Поселку - три года, и поселок совсем мал. Десятка полтора домишек, мощный корабельный энергоблок, ямы с кроликами. Двадцать четыре жителя. Чуть меньше трети экипажа и пассажиров лайнера "Киото".
В дне пути - город. Когда "Киото" непонятным образом приземлился в здешней степи и столь же непонятным образом оказался разобран и перестроен в поселок, из города пришел проповедник. Он нес полную чушь ("как тогда мы подумали", - уточнил рассказывающий мне историю поселка Дед), но больше половины "новопоселенцев" ушли за ним. А вскоре случился ханнский набег. И те, кто не послушал проповедника, убедились, что он не врал. Что за "чушью" стоят хотя и необъяснимые, однако вполне реальные вещи. Как не убедиться, когда посреди дикого побоища вдруг возникает пауза, в опустившейся на поселок тишине люди прячут оружие, а ханны, втянув когти, вполне дружески хлопают их по плечу... когда, еще не похоронив убитых, вдруг накрывают общий стол... не говоря уж о том, что за час до набега Дэн Уокер, Винт и Степаныч дружно демонтировали только что собранную ими же систему сигнализации и защиты. Воистину, все мы в воле Повелителей!
- Воистину, - повторяют вслед за Дедом Винт и Анке. И согласно кивает второй пилот "Киото" Саня Ус, потерявший в той стычке глаз и заработавший взамен корявый шрам на пол-лица.
- Так и живем, - в голосе Степаныча угрюмая тоска. - Уле спасибо, она у нас по кроликам спецуганка. Торгуем - и с городом, и с ханнами. И с ящерами торговали. Пока ханны их всех не вырезали. Где-то уж с полгода прошло. Подчистую. А мы, кстати, ту систему так и не восстановили.
Я оглянулась, и по спине пробежал холодок. Броневые дома поселка расплывались в сумерках серыми холмиками. Никакой защиты.
- Все мы в воле Повелителей, - белобрысый великан Свантесон по прозвищу Малыш правильно истолковал мой взгляд. Хотя по его виду не скажешь, что он вообще способен заметить, чем озабочены люди рядом с ним: слишком уж задумчивый. - Я так считаю, мы здесь учимся жить в мире со всеми.
- Ящеров уже научили, - пробормотал себе под нос Алик.
- Договоришься, - Дэн Уокер демонстративно привстал. Не знаю, как Алику, а мне стало не по себе: Дэн огромный, поперек себя шире, на голых руках бугрятся мускулы. Громила.
- Всё, молчу, - Алик зажал себе рот ладонями, но глаза его все так же смеются, и он совсем не пахнет страхом. - Язык мой - враг мой.
- Уж это точно, - веско подтвердил Дэн.
Алик мне нравится. Его отчаянная бесшабашность словно разгоняет нависшую над поселком унылую безнадежность.
Двадцать четыре человека... я быстро их запомнила. Опустелая память радовалась новым людям и новым впечатлениям. Бывший капитан "Киото" живет в городе и встреч с поселковыми откровенно избегает. Признанный лидер - Степаныч, хотя на "Киото" он летел пассажиром, а кем был там, до того, никто и вовсе понятия не имеет. Дэн Уокер отвечает за энергоблок и здорово поет старинные песни. Винт - единственный на поселок и город электрик, он учит Алика самбо, а еще - серьезно ухаживает за Анке. Анке, как и Яся, медик, "спецуганка" Уля отвечает за кроликов, а Дженни ни за что не отвечает, потому что ждет ребенка и чувствует себя отвратительно. Ребенка ей "сделал" какой-то горожанин, и Саня Ус публично поклялся его пристрелить, но дальше клятвы дело не пошло, а вот самого Саню в городе основательно исколошматили - до сих пор хромает. Дед и Саня Хохол рассказывают вечерами по очереди всякую всячину. Кстати, именно Хохол заново изобрел косу и грабли - ручные инструменты для заготовки сена. Малыш Свантесон (прозванный Малышом, оказывается, вовсе не за великанскую комплекцию, а в честь героя какой-то детской книжки) собирается жениться на горожанке. Уже с полгода собирается, и всё никак не может договориться с будущей женой, он переедет в город или ее привезет в поселок. Свантесон, очень приличный механик, в городе устроился бы неплохо, но ему больше нравится в поселке. А вот Алик, бывший студент-математик, и в городе и в поселке существо почти бесполезное. Что не мешает ему язвить по поводу и без повода, приставать к кому ни попадя с теоретическими спорами и, как следствие, нарываться на неприятности. Впрочем, в поселке к Аликовой неугомонности давно привыкли, и неприятности обычно ограничиваются устными вариациями на тему "Заткнись". В городе же его пару раз поколотили "для профилактики", а потом отделали так, что неделю лежал пластом, и пригрозили в следующий раз вырвать язык. После чего Алик благоразумно перестал ходить в город и начал изучать самбо. Десятилетний Марик, сын Алана и Яси и единственный на данный момент ребенок в поселке, от Алика не отлепляется, вместе с ним разучивает приемы и каждый день требует новую порцию рассказов про университет. Алан, штурман-навигатор по профессии и призванию, имеет раздражающую меня привычку смотреть прямо в глаза. Он тихо ненавидит постоянно затянутое тучами небо и заодно, по-моему, Повелителей. Впрочем, в этом я могу и ошибаться: о Повелителях в поселке не говорят. Исключая, разумеется, стертую от частого употребления фразу: все в их воле.
Дни мои тянутся медленным вязким кошмаром. Я работаю с Ясей на кухне, ворошу с Дедом и Аликом сено, слушаю вместе со всеми вечерние рассказы Деда и Сани Хохла. Помогла Малышу Свантесону починить поселковый водопровод. Говорила с Аланом о навигации и с Саней Усом о пилотировании и выяснила, что разбираюсь и в том, и в другом. Но все это так и не разбудило мою уснувшую память. Редкие проблески лишь доказывают глубину того мрака, в котором я оказалась.
- Смирись, - снова и снова говорят мне.
- Тебе дали шанс начать жизнь с чистого листа, - сказала как-то Уля. - Это знак избранности.
- Стоит ли прежняя жизнь того, чтобы о ней помнить, - подхватил Грег.
Может, его жизнь и не стоит, но моя... Я готова вцепиться ему в глотку... или взрезать глотку себе. Но Яся, пристраиваясь вечерами рядом со мной на колючее сено, шепчет:
- Ты вспомнишь, Альо. Обещаю.
Только это и спасает меня от полного отчаяния.
На исходе лета в поселок пришел проповедник. Худой, небритый, потертый и замызганный, в таком же комбезе, какой носят почти все в поселке. Я побоялась посмотреть ему в глаза. Сама не знаю, почему. Словно помешало что-то. Он взобрался на козырек энергоблока и сел там, свесив ноги, а люди собрались внизу. Он кого-то напомнил мне, я пыталась вспомнить - кого, и смысл его речей ускользал от меня. Но с какого-то момента я стала слушать...
- Постигните смысл высшего предназначения! Жизнь ваша проходила доныне в бессмысленной и бесполезной борьбе, и неведома вам была радость избранности. Ныне же предложено нам высокое служение! В воле Повелителей мы обретем блаженство существования. Высшее счастье, высший смысл и высшая цель - все в воле Повелителей. Ибо Галактика прогнила и зашла в тупик, и лишь один есть путь спасения! Когда люди и ханны, ящеры и драконы, пещерники и муравьи скажут: "На всё воля Повелителей и все мы в Их воле", тогда Галактика воспрянет к новой жизни, чистой, без войн и ненависти, в одной лишь любви!
- Ага! В одной лишь любви к Повелителям! - Конечно, это Алика потянуло высказаться.
- Именно! - проповедник безошибочно нашел остряка в крохотной толпе внизу, ткнул в него длинным пальцем. - Именно! Если даже ты в неверии своем и насмешке, сам того не желая, произносишь слово Истины, это ли не доказательство! Прах из праха, мы избраны и возвышены!
Я не слышу дальнейшего. "Прах из праха", отзывается во мне, отзывается внезапной тоской и нерассуждающим ужасом. "Прах из праха" - я слышала это. От Повелителей. Я слышала это от Повелителей! Слепящий свет, ледяная безнадежность, боль и страх... страх... кто же они, Повелители? Я встречала их, видела, говорила с ними? Раз я помню это "прах из праха", сказанное мне с уверенностью высшего существа?!
Кто они? Я не могу вспомнить. Вместо памяти только страх... страх, боль и безнадежность.
- Хочешь сходить в город? - спросил на следующий день Степаныч.
Я не хотела. То, что слышала я о городе от Алика, от Сани Уса, от Свантесона, не располагало к близкому знакомству. Но Яся сказала:
- Сходи, Альо.
И я согласилась.
Мы шли втроем по плоской степи под вечно серым небом, узкой тропкой среди вялой побуревшей травы - Степаныч, Свантесон и я.
- Зарождение новой религии, - задумчиво рассуждал Свантесон. - Это обнадеживает. Первое время я был уверен, что все мы - просто экспонаты. Что эта планета - что-то вроде резервации, хранилища генофонда, подлежащего истреблению в остальной Галактике. Мне тогда один и тот же сон каждую ночь снился - Земля без людей. Без единого человека, и я знаю, что так везде. По всей Галактике, со всеми расами. И этот мир - единственный дом для всех нас. Дом для побежденных...
- И теперь снится? - спросил Степаныч.
- Теперь нет. Как я Эльзу встретил, так и... но вспоминается временами.
- И что ты об этом думаешь?
- Ничего я, Илья Степаныч, не думаю, - отрубил Малыш Свантесон. - Глупости все это. Слышь, Степаныч, поговорил бы ты с Эльзой, а?
- Поговорю, - рассеянно согласился Степаныч.
А я подумала: нет, неспроста такие сны. Что-то в этом есть. Дом для побежденных...
- Степаныч, а кто здесь еще живет?
- То есть?
- Ну, ваш поселок, город, ханнский поселок. Ящеры были. Еще кто?
- Муравьиная колония есть. А еще... кто ж еще в голой степи проживет?
- Муравьев можно не брать в расчет, - сама собой пришла на язык странная фраза. - Катастрофа отбросила их в первобытное варварство.
- Катастрофа? - Степаныч остановился и схватил меня за плечи. - Какая катастрофа?
- Не знаю, - растерялась я. - Не помню.
- А почему ты так сказала?
- Не знаю! Правда не знаю, просто пришло...
- Да оставь ты ее, - вступился за меня Свантесон. - Какое нам дело до муравьиных катастроф.
- Извини, - пробормотал Степаныч. - Ну, пошли, что ли.
Город выглядит обжитой бродягами свалкой - уродливые здания из корабельной брони, обезображенные нелепыми пристройками катера, узкие проходы... бррр! Мои спутники ориентируются в этом лабиринте с привычной уверенностью завсегдатаев, а мне жутко и тоскливо. Здесь воняет смертью.
Прямо перед нами вываливается из какой-то дыры ханн. Встает, отряхивается, окидывает нас медно-рыжим взглядом. Густая рыжая шерсть, хищные глаза, короткие шорты, рваные и потертые, на узком ремне - явно самодельный нож. Воин. "Не люблю", - передергивается что-то внутри меня.
- Ого! Вот так встреча! - ханн скалится, поддевает когтем ремень шорт. - Странная у тебя сегодня компания, Илья Степаныч. Альо Паленые Усы!
Он знает меня, поняла я. Он меня знает!
- Прости, воин, - осторожно сказала я. - Наверное, мы встречались? Только я не помню этих встреч. И тебя не помню...
- Не помнишь? - переспросил ханн. В рыжих глазах загорелись опасные зеленые искорки.
Степаныч втиснулся между нами, подхватил ханна под локоток:
- Давай-ка, друг дорогой, уберемся с дороги подальше. Поговорим.
- Я пойду, Степаныч? - нетерпеливо спросил Свантесон.
- Иди, иди. У Эльзы встретимся. Так что, Ран?
- Есть здесь недалеко подходящее местечко, - не слишком уверенно предложил ханн.
- Ну так веди, - Степаныч оглянулся, поморщился. - А то торчим столбами у всего города на виду.
Мы шли недолго. Попетляли кривыми тропинками, которые Степаныч с ханном называли улицами, протиснулись между кучами какого-то трухлявого хлама и пластиковой стеной пивнушки (ничем иным, судя по вони, это быть не могло). Пересекли пустырь, где трое оборванцев с тусклыми лицами суетились у плюющегося голубыми искрами костра. Перелезли невысокую, в мой рост, стену, склепанную из рваных кусков корабельных переборок.
И оказались совсем в другом городе.
Ровная, широкая и просторная улица. Одинаковые нарядные домики, одноэтажные, сваренные из молочно-белого металлопластика, с острыми крышами, с окнами, сверкающими зеркальным блеском анизоопта. И с обугленными скелетами деревьев у дверей.
И запах - легкий, едва уловимый запах давней смерти.
Степаныч присвистнул.
- Люди к этой стене и не подходят никогда, - сказал ханн. - А я долго здесь лазил. Думал своих привести.
- И что? - рассеянно спросил Степаныч, присев на корточки и царапая ногтем покрытую мелкими трещинками плитку уличного покрытия.
- Раздумал. Муторно здесь. Да и дверь ни одна не открылась. Так ты правда ничего не помнишь? - ханн уставился на меня с наглой бесцеремонностью, и шерсть моя сама собой поднялась дыбом.
- Я помню, что мне никогда не нравилось, когда на меня так смотрят.
- Истинная правда, - фыркнул ханн. - Илья Степаныч, откуда она взялась?
- Нашли у поселка. Была не то без сознания, не то в шоковом состоянии, или и то и другое... я не вникал. Кое-что она вспоминает. Обрывками, кусочками. Но все, что мы знаем точно - звать ее Альо, и она здорово говорит по-нашему.
- Еще бы! Ее отец - человек. Что ж, могу рассказать, Илья Степаныч. Она с полгода была моей соратницей, да и раньше я о ней слышал. Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки. - Ханн отсалютовал и едва заметно, не показывая клыков, усмехнулся. - Хороший капитан, вынужден признать. Мы не любили ее. Она нас тоже. Конечно, так и должно было быть. Но работала она классно!
- Расскажи, - попросил Степаныч.
- Ты тоже этого хочешь, Зико Альо Мралла? - спросил ханн.
- Да, - прошептала я. - Пожалуйста.
И ханн рассказал.
Он говорил долго, и, если судить по его рассказу... ну, не знаю! Я не казалась себе такой уж... таким крутым профи. Да и вообще, у меня так и не возникло ощущения, что речь идет в самом деле обо мне. Слушать ханна интересно, конечно. Так же интересно, как Деда или Саню Хохла. Но примерить Альо из его рассказа на себя я так и не смогла. Нет, я пыталась! Закрыв глаза, я изо всех сил пыталась вспомнить - или хоть представить! - огненную планету Рах, ханнскую станцию, базу пещерников, охладители... нет, ничего у меня не получалось. Я даже не смогла вспомнить, как эти самые пещерники выглядят. Больше того, я не представляла себе и капитана Теллу, с которым, если верить новому (или старому?) знакомцу, мы работали в паре. Все, чего я добилась - вспышка слепящего света под веками и страх. Дикий страх, бросивший в дрожь и заставивший душу сжаться в безвольный комочек.
- Да-а, - протянул Степаныч. - Ты, оказывается, крутая девчонка, Альо. Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки. А сколько ей лет, Ран, ты знаешь?
- Откуда? - хмыкнул ханн. - Хотя... не больше пятнадцати наших, это точно. Ее мать... эй, Паленые Усы, что с тобой? Зико Альо Мралла, очнись! Скажи что-нибудь, ну?
Я сомневалась, послушается ли меня собственный язык Но ханн схватил меня за плечи и начал трясти, а это совсем не то, что требуется мне сейчас. Я изо всех сил постаралась овладеть непослушным языком и говорить если не связно, то хотя бы внятно.
- Мне страшно. Я... мне двадцать условных Нейтрала, я хотела сказать... не знаю, почему я вспомнила... но я хотела сказать, и мне стало так... так страшно! А потом...
Что случилось потом, я не смогла бы объяснить словами. Но ханн кивнул, как будто прекрасно все понял.
- Потом тебя ударили. Ну, не плачь. Все ведь уже прошло?
Захотелось свернуться в комочек и закрыть глаза. Да, все прошло... кроме страха.
- Я рад, мой друг, что ты не агрессивен к ней сейчас, - тихо сказал Степаныч. - Признаться, я считал ханнов более закоснелыми в своих симпатиях и антипатиях.
- Враг моего врага - мой друг, - ответил ханн.
- А почему ты решил, что я - враг твоего врага? - через силу спросила я. - Я твоего врага даже не знаю, да и своих, если они у меня были, забыла.
- Все мы здесь в одном положении, вот что я хотел сказать, Зико Альо Мралла. В воле Повелителей. Я здесь, и ты тоже здесь, чего ж еще? Мое имя - Мира Ран Шфархов. За возобновление знакомства, Три Звездочки!
Я неловко улыбнулась в ответ:
- За знакомство, Мира Ран Шфархов.
Ханн дернул усами. Сказал не то Степанычу, не то серому небу и покинутым домам:
- Над ней хорошо поработали. Что ж, пойдем отсюда.
Мы снова перелезли через стену, но теперь Мира Ран Шфархов повел нас другой дорогой. Вдоль стены, потом по узким закоулкам между кучами мусора, мимо похожих на склады ангаров (их охраняли, один из охранников махнул нам рукой, и Мира Ран Шфархов махнул в ответ). Мимо длинного навеса мастерской, где полно людей, но ни один даже не поднял на нас взгляда, через еще один пустырь, заляпанный черными пятнами кострищ. За пустырем теснилсь дома, почти такие же, как в поселке - тоже, видно, переделанные из кают какого-нибудь лайнера. В один из них мы и вошли.
Корабельная койка, маленький столик, явно самодельный, с неровными следами сварки на боку, и куча коробок в углу и под стенами - вот все, что есть в доме Мира Ран Шфархова.
- Вот как ты живешь, - хмыкнул Степаныч.
- Ты ожидал чего-то экзотического? - насмешливо поинтересовался ханн.
- Не знаю, - Степаныч поджал плечами. - Скажи лучше, как твои планы.
- Плохо, - помрачнел Мира Ран Шфархов. - Всё без толку. Садитесь, что ли. Вон, на коробки.
Степаныч сел, вытянул ноги и примирительно сказал:
- Что ж, мы этого и ждали.
- Ждали! - рыкнул ханн. - Я разочарован. И зол.
Степаныч снова пожал плечами. И спросил:
- Ран, что за катастрофа с муравьями?
Ханн почесал загривок.
- Никто толком не знает. Они спятили. Начали кромсать друг друга почем зря. Разгромили собственный космопорт, кто не успел улететь - в ошметки. Совершенно без повода, без причины. Болтали, что похоже на утечку в их биолабораториях, будто бы они разрабатывали что-то такое. Только если так, утечка должна была произойти одновременно во всех гнездах, а это, сам понимаешь...
- Занятно. Значит, везде одновременно? Люди в таких случаях ищут, кому это выгодно.
Ран фыркнул:
- Всем или никому, как посмотреть. И потом, Илья Степаныч, выгода - она для людей одна, для нас - другая, а, скажем, для камнегрызов - и вовсе не угадаешь.
- Ты прав, конечно, - кивнул Степаныч. - Но, Ран, если когда-нибудь мы выберемся отсюда, ты сможешь сам понять, кому выгодно было убрать муравьев. Знаешь, как? Просто посмотри, кто воспользовался новыми обстоятельствами лучше и быстрее других.
- Может быть, - ханн зевнул, клацнув клыками. - А почему ты спросил?
- Ран, когда это было?
- Года два назад.
- А я здесь больше трех. Для меня это новость, Ран, а я всегда трепетно относился к новостям.
- Подожди, Илья Степаныч! А откуда ты узнал?
- Один из ее проблесков, - кивнул в мою сторону Степаныч. - У меня такое чувство, что к нам в руки попала шкатулка с секретом. Подобрать бы ключик... Альо, ты только не обижайся.
- Я и сама не прочь подобрать ключик, - фыркнула я.
И меня снова "ударили". Сильно. Так сильно, что какая-то часть происходящего выпала из моего сознания. Степаныч держал меня за плечи, Ран отпаивал сливками (откуда он взял здесь сливки, вяло подумала я), но я здесь и не здесь, как сквозь туман... нет, как сквозь свет! Яркий, слепящий свет. И голос, разрывающий голову болью:
Ты никто... никто... никто... ПРАХ ИЗ ПРАХА!
- Прах из праха, - шепчу сквозь слезы, - пыль под ногами... никто...
Запомни это! Больше тебе нечего помнить! ТОЛЬКО ЭТО!