Маленькая доза коньяка сработала как снотворное, и Антон срубился почти сразу, как только лег. Снилось ему почему-то бескрайнее синее море, галечный пляж с бетонными клыками волнорезов, помпезное здание с белыми колоннами на берегу и близкие зеленые горы. Крик чаек, шум волн, гудок далекого парохода… Может, это и была Абхазия.
Разбудил Антона довольно бесцеремонно трясущий за плечо Фрэнсис.
- Вставай, пора! - сонным голосом говорил камерунец. - Пора, вставай!
- Всё, всё, проснулся уже, - заворчал недовольным голосом Антон и сел. - Что, уже утро? Темно же еще.
- Солнце встает, - заявила до отвращения бодрая Лариса, успевшая уже нарядиться в походный наряд и повесить на себя все причиндалы, от платоновского "макарова" до слинга с мирно дрыхнущим Кирилой Кирилычем-джуниором.
- Меня бы кто так понес, - вздохнув, сказал Антон и принялся одеваться.
Радовало одно: рюкзаки оказались не слишком тяжелыми. Тщательно закрыв ставни, заперев дверь на огромный амбарный замок, постояв у могилок лесника и анестезиолога, присели на дорожку, прямо на крылечке.
- Огород жалко оставлять. Там же столько всего не убрано, - огорченно произнес камерунец, в котором, видимо, глубоко коренились традиции Черного континента не разбрасываться дарами природы.
- Если вернемся, уберем. Ну, перезреет чего-нибудь, - отмахнулся Антон.
- А если нет, будешь в Абхазии кушать мандарины и бананы, - дополнила Лариса. - Правда, бананы там, кажется, до конца не созревают, я только зелененькие видела на пальмах…
- Ладно, идемте уже, - сказал Фрэнсис, поднимаясь.
Они пошли по тропинке к озерцу. Кирила Кирилыч-джуниор продолжал спать сном праведника, поэтому переговаривались негромко.
- А что, на этом аэродроме обслуживающий персонал был? - уточнил Антон, поправляя то и дело сползающее с плеча ружье.
- Был, конечно. Но вряд ли остался. Там стояли специальные домики, но никаких запасов продовольствия нет, так что разбежались, скорее всего.
- Может, там и раскрали все?
- Кому нужна установка для производства водорода? Или детали для самолетов и дирижаблей?
- И то верно, - согласился Антон. - А вдруг там пожар был, и все сгорело? Вон в том же Академгородке сколько домов разрушенных, а ведь там даже природного газа не было… Так и здесь: замкнуло что-нибудь, и тю-тю все дирижабли.
- Придем - увидим, - лаконично отвечала на это Лариса, и Антон заткнулся, погрузившись в мрачные думы.
Чем дальше уходили они от насиженного места, тем ему делалось хуже. Лариса, казалось, вообще не обращала внимания на происходящее, хотя уж ей-то приходилось заботиться не только о себе, но и о ребенке. Фрэнсис тоже не выглядел озабоченным - сверялся с картой, ибо ему была доверена роль проводника, что-то насвистывал себе под нос, для разминки выпустил стрелу в ствол лиственницы, попал, обрадовался…
Антону же представлялись обугленные каркасы аэродромных сооружений на заброшенной, растрескавшейся взлетной полосе. Что мешало им прожить еще одну зиму в уютном домике, заготовить побольше запасов, собрать урожай с огорода? Неужто у Новой Сибири и лично Былинникова нет других забот, как шарить по лесам в поисках таких вот небольших групп, какая сложилась у них?
Чтобы не расстраиваться дальше, Антон принялся вспоминать корпоративы, в которых принимал участие до катастрофы. Все они были довольно однообразными - и в рекламных конторах, и в компьютерных фирмах, и в туристических агентствах… Даже в каком-то проектном институте, разве что там стол выглядел победнее. Те же шутки, та же пьянка, те же обжимания по углам в темных кабинетах, в туалетах и курилках. Не исключено, что большинства тех людей уже нет на свете. И дел, которыми они занимались, тоже нет. Ни рекламы, ни компьютеров, ни турпоездок. И проектировать институту нечего и незачем. Интересно, подумал Антон, а если бы он остался в Академгородке и угодил к Былинникову, что бы он делал? В рабы? Нет, он же клоун. У любого правителя должен быть шут, а то и несколько. Кувыркался бы, наверное, пищал и верещал, придумывал идиотские шутки… Глядишь, еще и некоторое влияние приобрел бы при дворе. Да и с камерунцем ничего страшного бы не случилось, это не Москва, тут камерунец - диковинка. Был бы, пожалуй, вторым шутом. А то, мало ли, организовал бы господин Былинников футбольную команду. Играли бы с теми же вояками, например, на стадионе "Юность", что на улице Мусы Джалиля. Надо ведь развлекаться самим и развлекать подданных…
Глупыми фантазиями Антон занимался вплоть до привала. Они уже вышли за границы изведанных в этом направлении территорий, Фрэнсис предложил передохнуть и определиться на местности.
Остановились на небольшой солнечной полянке. Лариса занялась кормлением проснувшегося Кирилы Кирилыча, Фрэнсис разложил для уюта небольшой костерок и принялся возиться с картой, а Антону не сиделось, и он пошел побродить вокруг.
Антон уже давно понял, что начинает привыкать к лесу. Сначала многое было ему в диковинку, многое не нравилось, а сейчас даже звон назойливого комарья не раздражал. Прыгающие по деревьям белки, стук дятла, мелькающие в траве полосатые бурундуки… Черный жук-носорог, деловито ползущий по березовой коре…
- Ух ты! - восхищенно сказал Антон, увидев под деревом, на островке мха, сразу три крупных белых гриба. А ведь, если вокруг пошарить, явно еще обнаружатся. Может, собрать? Вечером пригодятся в похлебку, на ужин… С другой стороны, помнутся в пути, а на месте ночлега тоже несложно насобирать…
Прислонив ружье к стволу молодого кедра и присев на корточки, Антон раздумывал, стоит ли срезать боровики, как вдруг за спиной у него кто-то деликатно кашлянул.
- Фрэнсис, ты? - спросил Антон, не оглядываясь. - Я тут грибы нашел, белые…
Камерунец не отвечал, и Антон оглянулся через плечо.
И замер.
Позади, шагах в десяти, стоял на задних лапах крупный, килограммов на четыреста, бурый медведь и подслеповато смотрел на него своими маленькими злобными глазками.
Антон, оцепенев, сидел на корточках и судорожно пытался вспомнить, что говорил им Кирила Кирилыч о повадках медведей. Не приваживать человеческой едой, так он уже вот он, его и приваживать не надо… Замереть? Это вроде не про медведей и не Кирила Кирилыч, это он в какой-то книжке вычитал, вроде про львов или тигров… Напугать медведя? Вроде есть такой вариант… И как? Закричать: "Бу-у-у!"?
Медведь стоял, чуть покачиваясь и сложив лапы на животе, словно Гитлер на портретах. Нападать он, кажется, не собирался, но и не поздороваться же подошел.
Заслуженный ИЖ был заряжен жаканами. Жакан, по легенде - пуля как раз против медведя, но Кирила Кирилыч жакану не доверял, говоря, что это все выдумки, и приводя в качестве эксперта почему-то писателя Пришвина. Тем не менее у Антона был заряжен именно жакан, выбирать не приходилось, но вот беда, ИЖ стоял, прислоненный к дереву, в полутора метрах. Дотянуться нельзя, допрыгнуть - вроде бы можно, но ведь надо еще взвести курки, выстрелить…
Медведь пошевелился и заурчал, словно прочитал опасные мысли Антона.
"Нож на поясе, - подумал Антон. - Хороший охотничий нож, заботливо заточенный вчера… Вот только против такого танка с этим ножом выступать бессмысленно. Это только в охотничьих байках медведю в морду шапку бросают, а пока он в недоумении стоит, горло режут. Опытный таежник еще сумел бы, тот же Кирила Кирилыч рассказывал, что надо косолапому брюхо вспороть, и, считай, победил. Но медведь-то ждать не будет, голову сорвет…"
По спине под курткой потекли струйки ледяного пота, и Антон не был уверен, не протечет ли он от страха где-то еще.
Медведь переступил с ноги на ногу, оглушительно взревел, и Антон бросился к ружью. Схватил ИЖ, перекатился, больно угодив ребрами на торчащий сучок, и сидя выстрелил в зверя. Вернее, в ту сторону, где зверь вроде как был, потому что в прыжке и перекате Антон утратил ориентацию и пальнул совсем не туда.
Медведь надвигался, растопырив лапы и раззявив огромную пасть. Пахло от него омерзительно - дохлятиной и тухлятиной. Антон подумал, что так, наверное, пахнет смерть. Он выстрелил из второго ствола, и пуля рванула шкуру на медвежьем плече. Кажется, брызнула кровь, но гигант не обратил на рану ни малейшего внимания и занес лапу с жуткими когтями над головой Антона. Кирила Кирилыч говорил, что медведь иногда сразу не убивает, а снимает скальп. Играется…
Антон закрыл глаза, выставив перед собой бесполезное ружье. Медведь угрожающе взревел еще раз и обрушился на человека всей тяжестью почти полутонной туши.
Яркое августовское солнце для Антона погасло.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Мы ощущаем в себе животное, которое тем сильнее, чем крепче спит наша духовная природа. Это - чувственное пресмыкающееся, и его, по-видимому, нельзя всецело изгнать, как и тех червей, которые водятся даже в здоровом человеческом теле.
Генри Дэвид Торо "Уолден, или Жизнь в лесу"
Медвежатину Антону пару раз есть приходилось, но в ресторанах - замаринованную, должным образом обработанную, приготовленную с различными специями. Вещь была вкусная, но как ее готовить в менее приспособленных условиях, он представлял слабо.
Зато представляла Лариса, которая уже жарила на костре вырезанный из медвежьего бедра ломоть мяса.
- Самое вкусное, - говорила она, поворачивая надетый на прутик шипящий кусок, - это лапы. Но с ними возиться долго да и жарить лучше в духовке. В идеале - шерсть выщипывать, а не обдирать шкуру… А еще главное убрать жир, он вонючий. Медвежье мясо вообще пахнет не ахти как, я долго привыкала, когда с отцом на охоту ездили.
Жарящаяся медвежатина и вправду издавала странноватый запах.
- Ее бы выварить пару раз, слить… - бормотала Лариса. Рядом с ней на расстеленной куртке сидел Кирила Кирилыч-джуниор и щурился на огонь. Странно, но пацана комары и мошкара почему-то совсем не кусали, тогда как остальных донимали пуще прежнего.
Остаться на ночлег пришлось прямо здесь, на месте обеденного привала, потому что Антон элементарно не мог идти. Он лежал у костра, туго обмотанный бинтами, потому что у него треснуло как минимум одно ребро - то ли от чертова сучка, то ли под тяжестью медведя, - а все тело болело.
Спас Антона Фрэнсис. Он тоже решил пройтись, захватил с собой верный лук и отправился вслед за приятелем. Увидев, что того вот-вот задерет здоровенный медведь, камерунец принял единственно верное решение: прицелился и вогнал медведю в глаз стрелу. Зверь упал на Антона уже мертвым, но Антону от этого было не легче. Фрэнсис в одиночку не сумел выволочь его из-под тяжелой туши, позвал Ларису, но и вдвоем они справились еле-еле, применив в качестве рычага срубленный ствол березки.
Разделывать неожиданную добычу не имело смысла, ограничились только несколькими кусками мяса. Остальное пришлось закопать, чтобы не привлекать животных, для чего все тот же Фрэнсис, матерясь по-русски, вырыл штыковой лопаткой яму. Это окончательно лишило его сил, и камерунец сидел сейчас рядом с Антоном, мрачно рассматривая истертые рукоятью лопаты руки.
- Фрэнсис, брат, - тихо сказал Антон. - Спасибо тебе. Если бы не ты, он бы меня сожрал.
- Уж лучше он, чем новосибирцы, - буркнул Фрэнсис. - Медведь - это хотя бы естественно.
- Я немножко отлежусь, и завтра с утра пойдем. Вот увидишь, - пообещал Антон, осторожно трогая помятые ребра.
- Да я уже предлагал вернуться. Путешественники, блин, - дня не прошли, как беда случилась.
- Какая же это беда? Это вовсе не беда. Я же говорю, отлежусь и пойдем.
- Ладно, герой, - камерунец улыбнулся. - Отлежишься - пойдем. А вот стрелять учись, видишь, как оно случается.
- Я в него немножко попал, - довольно глупо уточнил Антон.
Поужинав медвежатиной, оказавшейся довольно вкусной, несмотря на запашок, они легли спать. Вернее, легли Лариса с сыном и Фрэнсис, а Антон вызвался подежурить. Лес есть лес, с часовым спокойнее. Палатку ставить не стали, так у костра и прилегли. Помимо общего контроля, Антону вменили подбрасывание дровишек в огонь. Фрэнсис сказал, что подменит его, когда Антон почувствует, что начинает клонить в сон.
Ребра, впрочем, ныли так, что спать вовсе не хотелось. Антон с ужасом подумал, как же ему придется завтра ковылять в таком состоянии, но решил виду не подавать. Конечно, хороший повод вернуться домой, но тогда выходило, что он всех подвел. Нет, решили идти к аэродрому - значит, нужно идти. Уж как-нибудь перетерпится. Могло быть и хуже, учитывая габариты косолапого. Ноги-руки целы - и то хлеб.
В лесу, как всегда, что-то копошилось и шуршало. Выбрались на промысел ночные твари, где-то замогильно заухала сова. Антон поежился. А ведь сколько раз им еще придется ночевать в лесу или в поле… Даже к той минимальной цивилизации, что обеспечивал домик лесника, он привык, как раньше к горячей воде, электроплите и теплому сортиру с мягкой туалетной бумагой.
Костер потрескивал и стрелял искрами. Антон положил в огонь пару поленьев, охнул - движение отдалось в боку острой болью. Неужели сломал? Лариса уверяла, что нет, но что ж так больно? И вот опять: раньше схавал бы пару таблеток нурофена или пенталгина, и все дела. А теперь - майся.
Фрэнсис забормотал что-то во сне, кажется, на французском, перевернулся на другой бок. Накомарник он снял и положил рядом, потому что комары и мошкара на ночь тоже, что ли, ложились спать. Антон тем не менее сидел в накомарнике, потому что привык таскать на голове эту сетку и чувствовал себя в ней уютнее. Курить, правда, неудобно, ну да меньше смолить будет. И так столько никотина употребил за год благодаря самосаду…
Тут же дико захотелось курить. Антон откинул сетку накомарника, свернул самокрутку. Для этих целей использовались старые газеты, пачки которых хранились у Кирилы Кирилыча за печкой. Читать их тоже было познавательно, вот и сейчас Антон, поднеся остаток страницы к пламени костра, прочел: "С глубокой скорбью восприняли советские люди весть о кончине Леонида Ильича Брежнева - выдающегося руководителя Коммунистической партии и Советского государства, крупнейшего политического деятеля нашего времени. Вся его большая, яркая жизнь была отдана великому делу Октября, партии Ленина, интересам трудового народа. На проходящих в стране траурных митингах трудящиеся, отдавая дань глубокого уважения памяти пламенного борца за мир и коммунизм, заявляют о горячем стремлении еще теснее сплотить свои ряды вокруг родной Коммунистической партии, ее Ленинского Центрального Комитета".
Посмотрел на дату - тринадцатое ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Помнится, покойный Кирила Кирилыч говорил, что в Новосибирск в последний раз ездил, когда Брежнев помер - "кажись, в восемьдесят восьмом". Ан и не так все было, а на шесть лет раньше. Долгонько не был в областном центре старый лесник…
Еще Антон не раз вспоминал странный разговор Кирилы Кирилыча с Платоном. Говорили они так, словно раньше не раз встречались, и были у них какие-то старые счеты. Спросить у старичка напрямую Антон так и не решился, и без того лесник был сам не свой, а теперь узнать не представлялось возможности. Поэтому осталось, как в рассказе Джека Лондона "Тропой ложных солнц" - кусок жизни. Антон очень любил этот рассказ еще со школьных лет и помнил наизусть много фрагментов, вроде этого: "Картина - частица жизни. Мы изображаем жизнь так, как мы ее видим. Скажем, ты, Чарли, идешь по тропе. Ночь. Перед тобой хижина. В окне свет. Одну-две секунды ты смотришь в окно. Увидел что-то и пошел дальше. Допустим, там человек, он пишет письмо. Ты увидел что-то без начала и конца. Ничего не происходило. А все-таки ты видел кусочек жизни. И вспомнишь его потом. У тебя в памяти осталась картина. Картина в раме окна".
Антон с трудом поднялся и, попыхивая самокруткой, немного походил вокруг стоянки. Заряженное ружье он прислонять к дереву не стал, держал в руках, а когда сидел у костра - на коленях. Встреча с медведем многому научила бывшего клоуна. А сколько таких медведей или других злобных тварей может встретиться им на пути? Включая, кстати, людей. У которых, в отличие от медведя, тоже может быть в руках оружие.
Фрэнсис снова заворочался.
- Чего бродишь? - спросил он вполголоса, чтобы не разбудить Ларису и ребенка.
- Устал сидеть.
- А мне вот не спится, - пожаловался камерунец. - Не могу на улице спать, и всё тут. Только задремлю и опять просыпаюсь.
- А в Африке ты спал в джунглях?
- Чего мне там делать? - удивился камерунец.
- Ну, у бабушки…
- Бабушка же не на дереве жила. У бабушки был вполне приличный домик. Даже машина была - "Форд Бронко". Если бы не вся эта ерунда вокруг, пригласил бы тебя в гости, сам бы посмотрел.
- Для начала, если бы вся эта ерунда не стряслась, мы бы с тобой не встретились, - заметил Антон.
- Это так, да. Но вдруг мы соберем дирижабль и полетим? До Камеруна ведь тоже можно долететь, разве нет?
- Скажи, Фрэнсис, ты серьезно веришь в Ларисину идею? - спросил Антон. - Вот честно - веришь?
- Знаешь, когда я учился пилотировать, то видел в аэропорту Орли подобные дирижабли. Это пластик, легкие металлы и прочий материал, который вряд ли и за тридцать лет испортится. В установку по производству водорода на солнечных батареях я тоже верю. Почему бы не попробовать? Здесь становится страшно, Антон, ты же сам видишь.
- Видеть-то я вижу… Я летать боюсь, - признался Антон, тяжело вздыхая.
- Это же дирижабль, а не "боинг", - ободряюще улыбнулся камерунец. - Чего тут бояться? Летит низко… Хотя низко это как раз опасно, нас могут обстрелять с земли. Просто так, из злобы и ненависти.
- А может, подумают, что это долгожданная помощь пришла.
- Тогда тем более обстреляют. Такие, как бандиты из Новой Сибири - запросто. По-моему, им очень нравится нынешняя ситуация.
- Значит, полетим высоко, - потерянно сказал Антон. - Эх, раньше перед полетом хотя бы напиться можно было. А сейчас ничего нет.
- Ты забыл, что газотурбинный двигатель работает на спирту, - подмигнув, напомнил Фрэнсис.
- Так спирта-то у нас и нет.
- Со спиртом разберемся. Главное - дирижабль. Если станет понятно, что он - вещь реальная, то и спирт раздобудем.
- Твои бы слова, да Богу в уши. Спи, завтра в походе будешь как сонная курица.
- Сплю, сплю, - проворчал камерунец, отвернулся от костра и почти сразу тихонько захрапел.
Антон так и просидел на часах до самого утра, пока не рассвело. Пристроил над углями котелок, налил воды, бросил сухих травок из полотняного мешочка - богородицыной, чабреца. Когда вода забулькала и над стоянкой поплыл аромат травяного чая, заворочался Фрэнсис.
- Ты что, всю ночь так сидел? - вытаращил он глаза на Антона.
- Не спалось, - пожал плечами тот.
- Ну ты даешь! И как же теперь пойдешь?
- Ножками, - сказал Антон. - Давайте чай пить. Буди Ларису.
- Как твои ребра?
- Получше. Я же говорил: отлежусь, и все будет в порядке.
- Не очень-то ты отлежался, брат, - с подозрением заметил камерунец, но донимать Антона не стал.
И правильно сделал, потому что помятые медведем ребра продолжали жутко болеть. За это Антон мстительно доел последний кусок медвежатины, оставшийся со вчера, и вырезал себе из орешника посох. В ожидании чаепития принялся украшать его затейливой резьбой, склонив голову набок и высунув язык от усердия.