- За запах не сердись, а насчет остального... ты же меня знаешь, я способен контролировать опьянение.
- Возможно, напрасно.
- Думаешь? Мне подобное в голову не приходило. Надо как-нибудь попробовать нажраться всерьез.
Ливия фыркнула, изящно прикрыв рот ладонью, как подобает благовоспитанной матроне, хотя она и не была матерью фамилии. Костоправ снял сандалии и стянул тунику через голову.
- Ты еще помнишь тот танец, с ножами?
- Хочешь, чтобы я станцевала? - спросила Ливия.
Алатрион кивнул.
- Музыки нет.
- Не беда, я ее воображу.
Ливия усмехнулась и расстегнула поясок.
Ганник с трудом разлепил веки и тут же вновь зажмурился: маленькое окно выходило на восток, и поднимающееся солнце, едва его лучи нащупали себе дорожку, ворвалось в комнату, резанув галла по глазам. Некоторое время он щурился, привыкая, но наконец, открыл глаза. Галл лежал на кровати одетый, только без сандалий. Голова трещала, как будто по ней били молотом. С трудом повернувшись на бок, он учуял кислый резкий запах, идущий откуда-то снизу. На полу возле изголовья стоял глиняный ночной горшок. Приподнявшись на локтях, Ганник заглянул внутрь.
- Не помню, как блевал, - язык приходилось ворочать с невероятным усилием.
- А что помнишь?
Галл повернул голову на голос. Аппий сидел на полу, на тюфяке в углу комнаты, и не глядя на галла, писал что-то на двойной восковой дощечке.
- Меня помнишь?
- Тебя помню...
- Хорошо.
- ...как пили помню. Как здесь очутились... не помню. Мы где, почтенный Аппий?
- У меня дома.
- Где?
- В моей комнате. В инсуле. Я притащил тебя сюда и положил на кровать.
- А как же таверна?..
- К воронам таверну. Воздух там какой-то спертый, опять же, отхожее место через улицу воняет.
- Ты деньги-то забрал назад?
- Какие?
- Ну... те, что ты заплатил. За меня.
- И это помнишь? Очень хорошо. Амнезию диагностировать не будем.
- Амне... что не будем делать?
- Амнезия. Это по-гречески. Беспамятство. Я сказал, что распознавать в тебе беспамятство не будем. Скорее уж во мне. Деньги-то я, по правде сказать, забыл.
- Вообще-то я не жалуюсь на память и долги не забываю.
- Не сказал бы, что это дурное качество, - согласился костоправ.
- Почему на кровати я? Тут же у тебя всего одна кровать.
- Потому что блевать сверху вниз гораздо ловчее.
- А-а.
Галл осмотрелся, насколько позволяла подвижность затекшей шеи. Комната небольшая и крайне бедно обставлена. Из мебели только кровать. Ни стульев, ни стола, ни сундука для вещей здесь не обнаруживалось. Штукатурка на стенах кое-где облупилась, обнажая кирпич. Пожалуй, самой примечательной деталью интерьера были бесчисленные автографы предыдущих съемщиков. Сакральная фраза "Здесь жил..." встречалась столь часто, что на стенах уже не осталось живого места.
На окне сидел большой серый кот и таращил зеленые глаза на похмельного галла. Ганник устроил коту гляделки, но тому подобное занятие не понравилось, и он мягко, совершенно бесшумно спрыгнул на грязный пол.
- Не топай, зараза, - поморщился Ганник.
Кот, более не удостоив галла взглядом, подошел к горшку, понюхал его, после чего, распушив хвост, гордо удалился из комнаты через чуть приоткрытую дверь. Щелка была невелика, и коту пришлось протискиваться, растеряв во время этого процесса всю свою царственную важность.
Комнату с севера на юг вальяжно пересекал рыжий таракан.
- Зато здесь нет мышей, - философски заметил Алатрион.
Он аккуратно сложил половинки вощаной дощечки, убрал стило в кожаный футляр и протянул Ганнику кружку с белой жидкостью.
- Вот, выпей. Полегчает.
- Что это?
- Молоко. Помогает при похмелье
Ганник отпил. Молоко было козьим.
- Где ты его взял?
- Купил. Пей, не отвлекайся.
Ганник выпил все до дна и вернул кружку.
- Чем ты собираешься заняться? - спросил Алатрион.
Галл потер ладонями виски.
- Работу буду искать.
- Какую?
- Ну... Что я умею... Бошки проламывать. Телохранителем или вышибалой.
- Я так понял, что тебя здесь никто не знает, а рекомендовать некому. Как ты собираешься убедить работодателя платить и довериться незнакомцу?
- Как обычно. Выкину его человека. Вот он меня и возьмет. Хотя бы хозяин вчерашней таверны, к примеру.
- Интересный способ.
- Все так делают, кто ищет подобной работы.
- Никогда об этом не слышал.
Костоправ замолчал, покусывая губу и явно что-то обдумывая.
- Все-таки, зачем ты приехал в Рим?
Ганник не ответил.
- Ты ведь, не охранителем собираешься наниматься, а скорее, наоборот. Как в прежнее время.
- Это уж, как доведется...
Повисла продолжительная пауза, в течение которой Алатрион пристально смотрел галлу прямо в глаза. Ганник не выдерживал его взгляд, в висках застучало еще сильнее, какая-то неведомая сила вынуждала его вывернуться наизнанку перед этим, совсем незнакомым, в сущности, человеком. Раскрыть душу, всю, до самых темных ее уголков... Лицо галла побелело, лоб покрылся испариной. Даже отвернувшись в сторону, не видя Аппия, Ганник всем нутром чувствовал, как его жжет пристальный, какой-то... не людской взгляд костоправа. Его, как котенка подняли за шкирку, повертели из стороны в сторону, встряхнули, взвесили, измерили. Галл нашел в себе силы посмотреть костоправу в лицо. С глазами Аппия происходило что-то страшное: зрачки чудовищно расширились, исчезла радужка и белки. Ганник отшатнулся, как от пламени костра, внезапно опалившего лицо. Морок исчез, так же внезапно, как появился.
"Кто ты такой?", - Ганник с силой сжал ладонями виски, пытаясь унять кузнечный молот, гудевший внутри головы.
- Я человек. Из плоти и крови, - сказал костоправ.
"Он что, мысли мои читает?"
- Знаешь, что? - неожиданно заявил Алатрион, - давай-ка я найму тебя своим телохранителем.
Глаза Ганника полезли на лоб.
- Ты? Меня? Зачем? Ты же сам...
- Сам, сам. Сусам. Ты уже разок спину мне прикрыл. Чего бы и дальше этим славным делом не заняться? За деньги, разумеется. Ты же видел, что скупость к моим особенностям не относится.
- Деньги - пыль, - пробормотал Ганник, пытающийся осмыслить происходящее.
- Ну да. Философское утверждение. Многие сочли бы иначе. Мне кажется, нам с тобой по пути. А там, глядишь, еще что интересное выгорит...
- Ты точно костоправ? - с сомнением протянул галл.
- Самый настоящий. А кроме костей еще мозги вправлять умею.
- И от кого тебя охранять? От этих, что-ли... терпил? Или тебе надо их держать, чтобы не дергались, пока ты их, ну... ломаешь, в общем?
- Мне очень пригодится человек сильный, неглупый, умеющий обращаться с оружием, не слишком патриотично относящийся к Риму... - Алатрион провел кончиками пальцев по бороде.
Ганник истолковал его жест по-своему:
- ...и который, не задумываясь, перережет чье-нибудь горло? Я прав?
- Такое исключать нельзя, но я не приветствую кровопролитие.
- Ты такой же костоправ, как я патриций, - резюмировал Ганнник.
Алатрион усмехнулся.
- Пока что я наблюдаю в тебе один недостаток: пьянеешь быстро, после чего болтаешь много. Впрочем, это с какой стороны посмотреть. Странно выглядел бы галл, не обладающий этими "талантами". Пожалуй, привлек бы лишнее внимание.
- Я давно не пил вина, - буркнул Ганник.
- Догадываюсь.
- Ну и чью шею надо свернуть? - поинтересовался галл.
- Полагаю, твой вопрос означает согласие. Ничью. Ты делаешь поспешные выводы, друг Ганник. Собирайся, мы уезжаем.
- Чего мне собираться, рожу ополоснуть, чтоб башка поменьше трещала, да и готов.
- Хорошо. Сейчас пойдем в одно заведение возле ворот и наймем рэду.
- О как. Важными господами значит поедем? И куда же?
- К самнитам, друг Ганник. В Беневент.
Алатрион ушел в сопровождении человека, приведенного им ночью. Ливия стояла у окна и смотрела им вслед. Давно ли было, каждую ночь она молилась Великой Матери, никогда больше не видеть этого человека, которому она обязана жизнью и всем, что в ней есть. Он приходит, чтобы изменять мир и мир меняется по его воле. Кто же она для него? Подруга? Или просто нужная в деле вещь, тот рычаг, не единожды помянутый им, которым можно перевернуть землю?
В этом мире правят мужчины, а женщины всегда в тени. Да, им уже не раз доводилось подниматься к вершинам, возведенным мужчинами лишь для себя. Они были великими царицами, повелевающими народами, ими восхищались художники, им посвящали лучшие строки поэты, из-за них велись кровопролитные войны. Но все это пока капля в море человеческих судеб, мужских страстей. Еще много веков пройдет, реки слез прольются, прежде чем женщина сможет превратиться из необходимого придатка мужчины в его истинную подругу. Равную. Ведь они, мужчины, нуждаются именно в равных, не отдавая себе в этом отчет. Сотни поколений сменятся, не поняв этого никогда, но что-то, что выше разума, уже сейчас подсказывает им, что так, именно так, будет правильно. А иначе, зачем уже несколько столетий существует в Коринфе Школа, известная на всю Элладу. Школа гетер, самая выдающаяся из себе подобных. Из девочек здесь готовят не просто жриц любви, танцовщиц и флейтисток, с готовностью раздвигающих ноги перед пьяными самцами на симпосионах, но истинных подруг.
"Нас воспитали равными", - горько усмехнулась Ливия Ктимена, - "Мы избранные... не иначе, как для того, чтобы острее других осознавать свое проклятие..."
Ливия бросила взгляд на сложенную вощеную дощечку для письма, с инструкциями, которые ей оставил Алатрион.
"Какую игру ты начинаешь? Едва остыли угли большой войны здесь, в Италии, как ты хочешь разжечь их снова. Что же будет дальше, Аппий? Что ждет нас всех там, впереди?"
Ливия смотрела на восходящее солнце, задумчиво теребя кончик локона, размышляя о том, что минувшей ночью мир в очередной раз изменился.
"По твоей воле, Аппий. Моими руками..."
Глава 8
Патара
Дом, который все в Патаре, да и не только в ней, называли Царским, следовало бы именовать дворцом, как, собственно, и пристало жилищу царя. Сторонний человек мог бы предположить, что это величественное трехэтажное здание, отделанное розовым мрамором, украшенное белоснежными ионическими колоннами возведено, как резиденция понтийского царя, на случай, если он пожелал бы посетить Патару. На самом же деле, Царский дом не имел никакого отношения к Митридату, который хоть и величал себя владыкой Ликии и Киликии, даже не пытался оспаривать практически безграничную власть местных хозяев жизни, первый из которых - Зеникет.
Не осталось среди живых человека, кто помнил бы времена, когда Зеникета, не опасаясь за сохранность языка, причисляли к людям, о которых говорят: "никто, и звать никак". По пальцам одной руки, пожалуй, можно было бы сосчитать седовласых мужей, кто некогда называл его вожаком. Несколько больше народу еще коптило небо из тех, для кого он был вождем. Разбуди любого пьяницу на Пиратском берегу посреди ночи после бесчисленных возлияний или наутро, в жесточайшем похмелье, и он, нашарив в гудящей голове самые почтительные слова на какие способен, упомянет имя Зеникета, непременно присовокупив к нему - "царь". И даже те из пенителей моря, кто могуч настолько, что способен не сгибая спину находиться в обществе некоронованного владыки Пиратского берега, никогда не произнесут его имя без должного уважения. А если осмелятся - придется доказать свою силу. Сложновато это будет сделать.
Сам же пиратский царь частенько стал задумываться о том, не взять ли ему следующую высоту, которая подвластна лишь величайшим из царей. И даже предпринял некоторые шаги в этом направлении, обосновавшись, для начала, на горе Феникунт, Ликийском Олимпе. Пустуют ныне резиденции в неприступных крепостях, Корике и Коракесионе, а Царский дом в Патаре отдан во владение архонту Мосхиону.
Патара не самое большое из пиратских гнезд и не самое укрепленное. Тот же Коракесион, расположенный на отвесной скале над морем, на полуострове, соединенном с материком узким перешейком, куда удобнее для обороны и более любим пиратами, ценящими его за безопасность. Но и в Патаре есть свои преимущества, она ближе к главному пиратскому рынку, Делосу.
В противовес Коракесиону, насквозь пропитанному близкой Сирией и Финикией, в Патаре больше эллинского. Именно здесь, не в последнюю очередь из-за близости резиденции некоронованного царя, сильнее всего ощущается наличие у пиратов государства. Самого настоящего, с государственными должностями. В Коракесионе никто не зовет себя архонтом, а здесь их сразу два - архонт-эпоним, главный, и архонт-полемарх, военачальник. Не хватает, разве что, архонта-басилея, ведающего культом. Но на Пиратском берегу нет доминирующих богов, слишком много племен составляет народ, всем известный, как "киликийцы".
Архонт-эпоним Мосхион - правая рука Зеникета и его уста, вершащие суд и власть Царя-без-царства. Полемархом традиционно был сильнейший и искуснейший в военном деле из пиратских вождей, в целом независимых, но признающих верховенство Зеникета. В отличие от прочих царств, "истинных", друг другом признанных, где государь мог из своей прихоти поставить над войском любого евнуха, пираты никогда не пойдут за военачальником, если он не умен, не удачлив и не отмечен доблестью. Вот и приходится Зеникету мириться, что его архонт-полемарх не ручной кот, а молодой лев, только и ждущий момента, когда старый соперник даст слабину, подставит горло под острые клыки. Скорей бы, в самом деле, стать богом, безразличным к мирской суете, страстям смертных людишек. Да ведь и там, если подумать, покой не гарантирован: Крон сверг Урана, Зевс - Крона. Эх...
Митридат пиратского царя ровней себе, естественно, не признавал, но и не напоминал, что тот сидит на подвластных Понту землях. Формально подвластных. Попытаться де-юре превратить в де-факто, как говорят римляне? Помилуйте, зачем? Митридат занял весьма интересную позицию. Никакого пиратского государства не существует, никакого официального сношения не ведется, однако тайное общение еще более регулярно, чем с некоторыми близлежащими царствами. И посла к Зеникету Митридат иной раз выслушивал внимательнее, чем дипломата, приехавшего от Тиграна Армянского. Особенно, когда этим послом становился Киаксар.
Перед войной с Римом Митридат склонил к себе пиратов, составивших основу его флота. Пиратские вожаки, действуя совместно с Неоптолемом, царским навархом, устроили так, что Эгейское море на пару лет забыло, как выглядят римские боевые корабли. Огрызался Родос, но морская война с ним, после нескольких ожесточенных столкновений, протекала вяло. Пираты кружили вокруг острова, как слепни вокруг коровы. Та лениво обмахивалась хвостом, время от времени пришибая неосторожных, но желающих присосаться к вкусной кровеносной жиле не убывало. Морская блокада довольно дырявая, но зато совершенно необременительная для казны. Регулярный флот тем временем был занят переброской все новых и новых армий в Грецию, где их одну за другой съедал на завтрак Сулла, и это уже вызывало большое беспокойство.
Когда дела пошли совсем плохо, полетели из осажденного Пергама голуби с папирусными трубочками на лапках, поскакали в Ликию гонцы, загоняя коней. А спустя четыре дня, после того, как первый голубь, шумно захлопав крыльями, выскользнул из рук Киаксара, в гавань Патары вошла "Меланиппа". Как раз к званому обеду.
Всех собрать Мосхион не успел, слишком мало было у него времени, поэтому совет вождей щедро разбавили незначительные персоны, из тех, кто имеет всего один корабль, о большем в ближайшее время даже не помышляет и лишь по удачному стечению обстоятельств оказался в Патаре. "А я возлежал десятым по левую руку от самого Эргина Мономаха!" Глядишь, заметят, в товарищи позовут, тут дела и пойдут в гору. Однако Эвдор оказался в числе приглашенных, вовсе не потому, что на безрыбье и рак - рыба. Как только "Меланиппа" встала у пирса, ее кормчий был узнан многочисленными знакомцами.
"Хо! Кого я вижу! Радуйся, Эвдор, а мы тебя давно похоронили!"
Едва отобнимались и отхлопались по плечам, едва успели пираты причальные канаты намотать на тонсиллы, как откуда не возьмись, нарисовался толстяк перс, по виду евнух, с вооруженной свитой и тонким голосом (точно, евнух) возвестил, что: "Сильномогучего Эвдора архонт-эпоним ждет не дождется в Царском доме для важного совета". Даже не так - для Важного Совета.
Дракил оценил и "сильномогучего" и "ждет не дождется". И стало на душе совсем муторно. Он оглядел стоящие рядом гемиолии и вовсе затосковал.
"...нужно будет, возьму гемиолию..."
Нда... Сильномогучий Эвдор... Почти что с голой задницей прибыл, а гляди ж ты...
Но на этом огорчения критянина не закончились: к архонту-эпониму, Эвдор отправился не один, а с Аристидом и было это настолько для окружающих естественно, обыденно, что клял себя Дракил последними словами, стирая зубы до корней, что не метнулся на Родосе к Леохару. Ведь была возможность... Ну какая, в сущности, разница, за Митридата воевать или против? В обоих случаях ты повязан по рукам и ногам. Все Братья встали на ту или иную сторону, никто не остается в стороне, вольной птицей, как в лучшие времена. Да только попробуй ходить единолично, сам за себя, мигом "чернь", мелкая рыбешка, перебежит от тебя с твоими сомнительными перспективами под знамена сильнейших. А там выгоды гораздо больше просматривается. И что? Один останешься? Куда катится мир...