На первом этаже сновали какие-то ошалелые студенты, которые, видимо, сбежали с лекций или же были изгнаны истеричным профессором, как мы. В автоматизированном буфете, как по заказу, работала только кофейная машина. А за высоким столиком, у светлого, с отключённым электронными жалюзями, окна стояла Лида и пила кофе из коричневой пластиковой чашки.
Меня точно парализовало.
Лида смотрела в окно и щурилась от солнечного света. Волосы её были распущены и падали на лицо. Она убрала прядь рукой, пригубила кофе и - обернулась.
Лида смотрела на меня несколько секунд, не говоря ни слова; она казалась испуганной, пластиковая чашка с кофе чуть не выскользнула у неё из руки.
- Ты здесь? - сказала она. - Но я только что написала… Я думала, ты на семинаре.
- Должен быть, да, - сказал я. - Но вот из-за этого…
Я повернулся, но не увидел Виктора - тот исчез, так быстро и незаметно, что я даже не заметил. Такая внезапная тактичность была совершенно для него не типична.
- Так странно, что ты… - начала Лида и неожиданно смутилась. - Ты получил моё сообщение?
- Ещё даже не успел прочитать, - сказал я.
Я встал рядом с ней, облокотившись о круглую столешницу. Столик покачнулся.
- Так ты что, прогуливаешь? - спросила Лида.
- Ну, не совсем, - ответил я. - По правде, нас с Виктором выставили с семинара. Причём ничего не делали такого - ну, Виктор мне новость одну показывал.
- Значит, ты теперь местный хулиган? - усмехнулась Лида.
- Да уж, - кисло сказал я.
- Вообще все последнее время на нервах, - сказала Лида; она приподняла чашку с кофе, поднесла её к губам, но через секунду снова поставила на стол.
Мы замолчали.
- Да, я же хотел кофе, - сказал я.
Кофе-машина мучительно долго перемалывала зёрна, издавая утробный вой, а потом затихла, будто её закоротило, и мой несваренный кофе застрял у неё в металлическом горле.
Я повернулся к Лиде.
Она почувствовала мой взгляд и виновато улыбнулась. Я раздражённо ударил по кофейному аппарату рукой и ещё раз нажал на длинную кнопку с надписью "Эспрессо". Машина гневно затряслась; послышался низкий нарастающий гул, как если бы в её недрах раскручивалась огромная турбина.
В этот момент в буфет ввалила целая толпа студентов.
Наверное, их отпустили раньше с лекции. Послышались недовольные крики, смех. За мной тут же выстроилась очередь. На несколько секунд я потерял Лиду из вида и, бросив свой кофе, стал проталкиваться к ней через внезапно образовавшуюся толпу, которая как нарочно обступила неработающий кофейный автомат.
Лиды не было.
Её недопитая пластиковая чашка стояла на столе - как какое-то осторожное невразумительное послание, которое я никак не мог понять. Я открыл свой суазор.
"Извини, - прочитал я, - я помню, я обещала. Но я пока ещё не готова".
Раздался звонок, извещающий о конце пары.
58
В тот день мне приснился длинный неестественно-яркий сон. Я видел, как огромный, похожий на перевёрнутую пирамиду корабль медленно заходит на орбиту Земли. Не было ни солнца, ни других звёзд, ни даже Луны. Пирамида выплывала из пронзительной темноты. На её неровном, покрытом трещинами и пробоинами корпусе ярко вспыхивали угрожающие красные огни. Гигантская тень от корабля проносилась по океанам и континентам.
Я перенёсся на Землю.
Начиналось затмение - похожий на пирамиду корабль заслонял собой солнечный свет. Через несколько секунд всё вокруг накрыла темнота.
Я был дома - в своём старом доме. Мать (во сне я не знал, что она умерла) помогала мне собраться в дорогу. Она заворачивала в пакет ненавистные мне эклеры с таким видом, словно ничего важнее в тот момент не существовало. Я улетал с Земли - надолго, возможно, на всю жизнь, - а она думала только о пирожных.
Мать быстро устала. К тому же у нее закончились пакеты. Эклеров было столько, что они уже не влезали в мою дорожную сумку. Я хотел остановить её, сказать, что мне всё это совершенно не нужно, что я не люблю эклеры, но почему-то молчал. В корзинке на столе ещё оставалось несколько пирожных. Мать измождённо вздохнула, налила чай в свою любимую, неровно склеенную чашку, села за стол и осуждающе посмотрела на меня.
- Не забывай… - начала она.
В этот момент вся комната зашаталась, как при землетрясении, лампы на потолке вспыхнули и погасли, и я упал, панически всплеснув руками, провалился в металлический грохот и разверзшуюся темноту. Когда я пришёл в себя, небо за окном было уже совершенно чёрным, а огромная перевёрнутая пирамида спустилась так низко, что её изъеденный корпус почти касался шпилей высотных зданий. Все лампы на потолке в нашей комнате лопнули, однако свет - неестественный, белый, как при химической реакции - исходил из самих стен.
Мать лежала под столом, застыв в конвульсиях - ноги судорожно согнуты в коленях, большой палец на правой руке зажат между зубами. Я отчётливо понимал, что уже слишком поздно, что у меня осталось лишь несколько секунд, несколько последних мгновений. Я наклонился к матери, чтобы проверить её пульс, и - меня поглотила темнота.
В те дни я встречался с ней постоянно.
Сколько раз я видел свою мать сидящей на скамейке на станции монорельса - повернувшись ко мне спиной, обижаясь на что-то, - или в вагоне, прикрывая лицо истрёпанным суазором, или в городе, быстро переходящей на другую сторону улицы под торопливые команды светофора "можно идти", "можно идти". Всякий раз, обознавшись, я на какое-то мгновение действительно верил, что она по-прежнему жива, что она здесь, в этом огромном и душном городе, и просто не желает больше меня видеть.
Я и не подозревал, что вокруг меня столько женщин, похожих на мать. Хотя, возможно, в действительности они совершенно не были на неё похожи.
Я так и встречал на улицах мать, пока однажды не встретил Лиду. И не смог её сразу узнать.
Был выходной. Я возвращался из города в общежитие. День клонился к концу; поднялся сильный ветер, от которого едва спасал стеклянный навес на станции.
На Лиде была яркая зелёная юбка, едва прикрывавшая колени, розовая кофта с короткими рукавами и маленькая, совсем не похожая на портфель сумка - в тон юбке, только темнее.
А ещё она была не одна.
Она стояла на открытой станции монорельса, повернувшись ко мне, как и мать, спиной. Вместе с ней был высокий парень, разодевшийся так, как будто они отправлялись на оперу или на торжественный приём. Парень рассказывал о чём-то, возбуждённо жестикулируя, а Лида смеялась в ответ - чуть склоняя голову и прикрывая ладонью рот, как бы стесняясь собственного смеха.
Я долгое время следил за ними, даже не подозревая, что это она. А потом Лида обернулась.
Я вздрогнул.
Она тоже заметила меня - глаза её сузились, а улыбка быстро сошла с лица. Лида сделала вид, что не узнала меня, и вновь повернулась к своему разодетому кавалеру.
Я спустился со станции, прошёл под эстакадой - послышался свист и ритмичный нарастающий лязг, а с высокого рельса над моей головой посыпалась принесённая ветром пыль, - и поднялся на остановку с противоположной стороны.
Лиды уже не было.
Я решил не возвращаться в общежитие и поехал на квартиру к матери, но, уже поднявшись на нужный этаж, вспомнил, что не взял с собой ключи.
Тогда я решил, что ждать чего-то от Лиды бессмысленно.
Я не раз слышал, что у неё кто-то есть, но в тот момент, на станции, когда она отвернулась от меня, всё вдруг стало понятно и ясно. Она просто не решалась сказать мне "нет" - вернее, говорила множество раз, но я отказывался слышать.
Поздно вечером я пошёл в кафе и заказал любимые пирожные матери. На улице было темно так же, как и в моём сне. Я пил из грубой фаянсовой чашки терпкий чай и давился невкусным эклером. На небе не было ни Венеры, ни даже заходящих на орбиту кораблей, которые раньше ярко вспыхивали над облаками, как падающие звёзды.
Я проглотил последний кусок пирожного и запил его горьким чаем.
57
Мы встретились с Лидой на следующий день.
Она сама позвонила мне и предложила то звёздное кафе, которое я когда-то выбрал для нашего первого свидания, однако в кафе мы так и не пошли - Лиде неожиданно расхотелось сидеть впотьмах, любуясь на иллюзорные звёзды.
Мы просто гуляли по аллее, где стояли похожие на газовые глобусы фонари.
Уже смеркалось, но ночное освещение ещё не включали. Лида снова надела старомодное коричневое платье. На плече у неё висела сумка, похожая на портфель.
Она не решалась начать разговор. Я тоже молчал. Лишь когда мы прошли мимо полдюжины фонарей, Лида спросила, не глядя на меня:
- Ты как? Как у тебя дела?
- Прихожу потихоньку в себя, - ответил я. - Да всё нормально на самом деле, - добавил я. - Всё по-прежнему.
- По-прежнему? - спросила Лида. - А ты ещё живешь в общежитии или…
- Честно говоря, я и сам пока не решил. Но из квартиры матери ехать до института около часа даже на скоростном монорельсе.
- Многие ведь так ездят.
- Да, - согласился я, - хотя… Всё же в общежитии удобнее. Да и к тому же…
- Понимаю, - перебила меня Лида. - Извини.
- За что?
Мы остановились.
- За всё.
Ветер развевал её волосы, длинные чёрные пряди падали ей на лицо, но она не обращала на это внимание. Я вдруг вспомнил, как мы прощались в тот день, рядом с общежитием, когда от холода ломило кости, а я был в одной лёгкой рубашке с расстёгнутым воротником. Я вспомнил тепло на своих губах.
- Знаешь, - начал я, - ты могла бы извиниться и по суазору. Я на самом деле всё понимаю. Это ты меня извини.
- Не надо, - Лида нахмурилась. - Ничего ты не понимаешь. Всё… сложно. Я просто просила дать мне немного времени, но… Вчера я видела тебя на станции.
Мы шли по аллее - рядом, как парочка, которая ждёт, когда спустятся сумерки, и загорятся призрачным светом похожие на планеты фонари.
- Я тоже тебя видел, - сказал я.
- Да, - сказала Лида.
- Скажи, - спросил я, когда мы проходили мимо пустой скамейки, - а этот забавный куб, проектор голограмм, у тебя сейчас с собой?
Лида покачала головой.
- Нет. Я по ходу всё-таки его потеряла. Или, может, дома где-нибудь завалился. Но найти так и не смогла. А что? - Она улыбнулась. - Хотел бы посмотреть?
- Не знаю, - ответил я. - Наверное. Это было так красиво. В тот вечер, помнишь?
- Сейчас в любом случае ещё слишком светло.
- А не хочешь вернуться в кафе? Посидели бы вы, выпили кофе.
- Нет, извини. Погода хорошая, вечер приятный. Давай просто пройдёмся.
Мне казалось, что до станции монорельса остаётся лишь несколько шагов.
- Ветер вот только… - сказал я.
- На самом деле я хотела поговорить, - добавила Лида с таким видом, как если бы в кафе нам пришлось бы сидеть в вынужденном молчании, наблюдая за тем, как плывут в темноте фальшивые звёзды.
- Да… - начал я и осёкся; я вдруг взял Лиду за руку, и она остановилась, испуганно взглянув на меня. - Я же и так всё понимаю. Если ты просто хотела объяснить…
- Ничего ты не понимаешь, - повторила Лида.
Ветер снова разметал её волосы. Я держал её за руку.
- Тогда объясни, - сказал я.
Лида смотрела прямо перед собой и не говорила ни слова. Кто-то проходил мимо нас; вдалеке, над редкими деревьями, летел навстречу ветру электрический поезд; загорались, вздрагивая и моргая, как от перепадов напряжения, первые уличные фонари.
- Объясни, - повторил я.
Лида подняла на меня глаза и тут же отвернулась, закусив нижнюю губу. Её кисть в моей руке напряглась.
- Отпусти, - сказала она.
Я отпустил.
Встречный ветер ослаб - или просто переводил дыхание. Лида поправила спутавшиеся волосы и сделала несколько шагов вперёд, к очередной пустующей скамейке.
Потом остановилась, посмотрела на меня.
- Ты идёшь?
- А куда мы идём, Лида? - спросил я, не двигаясь с места.
- Ты идёшь? - повторила она. - Со мной?
И сама взяла меня за руку.
- Ты меня извини, - вновь начала она. - Я так запуталась. Я… Я понимаю, что для тебя сейчас очень тяжёлое время. На самом деле - для всех нас. Кто знает, быть может, уже завтра…
Она смотрела через вздрагивающие на ветру ветви на серое вечернее небо, словно ожидала увидеть там огни заходящих на орбиту кораблей.
- Кто был тот парень? - спросил я и тут же сказал сам: - Знаешь, я чувствую себя таким кретином…
- Мы встречались, - перебила меня Лида.
- Встречались? - спросил я. - А сейчас? Вчера мне показалось…
- Но сейчас уже не вчера! - сказала Лида. - На самом деле мы уже очень давно знакомы…
- Да, а Витя ведь говорил мне…
- Мы… - продолжала Лида. - На самом деле у нас сложные отношения. Мы расставились на время, а потом… - Она замолчала на несколько секунд, решая, что сказать. - А потом мы расстались снова.
Руки у меня вспотели.
- Знаешь, чего я сейчас больше всего боюсь? - сказал я.
- Чего? - спросила Лида.
- Того, что ты опять исчезнешь, - сказал я. - На несколько дней, на неделю, на месяц. Даже в соцветии ничего не будешь писать. А потом я как-нибудь встречу тебя на улице и…
- Я не исчезну, - сказала Лида, но тут же отвернулась и вновь посмотрела на вечернее небо.
- Я тебе не верю, - сказал я.
Она вздрогнула, как от удара током, глаза её блеснули, губы сжались, но потом лицо её неожиданно смягчилось, она прижалась ко мне, обняла за плечи.
- Что ты… - пробормотал я.
- Помолчи, - сказала она.
Мы стояли так долго, пока на аллее не зажглись все фонари. Я все ещё чувствовал тепло на губах, но не решался её поцеловать - я был уверен, что она исчезнет в тот самый миг, когда губы наши соприкоснутся.
- Давай сходим куда-нибудь, - сказал я.
- Сейчас?
- Необязательно сейчас. Можно завтра. Когда ты выберешь. Сходим как парень и девушка.
- А куда? - спросила она.
Лида прижалась ко мне щекой, и её дыхание щекотало мне шею.
- Космический театр? - сказал я.
- Звёзды и любовь? - Я почувствовал, как она улыбается. - Или как там это было? Можно, правда… там, по-моему, уже не идёт ничего интересного.
- Солнечное затмение больше не показывают? - спросил я.
- Не показывают, - сказала она.
- Ну, тогда мы могли бы…
- А помнишь, мы как-то ездили к реке? - сказала Лида. - Куда-то далеко, ночью. Ты ещё взял напрокат такую огромную машину… Я подумала, мы могли бы…
Лида подняла голову. Глаза у неё влажно блестели. Она хотела ещё что-то сказать, но слова застыли у неё на губах. Неожиданный порыв ветра разметал её волосы. Говорить больше было не нужно. Я склонился над ней и…
56
Идеальная тьма медленно затягивала яркое дневное солнце.
Я представлял, как тень от Луны мчится по далёким пригородам и скоростным автострадам, а солнце тем временем превращается в изогнутый полумесяц, вспыхивает и скрывается в темноте. И на небе, потускневшем, погасшем, как экран с покрытием из жидких кристаллов, остаётся только пугающий чёрный диск, охваченный тающим пламенем - короной из последнего солнечного огня.
Я снова проснулся в темноте.
Солнечный нимб погас, и сумерки сменила вечная мёртвая ночь. Как будто всё вокруг перестаёт существовать, когда нет отражённого света - когда ты не можешь доверять собственным глазам.
Я долго лежал на кровати, неподвижно глядя в чёрный потолок. Я помнил солнечное затмение так явственно, словно был в космическом театре только вчера; я чувствовал поцелуй Лиды на своих губах. Сколько я на самом деле нахожусь в этой тюрьме? Два года? Они могут говорить что угодно, они, наверное, даже сведут меня когда-нибудь с ума своими рассказами, пытками и бессмысленными допросами, но память кожи обмануть они не в силах.
Я провёл рукой по губам.
Привычно шипел воздуховод над кроватью, выдыхая холодные струи воздуха с запахом хлора, но утробного машинного гула не слышалось - как и призрачных голосов.
О чём они тогда говорили? Название камеры, Д2. Кто-то с Ахилла. Кто-то такой же, как я.
Лидия?
Я несколько раз моргнул и потёр рукой глаза.
Единственное, что я видел - это горящий красный глазок камеры наблюдения, однако тьма меня уже не пугала, я привык к ней, как привыкает ослепший доверять другим органам чувств.
Я медленно поднялся, шагнул в темноту, разведя в разные стороны руками - как акробат, балансирующий на канате. До двери было ровно восемь шагов. Немигающий глаз камеры наблюдения смотрел в пустоту. Я вдруг вспомнил, как кто-то (наверное, Виктор) рассказывал мне, что у некоторых панорамных камер есть слепое пятно - слишком маленькое, чтобы можно было незаметно прокрасться по коридору или зайти в какую-нибудь тайную дверь, но вполне достаточное, если нужно всего лишь укрыться от чьих-то глаз.
Поможет ли мне это?
Я мог бы спрятаться в этом слепом пятне, и когда девушка, называющая себя Таис, не увидит меня на своих мониторах и зайдёт сюда, сжимая в руках пульт управления светом, я набросился бы на неё сзади, отобрал бы её оружие и… И тот мужчина, с которым она как-то спорила в моей камере, нажал бы свою кнопку, и через секунду я бы уже лежал без чувств.
Я расстегнул куртку и провёл рукой по правому плечу.
Воспаление на коже сошло, имплантат давно уже не активировали, и я едва смог нащупать небольшую припухлость над трицепсом. Имплантат зашили неглубоко, и, когда я с силой давил на плотную опухоль под кожей, то чувствовал, как вшитое в руку устройство неприятно перекатывался под пальцами. Мне нужно было обязательно вытащить его, но разодрать кожу пальцами я не мог.
Я глубоко вздохнул, изогнул шею и, как можно выше задрав правую руку, вцепился зубами в плечо.
В тот же момент в комнате зажёгся свет.
- Отойдите от двери! - послышался резонирующий металлический голос.
Слепого пятна нет.
- Лида? - крикнул я и тут же поправился: - Таис? Это ты? Зачем тебе этот модулятор? Ты не можешь говорить без него?
- Какой ещё модулятор? - возмутился голос.
- Что значит, какой? Таис, ты опять…
- Отойдите от двери! - рявкнул, позвякивая, неживой голос.
Я подчинился.
- Настало время кормления, - сказал я, усмехнувшись, и сел на постель.
Голос молчал. Я пытался сообразить, поможет ли мне как-нибудь пустая упаковка от пакета с суспензией. Впрочем, если за мной наблюдают круглые сутки, и у камеры нет слепого пятна, то я никак не смогу незаметно вытащить имплантат.
- Еды сегодня не будет? - спросил я.
Голос проскрежетал что-то нечленораздельное - кто-то пытался прочистить горло, встав у микрофона, - и через несколько секунд из люка в двери вылетел белый пакет. Грузный паёк шлёпнулся неподалёку от меня, клеёные стенки пакета не выдержали, и суспензия потекла из надорванных швов, расплываясь жирным пятном на полу.
- Да что же вы делаете?! - крикнул я и бросился к пакету.
Вытекло не так много, однако пакет потерял герметичность, и белесая жидкость сочилась из него, стекая по моим рукам. Я надорвал края пакета снизу и стал жадно пить, запрокинув голову.
Под потолком вновь раздался звон.
- Лидия, - произнёс искажённый модулятором голос.