Вскоре мы оказались в согнутом, как парабола, коридоре - ещё более узком, чем пассажирская капсула с клетками, - и мужчина в комбинезоне пролетел его, не останавливаясь, и нырнул в открытый люк. Оказалось, что командный отсек от пассажирского отделяла лишь пара метров.
- Ну что ж, - сказал мужчина, зависнув над креслами нейротерминалов. - Вот и ваши рабочие места. Своё задание вы хорошо знаете, ведь так?
Мои сокурсники беспомощно озирались по сторонам, сгрудившись вокруг открытого люка. Виктор был ещё в коридоре и держался одной рукой за край проёма с таким видом, словно боялся, что в любой момент может провалиться вниз - на самое дно пассажирского отсека, к выпуклому люку. Я же обхватил руками ближайшее ко мне операторское кресло.
- Люди! - крикнул мужчина. - Ну же! Поговорите со мной! Что вы как зомби? Всё понятно с заданием?
- Понятно, - неуверенно сказал я. - Только ещё мы не знаем свои роли.
- А, - улыбнулся мужчина. - Это самое интересное.
Он вытащил из кармана потрёпанный суазор и протянул его мне экраном вперёд.
- Ну же, - сказал мужчина. - Коснись рукой.
Я приложил к экрану кисть, тот на мгновение закрасился чёрным, а потом на нём появилась яркая надпись - "Второй пилот".
- Ох! - рассмеялся мужчина. - Какой быстрый карьерный рост! Кто следующий?
Он заставил всех прикоснуться к суазору, и генератор случайных чисел выдал каждому по новой должности.
- Вот, собственно, и всё, - сказал мужчина. - Все терминалы, - он качнул рукой с вытянутым указательным пальцем, - автоматически настроятся, когда вы к ним подключитесь. Так что выбирайте любой.
Он снова подмигнул мне, улыбнувшись.
- Ты, я смотрю, уже выбрал.
Я ничего не ответил и стал залезать в кресло.
- Что ж, - сказал мужчина. - Я вас оставляю.
- Но как же? - спросил Виктор, который, наконец-то, забрался в отсек. - Мне казалось нас будут… контролировать.
- Здесь ведь всего шесть кресел, - сказал мужчина, и на лице Виктора отразился неподдельный ужас. - Да не бойтесь вы! - рассмеялся мужчина. - Устроить крушение у вас не получится, корабль контролируется операторами с Земли, так что… вас подстрахуют.
Все начали устраиваться в креслах.
Мужчина как-то незаметно выскользнул из отсека - ещё секунду назад он был здесь и следил за тем, как мы подключаемся к терминалам, а потом исчез, даже не попрощавшись. Я снова почувствовал, как тело моё сжимает холодными тисками от страха.
Я уже лежал в кресле. Виктор что-то бурчал рядом, ерзая и оттягивая воротник комбинезона, но я не слушал. Кнопки на моём терминале загорелись, я вздохнул и - провалился в пустоту.
42
Я мог бы, наверное, сказать, что это был самый жуткий кошмар за всю мою жизнь, но только после кошмара ты просыпаешься, и сон, каким бы страшным он ни был, быстро тускнеет в памяти, но тогда, даже после того, как Аэропа приземлилась, и меня отправили домой, я не был уверен, что действительно вернулся.
Сам сеанс почти не отличался от тех лабораторных, которые мы проходили ещё с третьего курса - да и задание по управлению маневровыми двигателями я выполнял десятки раз, - однако что-то в нейросети изменилось. С самого начала, в приступе паники выполняя знакомые команды, захлёбываясь в сводящей с ума пустоте, я чувствовал вокруг себя чьё-то присутствие - как будто другое сознание переплеталось с моим.
Лида.
Она была там, в той невозможной чудовищной тьме, которая меня окружала. Она жила в каждом моём помысле, в каждом движении мысли, словно мы расстались именно из-за того, что я потерял её в нейросети.
И теперь она возвращалась.
Но вместо радости, вместо предвкушения встречи после разлуки я испытывал лишь пронзительный неподконтрольный страх - что-то чужое, непонятное, невозможное физически, что-то, чего не должно было появиться в нейросети, вторгалось в моё сознание.
Вместе с Лидой появились и звёзды - они кружились в бешеном вихре, как изображение из голографического проектора, изображая движение галактик. Я сам стал частью этого вихря, одной из тусклых тающих песчинок - меня уносило куда-то, затягивало в звёздный водоворот, но в то же время я был неподвижен, я понимал, что в сети не существует движения, что в этом мнимом хаосе нет ничего, кроме меня.
И мои собственные мысли наполняли окружавшую меня пустоту.
Я видел Венеру, неотличимую от звезды. Я видел, как Патрокл, свет которого будет существовать ещё миллиарды лет, заходит на земную орбиту. А потом я приблизился к одной из звёзд, и звезда эта оказалась Солнцем. Оно было таким ярким, что сожгло облекавшую меня темноту, наполнив её солнечным ветром. В его огненной короне вспыхивали протуберанцы - коронарные выбросы, всплески горячего газа - результат непрекращающейся химической реакции звёзд, рождающей свет и уничтожающей последние островки тьмы. Но потом чёрная тень застила солнце. Началось затмение, которое я видел в тринадцатый раз. Звезда превратилась в сверкающий полумесяц и вскоре исчезла совсем, а передо мной остался лишь чёрный шар, окутанный умирающим светом.
Меня вывели из нейросеанса электрошоком.
Я даже не понял, что произошло - я тонул в пустоте, и вдруг оказался в неудобном высоком кресле. Меня трясло, и я никак не мог остановить эту дрожь. Кто-то положил мне руку на плечо.
- Ты как? - послышался знакомый голос. - Скажи что-нибудь!
Я хотел ответить, но вместо этого лишь нечленораздельно промычал, утратив способность говорить.
- Так, понятно…
Мне посветили в глаза.
- Назови своё имя, - сказал голос.
Свет пропал, и я ошалело заморгал глазами.
- Имя своё назови, - повторил голос.
- Алексей, - сказал я.
- Были уже случаи позднего выхода, Алексей?
- Были. Вернее… - Я сглотнул, говорить всё ещё было тяжело, - был однажды, один раз.
Мужчина с седыми висками покачал головой.
- Нам пришлось… - начал он. - В противном случае, ты…
После приземления Аэропы меня переодели в неудобный белый халат и положили в медицинское отделение - в пустую и неуютную комнату, пропахшую пылью. Узкая больничная койка, на которой я лежал, была затянута плёнкой, а с потолка лился яркий свет. На моё правое плечо надели тугой манжет, из которого тянулись толстые провода к неказистому, похожему на древнюю вычислительную машину устройству.
Я пролежал так час или несколько минут - ощущение времени ещё не до конца вернулось ко мне. В мою палату никто не заходил - меня просто закрыли в пустой комнате, подключив к издающему низкий раздражающий гул устройству.
Я чувствовал, что теряю сознание.
Потолочный свет обжигал глаза, а манжет сильно сдавливал руку. Я всё ещё чувствовал её присутствие - она как будто стояла рядом с моей кроватью и смотрела на меня с укоризной, не говоря ни слова.
Я стащил с руки манжет, и надсадный гул прекратился. Просто лежать больше не было сил. Я скинул с кровати босые ноги и тут же непроизвольно отдёрнул их, точно обжёгшись - металлический пол был промёрзшим, как в морозильной камере. Я вздохнул, приподнялся на кровати - руки всё ещё тряслись после электрошока - и встал на ноги.
Холод немного привёл меня в чувство. Я сделал несколько шагов по направлению к двери и оглянулся - манжет на толстых проводах, наверное, свалился с кровати, когда я вставал, и теперь лежал на полу, рядом с замолкшей вычислительной машиной. Я не сомневался, что кто-то всё время следит за мной, хотя меня и заперли в этом отсеке одного, как в камере заключения. Свет на потолке мигнул - или мне так показалось.
Я открыл дверь.
И тут же в глаза мне ударил свет, лишил меня опоры, равновесия, вновь вернул в пустоту, пронизывающую каждую клеточку моего тела.
Затмение закончилось, со светила сошла тень торопливой Луны, и я упал навстречу пронзительному солнечному ветру.
41
К моей неловкой попытке побега из медицинского отделения отнеслись с юмором и решили, что я уже окончательно пришёл в себя. Меня отвезли к раздевалке, где я несколько минут пытался найти свой шкафчик.
Получив, наконец, свои вещи, я сразу раскрыл суазор.
На всплывшем экране с извещениями было несколько пропущенных сообщений от Виктора, но меня это тогда не интересовало. Я открыл список контактов, выбрал Лиду, коснулся пальцем её старой фотографии из институтского соцветия и нажал на большую зелёную кнопку "Позвонить".
Она не ответила.
Я набрал номер снова, а потом ещё и ещё. Во время последнего звонка вместо напряжённых долгих гудков я услышал лишь неприятный синтетический голос:
"Абонент не в сети".
Я бросил суазор на пол, сел на скамейку у шкафчика и закрыл руками лицо. Меня всё ещё трясло, но плакать я не мог. Она была здесь, рядом, во мне, но почему-то не отвечала. Суазор у моих ног задрожал, издавая сердитое отрывистое жужжание.
Я поднял его с пола.
"Ну, где ты?" - писал Виктор. - "Что с тобой вообще?"
Я не ответил. Вместо этого я открыл карточку Лиды и набрал сообщение:
"Нам нужно встретиться. Или хотя бы поговорить. Я очень тебя прошу. Прости меня за всё".
Я отправил это нервное послание, и мне немного полегчало. Я стал переодеваться. На выходе из раздевалки меня уже ждал человек в невыразительной серой робе.
В город меня отправили на рейсовом автобусе, где я сидел один, как прокажённый, точно меня изо всех сил старались изолировать от остальных. На следующий день, в институте, я узнал, что произошедшее на Аэропе отправили на рассмотрение в учебную часть, и стоит вопрос о моём исключении "по состоянию здоровья".
Виктор честно пытался меня поддержать.
Он убеждал меня, что таких случаев за историю института было множество, и что за ошибки, как он выразился, на первом практическом занятии никого не будут исключать. Я не верил ему, хотя и был благодарен за поддержку. После занятий я не вернулся в общежитие, а поехал на квартиру матери, куда не заходил уже год.
Всё было в пыли.
Кровать в своей старой комнате я во время последнего визита накрыл прозрачной плёнкой, однако остальную мебель не трогал, и всё вокруг - хлопья пыли на полу, песчинки, витавшие в воздухе, запах прелости и духоты - напоминало мне о том, что здесь умерла моя мать.
Я сорвал плёнку и повалился на кровать - в обуви, не раздеваясь. Я тогда не сомневался, что меня исключат - вернее, переведут на какое-нибудь скучное и бесперспективное отделение, где я никогда больше не увижу терминалы нейроинтерфейса, - однако меня это уже не волновало.
Я был всё ещё там, в сети.
Лида так и не ответила на моё сообщение, я больше не стал ей писать, но по-прежнему чувствовал её присутствие - она смотрела на меня молча, с укоризной, а её зелёные глаза были уставшими и печальными.
Суазор завибрировал в моём кармане. Это снова был Виктор. Он беспокоился, но я не хотел отвечать.
Я бросил суазор на пол и уткнулся лицом в подушку.
Лида.
Я чувствовал, что жизнь моя сломана, что всё вокруг разрушается, превращаясь в пыль, которая плывёт в подсвеченном вечерним солнцем воздухе. Когда-то я думал, что хочу увидеть другие планеты, улететь с Земли, но в действительности хотел лишь избавиться от вечно больной матери, и теперь, когда она умерла…
Я заплакал.
У меня никого не оставалось. И сеть уничтожила меня. Я сам впервые увидел самого себя - то, что во мне было сокрыто, - когда подключился к нейроинтерфейсу на Аэропе. Мне нужна была только она, а вовсе не звёзды. Она навсегда останется со мной, и в то же время будет так невыносимо далеко.
И ничего уже нельзя было исправить.
Я чувствовал себя так, словно жизнь моя закончится через несколько дней - я провалюсь в пронзительный хаос нейросети, в хаос из фальшивых звёзд, скрывающих за собой пустоту и вечное одиночество.
Я так и заснул - в одежде, уткнувшись в подушку лицом. Я боялся, что во сне вновь окажусь в нейросети, снова испытаю тот необъяснимый ужас, который едва не лишил меня рассудка, однако мне ничего не приснилось.
Утром на экране суазора светилось напоминание о новом сообщении.
Голова у меня раскалывалась от боли, а горло воспалилось. В комнате было нечем дышать - я не включил на ночь кондиционер, не открыл окно, - и почти весь воздух в тесной квартире вышел, оставив лишь пыль и запах старых, никому не нужных вещей.
Однако первое, что я сделал - это поднял с пола суазор и прочитал:
"Я не хотела отвечать, но всё-таки отвечу. Я не обижена на тебя. Смысл обижаться, когда прошло уже столько времени. Но зачем нам встречаться? О чём ещё ты хочешь поговорить? У меня - своя жизнь, у тебя - своя. Пусть всё так и будет".
Я был рад даже такому ответу.
Я набрал её номер.
Раздались гудки.
Я был уверен, что она не ответит, но она ответила. Гудки смолкли, и несколько секунд стояла напряжённая тишина - я даже слышал её дыхание, - а потом, вздохнув, она произнесла…
40
Я не мог заставить себя пошевелиться. У меня даже не получалось сделать глубокий вздох. Я был уверен, что с правого плеча содрана кожа и боялся коснуться этой открытой пульсирующей раны.
Синтетическая ткань неприятно липла к телу.
Я лежал в темноте, о которой мечтал, одурев от постоянного света, но теперь темнота напоминала мне зияющую пустоту нейросеанса, когда вокруг тебя нет ничего, и в то же время есть всё, о чём ты только можешь помыслить.
Красный глазок камеры тускло горел где-то вдали, и этот тонущая во мраке песчинка света была единственным, что как-то связывало меня с реальностью, не позволяло мне сгинуть в обступающей меня темноте.
Я думал, что умираю.
То, что они сделали со мной - эта инъекция или разряд, который выстрелил имплантат в правом плече - оказалось слишком сильным и едва меня не убило. Кто-то не рассчитал напряжение или дозу, и теперь мне уже не восстановить сил. Быть может, они даже сделали это специально - как эвтаназию для неизлечимо больных. Я был почти благодарен им за это. Наверное, именно поэтому они выключили свет. Всё, что мне оставалось - лишь перестать держаться за угасающий огонёк вдали и закрыть глаза.
Но потом дыхание восстановилось. Я даже смог приподняться на кровати и коснулся кожи на правом плече. Никакой раны не было. Боль стихала.
Послышался сухой электрический треск, и стены моей камеры стали медленно наливаться светом.
39
Спустя несколько дней меня вызвали в учебную часть и предложили пройти задание второго пилота ещё раз, на тренажёре. Я всерьёз думал о том, чтобы отказаться. Мне дали время на решение, и тут вмешался Виктор.
- Я тебя вообще не понимаю! - сказал он. - Сколько раз мы это делали! Это же обычная лаба, не более.
- Боюсь, не такая обычная… теперь, - сказал я.
- А что изменилось?
Виктор действительно не понимал. Я не рассказал ему о том, что произошло на Аэропе - я просто не мог рассказать.
- Я не знаю, - сказал я. - Просто я уже не уверен, что… мне это нужно.
Виктор уставился на меня, как на умалишённого.
- Чего ты вообще боишься? - спросил он.
Я долго не мог признаться, что боялся в действительности лишь самого себя - своего отражения в нейросети, своих собственных мыслей.
Я уже начал готовиться к переводу - собрал в общежитии вещи и свалил их в картонную коробку, даже выбрал себе отделение на факультете нейродинамики, куда собирался перейти. Однако, когда я написал об этом Лиде, от неё пришёл простой и безжалостный ответ:
"Поздно".
Мне было так тяжело и одиноко, что я пошёл на пересдачу, наверное, желая лишь вновь встретиться с ней в нейросети. Но не увидел ничего, кроме вспыхнувшей передо мной, как вереница кодовых сигналов, последовательности управляющих команд. Хаос уступил место порядку, всё неожиданно стало обыденно и просто. Лида ушла, а я во время своего внеурочного испытания показал лучший на курсе результат.
Перевод больше не требовался, на нейродинамике меня никто не ждал, и я распаковал сваленные в коробку вещи. Виктор предложил отметить это и заявился ко мне вечером в общежитие с очередным ящиком мыльного пива.
Мы пили из горла, усевшись на кровать.
Виктор всё время болтал, рассказывал о том, как мотался в последние выходные в дремучую область вместе с Анной, а я никак не мог понять, что именно мы празднуем.
Это было похоже на поминки.
- Слышал, кстати, что говорят о последнем выпуске - о тех, кто недавно закончил? - спросил после третьей бутылки Виктор.
Я не слышал.
- Трудоустройство - меньше половины! - объявил Виктор с непонятным самодовольством. - Это несколько… подпортит статистику института.
- Звучит не слишком обнадёживающе, - заметил я.
- Ну уж, извини, - Виктор поставил бутылку на пол; она явно мешала ему жестикулировать. - Что есть, то есть.
- Я не понял, - сказал я, - ты намекаешь на то, что учиться надо лучше или как?
Виктор рассмеялся.
- Да я и сам не знаю, на что намекаю, - сказал он.
- Может, мне и правда стоило перевестись, - пошутил я. - Уж лучше сидеть где-нибудь в кубикуле, чем быть безработным.
Я поднял бутылку, предлагая тост, но Виктор замахал рукой.
- Ну уж нет, - сказал он. - За это я пить не буду. После всего этого… маразма и конкурса - ты конкурс-то хоть приёмный вспомни, это же был ад! - оказаться в каком-нибудь вшивом офисе… Это уж точно не для меня.
- Тогда выпьем за то, чтобы лучше учиться, - согласился я.
- Ага! - подхватил Виктор.
Он был уже заметно пьян, и даже расплескал своё пиво, когда ударил по моей бутылке.
- Знаешь что, - сказал я, - у меня тоже созрел новый тост.
- А? - моргнул глазами Виктор.
- За то, чтобы закончилась война, - сказал я, поднимаясь.
Мы выпили.
Виктор ушёл уже ближе к полуночи, оставив после себя кучу пустых бутылок и головную боль, которая быстро сменила хмельной задор.
На следующее утро я едва заставил себя встать с постели, и на первой лекции с трудом боролся со сном, не сразу разобрав, что новый лектор, подменявший тогда заболевшего профессора, начал, вопреки негласной цензуре, говорить о войне:
- Лично я считаю преступлением, - говорил он, - да, да, именно преступлением, что от нас до сих пор скрывают реальную ситуацию на Венере. При этом известно то, что идут бои, и даже атакуются обычные гражданские корабли, грузовые суда, пассажирские лайнеры…
- Чего это он? - шепнул я Виктору.
- Видимо, тоже тяжёлое утро, - сказал Виктор. - Про пассажирские лайнеры - это что-то новое…
- То, что произошло на Венере, - продолжал лектор, - это трагедия, масштабы которой мы до сих… не понимаем. Я лично не сомневаюсь, что ответ последует, и этот ответ…
- А я лично не сомневаюсь, что он не будет больше читать у нас лекции, - хихикнул Виктор.
Я кивнул головой.
Молодой преподаватель, наконец, вспомнил о теме своей лекции, и мне уже ничто не мешало спать.
Следующим по расписанию был нейроинтерфейс.