь начальник полиции обвиняет его в убийстве двух своих полицейских, - неожиданно напомнил Штуберу Вечный Фельдфебель. - А как быть с погубленными им германскими солдатами?
- С германскими солдатами вопрос уже закрыт: они погибли во время карательной экспедиции. А что касается полицейских… Если бы эти разгильдяи выжили, их бы судили за ненадлежащее несение службы, но поскольку им посчастливилось погибнуть, то похоронили их, как героев, павших в борьбе с партизанами во имя Великой Германии. Чего еще может желать человек, который пошел служить полицаем, поддерживая оккупационный режим? После возвращения сюда коммунистов их бы все равно расстреляли. Кстати, как и тебя, Отшельник. Ты никак не сможешь объяснить русской контрразведке, почему фашисты так долго не казнили тебя и почему в гестапо и СД тебе все прощали. Тем более что до войны ты уже успел посидеть в советском концлагере.
- Посидел. И доказать действительно будет трудно, - согласился Отшельник.
- А умирать от рук своих, но уже с клеймом предателя, которое в Советском Союзе никогда не сумеете смыть ни ты, ни твои потомки, - значительно труднее, чем от рук врагов. Это уж ты поверь мне, солдат. Поэтому дальше твой жизненный расклад таков: в наказание за все содеянное тебе, солдат, все же придется посидеть пару месяцев в лагере, но уже не здесь, а в Германии. Если там замечаний по поводу твоего поведения не будет, я попытаюсь вырвать тебя и пристроить на одну из секретных германских баз в качестве скульптора, мастера по "распятиям". Предварительный разговор с командованием этого лагеря у меня уже состоялся.
- Ладно, в Германию, так в Германию. Все равно я уже причислил себя к погибшим.
- К погибшим? - ухватился за это сообщение Штубер. - Что ты имеешь в виду?
- Только то, что однажды утром я сказал себе: "Все, тебя уже казнили, ты погиб. С этого часа живи так, словно тебе представилась возможность начать ее заново".
Гауптштурмфюрер разочарованно пожал плечами, он ожидал услышать что-нибудь более оригинальное.
- Но если ты и в самом деле твердо решишь во что бы то ни стало выжить в этой войне и сохранить свой талант уже для послевоенной европейской цивилизации, то согласишься сменить лагерь на диверсионные курсы, которые опекает сам Отто Скорцени. Силы у тебя немеряно, и если бы ты прошел специальную подготовку на этих "курсах особого назначения", то был бы идеально готов к выживанию в любой стране и в любых условиях.
- Но я не собираюсь становиться диверсантом, а тем более - германским.
- Это ты сейчас так говоришь, а в диверсионной школе тебя быстро ввели бы во вкус. Тебе на роду написано быть диверсантом.
- Однако это профессия только на время войны.
- Но после войны, учитывая твои заслуги перед рейхом, и братство по оружию, обещаю оставить тебя здесь, на Западе, чтобы ты мог заниматься рисованием и скульптурой. Возможно, даже помогу открыть свою собственную мастерскую, для начала прямо в моем родовом имении, в замке Штуберов. Если, конечно, нам удастся уцелеть в этой войне.
На курсы диверсантов Отшельник так и не пошел. В лагере военнопленных, в бараке для штрафников, куда Ореста перевели из подвалов гестапо, ему порой казалось, что после этого разговора Штубер попросту забыл о его существовании, а то и сам сгинул где-то в трясине войны. Но ошибался. И вот теперь он, вместе со Штубером, здесь, в "Регенвурмлагере"…