- Хрон, сам Хрон услышал о ваших бедах и подготовил нас, - говорил Инар. - Протас, как чувствовал, взял веревку из торхайриты, кусок около пятидесяти мин. Она всех нас выдержит. Вот только клиньев маловато. Сколько клиньев, а, Протас?
- Десять, - донесся из темноты низкий голос.
- Но и десятью клиньями, - продолжил Инар, - Протас любую гору одолеет. Он, когда служил, этим и занимался.
- Где? - спросил Гилл.
Казалось, его не услышали.
Ти был готов. Коричневое варево разлили по кружкам. Теперь паломники больше походили на воинов: движения их были слажены, словно длительная тренировка заставляла работать совместно. Привычно, не обжигаясь, сжимали они в ладонях одинаковые металлические кружки с дымящим ти.
Инар сделал небольшой глоток и лишь тогда ответил:
- Хрон спас наш отряд во время битвы с магрутами, мы все - воины из одного гвардейского отряда. Я был сотником. Теперь идем возблагодарить Бога.
- Это Бог призвал вас помочь его слугам, - возбужденно проговорил Гилл. - Вы посланы им для спасения…
- Ты проводишь нас завтра? - спросил Инар.
- Я хотел вернуться в Кор и собрать добровольцев. Но теперь…
- Теперь ничего не изменилось. Добровольцы нужны. А мы и без тебя найдем дорогу.
- Я могу пойти с вами, а в Кор отправить Ури, - кивнул в сторону вновь задремавшего юноши Гилл. - Он соберет монахов. Впрочем, может, кто-нибудь из них уже вышел.
- А дорога в Кор одна? Та, по которой мы пришли?
- Одна.
- Значит, трудностей не будет. Отправишь Ури. А хочешь, с ним еще кого-нибудь из моих?
- Нет, дорога проста… И безопасна. Вы же шли…
- Да… Да…
Расстелив на полу коврики, гости укладывались ко сну. Разговор, как и огонь в очаге, постепенно угасал.
- Доброй ночи…
- Доброй ночи…
Сон Гилла снова был странным и неприятным. Казалось ему, что он идет вдоль берега Асионы и река вновь полноводна. Правда, вода была какой-то странной, серой, словно в ней взмутили пепел. Он остановился, и одновременно с ним остановилась вода. Но это была уже не вода! Бесформенное студенистое серое тело, которое росло, раздувалось прямо на глазах. Гилл отбежал в сторону и вдруг услышал крик. Там, за горами, где полагалось находиться монастырю, он увидел обнаженного великана, вздымающего руки к небу. А чудовище, поначалу казавшееся Гиллу рекой, тянуло кровь из груди этого гиганта. Оно распухло до такой степени, что красные капли сочились из его серого блестящего тела. В ушах Гилла звучали крики о помощи. Ему показалось, что он различает голоса Эанта и Никита.
- Проснись, мастер! Твоему спутнику плохо… - крикнул кто-то сзади.
Гилл сел.
- Твоему спутнику плохо, - прозвучал совсем рядом голос Инара.
На улице начинало светать. Рядом с собой, в полутьме Гилл различил Ури. Тот лежал на животе и хрипел, словно каждый вдох давался ему с величайшим трудом…
- Что с тобой, Ури? - закричал Гилл. - Огня!
Но лампу Норс гостям не оставил. Кто-то из паломников догадался распахнуть дверь, и холодный воздух хлынул в хижину.
- Что с тобой? - еще раз спросил Гилл. - Что с ним?..
- Он сначала кашлял, теперь… еще хуже, - раздельно произнес Инар. - Такой болезни я не знаю.
Гилл тоже не знал. Он перевернул Ури на спину. Даже в полутьме было видно, как осунулось лицо юноши.
- Что делать? У кого-нибудь есть снадобья?
- Только хоа.
- Хоа здесь не поможет… Ури, Ури, Ури…
Ури уже не хрипел. Гилл схватил руку ученика.
- Помогите же!
Они вынесли Ури наружу, Гилл расстегнул его рубаху. Ни крови, ни сыпи - никаких следов болезни. Он приложил ухо к груди юноши. Сердце не билось. Ури был мертв. Его открытые глаза уже ничего не видели.
Ладонь Инара, воина, привыкшего к смерти, опустилась на них, и твердые тонкие пальцы сомкнули веки Ури.
Мастер плакал. Он бил себя кулаками по коленям и плакал. Он не видел, как встали и молча отошли в сторону Инар и его спутники. Гилл не видел ничего, кроме мертвого лица ученика. В последние иры Ури заменил ему несуществующего сына.
"Будь воином, мальчик… Мастер Огненных Зрелищ должен быть воином…" - услышал мастер изнутри далекий голос, чем-то напоминающий свой собственный. И Гилл смог взять себя в руки.
Попросив селян позаботиться об Ури, постаревший от горя, он объяснил паломникам путь к монастырю и сам, вместо Ури, отправился в Кор за помощью.
Уже скрылся за горой поселок, когда мозг, даже не мозг, а какое-то внутреннее чутье связало неожиданный исход болезни Ури с появлением Инара и его товарищей.
"Я схожу с ума… - Гилл попытался изгнать резкую неприязнь к паломникам, охватившую его. - В чем они-то виноваты?" Он снова вспомнил их хмурые, скованные молчанием лица и вдруг… Гилл почувствовал на себе чужой взгляд… "…Схожу с ума…"
Мастер резко обернулся. Никого. У Гилла не было меча, не было даже приличного ножа. Ножичек длиной в указательный палец, легко умещающийся в кармане, - негодное оружие. Но было у него нечто, приготовленное однажды для огненного представления, но не использованное. Трубка, набитая харутионом с огнивом, укрепленным в самом конце. Достаточно было резко выдернуть веревку, и трубка превращалась в факел, "Язык Харута", длиной в добрых два мина и способный отпугнуть любого зверя.
В этих горах аскис был единственным хищником, представляющим угрозу для человека. Людей же здесь не боялись: разбойников в окрестностях Кора не знали уже сотни лет.
"Успокойся, Гилл… Никто не собирается нападать на тебя…" Мастер продолжил спуск, но трубку на всякий случай вытащил и взял в руку.
Неподалеку от небольшой, отдельно стоящей скалы он снова почувствовал опасность. Гилл отбросил палку, служившую ему посохом, на ходу размотал нить от "Языка Харута" и уверенными шагами дошел до скалы. Затем, столь же уверенно, не сбавляя шага, оставил дорогу и спустился чуть ниже.
Враг бросился на Гилла. Гилл скорее почувствовал, чем увидел летящего на него паломника. Мастер успел отпрыгнуть назад и одновременно с силой дернуть веревку. Огненный меч зашипел в его руке.
Одно мгновение, и противник, развернувшись, нанес бы смертельный удар, но этого мгновения было достаточно, чтобы звездный дождь раскаленного мархиона ударил ему в лицо. Запах паленой кожи и нечеловеческий крик заставил Гилла сжаться. Он до дрожи ощущал боль врага, но не выпускал факел. Закрыв лицо, "паломник" попытался бежать, но, споткнувшись, упал. Меч вылетел из руки и зазвенел по камням. Горела его куртка, горели волосы. Враг пытался руками сбить пламя.
Гилл, охваченный нервной дрожью, отбросил догоревший факел. Он поднял камень и швырнул в еще не опомнившегося лжепаломника. Следующий камень раздробил голову. Враг потянул руки к голове, и это было его последнее движение. Гилл не мог остановиться. Он швырял камень за камнем, пока тело противника не скрылось под грудой камней.
Мастера по-прежнему трясло. Он впервые убил человека. Пусть это был враг, собиравшийся убить его, но… человек. Приступ тошноты овладел Гиллом. Из его рта толчками вылетела какая-то слизь.
"Бежать!" Ноги не слушались. Он заставлял их передвигаться, и они несли тело мастера неведомо куда. Гиллу не хватало дыхания. "Ужас… Ужас!.." Он не мог смотреть на камни, ставшие орудием убийства, он не мог смотреть на свои руки.
"Никогда я не был воином…" И лишь через хору далекий и уверенный голос, тот, которым он объяснял ученикам основы мастерства, заставил его остановиться: "Мастер Огненных Зрелищ ДОЛЖЕН быть воином".
И Гилл вернулся к месту, где лежал труп "паломника", заваленный камнями. Стараясь смотреть в сторону, мастер подобрал свою палку и короткий острый меч, выпавший из руки врага.
Но ножны! Ножны были прицеплены к его поясу. Пришлось отвалить часть камней. Не в силах раскапывать все, Гилл обрезал ремни, выволок ножны и снова завалил мертвеца камнями. Завалил так, что над ним образовался целый холм.
"Вот и похоронил… А Ури… оставил селянам… Грешно…" Мысли Гилла снова вернулись к лжепаломникам.
"Они убили мальчика и собирались убить меня… Зачем? Они идут в монастырь… Почему они не убили меня спящего, одновременно с Ури? Чтобы не вызвать подозрения у селян?.. Или "паломнику", напавшему на меня, я был нужен живым?" Гилл не представлял, что замышляют враги, но в одном был уверен: они несут зло. И, возможно, они знают об обвале. Понимал Гилл и другое - их надо остановить.
"Собрать селян и отправиться в погоню?.. Но что сделает горстка этих безоружных пастухов и земледельцев против хорошо обученных воинов. Воинов ли? О Боги!"
Слишком неравны были силы. "А если я пойду в Кор за гвардейцами? Мы придем лишь через два-три дня… Времени нет…" Гилл наконец решился: "Надо догонять лжепаломников самому. А дальше… Дальше - время покажет".
Кроме дороги, ведущей через селение, Гилл знал еще одну полузабытую тропу, более короткую, чем дорога, но местами небезопасную. Она пролегала через хребет и выводила к каньону Асионы на несколько милонг выше по течению, возле Красного камня. Путники, идущие в монастырь, обычно устраивали около него вторую ночевку. Рядом с этим камнем, напоминающим гигантского спящего быка и разбивающего тропу надвое, в скале находилась неглубокая пещерка, способная укрыть нескольких человек от непогоды.
Это было странное место. Рассказывали, что камень некогда был Красным Тором, тем самым первобыком, созданием бога тверди, на коем Тор перепахал Асту, создав горы и низменности. В награду за труд была дарована этому быку свобода от всяческого ярма. А когда пришла ему пора оставить сей мир, пошел он к своему бывшему хозяину, но Хрон прервал его жизнь… на полпути. И за верность Красного Тора не дали боги рассеяться его праху, а превратили быка в камень. Так он и остался лежать красной скалой на троне к Чаше Хрона. Говорили также, что, когда возводили монастырь, в его фундамент был замурован кусок этого камня, уже в те незапамятные времена почитавшегося местными жителями как святыня. Насколько эта история правдива, никто не знал, но под боком Красного Тора путники находили легкий сон и приятный отдых.
Тропа, по которой направился Гилл, спускалась со скал чуть выше Красного Тора. "Успеть… Только бы успеть раньше… А если враг был не один? И его сообщник или сообщники продолжают преследовать меня? Или они все ждут его возвращения?.." Предположения в голове мастера мелькали одно за другим. И столько же быстро мелькали его ноги по едва заметной тропе.
"Как бы они ни поступали… Мне надо быть впереди…"
Он снова представил пятерых врагов: размеренную и неторопливую цепочку людей на тропе. Несуетливо, но в то же время быстро, как могут передвигаться только воины, привыкшие к дальним переходам, они подбирались к монастырю… Когда воображение мастера рисовало эту картину, ему становилось не по себе.
"Что я один против них? Как я остановлю?.." Он снова представил врагов, но на этот раз они с помощью веревок и клиньев уже взбирались по отвесной стене. И неожиданно простое решение озарило мастера: "Веревка и клинья! Как я не подумал! Если лишить их веревок, они не смогут подняться. Предать веревки огню!.."
Он вспомнил факел и физически ощутил запах горящего волоса. "Выкрасть и сжечь… Это единственное, что я могу…" Страх опрокинул его мысленные построения. "А что будет, когда я встречусь с ними лицом к лицу?.." И тут же в его голове возникли, сменяя друг друга, картины расправы, которую могли бы учинить над ним эти люди.
Гилл вышел на хребет. И здесь мастера поджидала еще одна беда. Он не нашел тропы, по которой следовало спускаться. То ли забыл ее расположение, то ли за много лет она успела исчезнуть. Чуть отклонившись назад, уперев палку в камни, из которых состояла осыпь на склоне, Гилл зигзагами побежал вниз.
Мысли о врагах не покидали мастера. Он не мог охватить всей картины, не мог понять, зачем они так поступили с Ури, зачем нападали на него. Все происходящее казалось ему жутким кошмарным сном.
О, если бы это был сон! Меч болтался на поясе и больно бил по ноге. Теперь Гилл имел оружие, однако не слишком на него надеялся: в течение пятнадцати лет мастер вообще не брал в руки меч, да и в юности предпочитал фехтованию бег и прыжки, а бегу и прыжкам - занятия в мастерской. Однако в далеких детских мечтах он сражался не хуже Уалантайна, тем более что меч всегда был волшебным и сам находил врага.
"А ведь с той поры я стал более ловким, - подумал Гилл, - может, у меня и получится чего…" Но реального врага он даже боялся представить. Запах горящей кожи, предсмертные судороги недавнего противника приводили его в ужас.
Осыпь перешла в неровный склон, и Гилл обнаружил нечто, напоминающее тропу. А вскоре в пыли возле камня он увидел следы. Точнее, не следы: темные орешки помета, оставленные оисами. "Что они здесь едят?" Мастер окинул взглядом редкие стебельки, пробивающиеся между камнями. Через полхоры тропа привела его к заболоченной полянке, покрытой ковром красно-серой травы, аккуратно подстриженной овечьими зубами.
За ней склон резко, почти вертикально, обрывался вниз. И до следующей подобной террасы было не меньше полулонги. Гилл подошел, а точнее подполз к обрыву. Отсюда он видел весь каньон, даже маленькую точку - Красного Тора, но спуститься не мог. И где-то в глубине отчаяние начало свою разрушительную работу.
- Выберусь… - пробормотал, пытаясь себя успокоить, мастер. - Я должен выбраться. Раз оисы… Значит…
Но это ничего не значило: оисы паслись там, где была трава. Однако ему повезло. Чуть вернувшись, Гилл вышел на тропу, которую потерял и которая проходила через террасу, расположенную ниже по склону, ту, что видел мастер сверху. Он пересек столь же тщательно обработанную оисами, примыкающую к отвесному склону, лужайку, и в этот момент новая идея осенила мастера.
Он подошел к обрыву. На этот раз под ним тянулась тропа, где должны были пройти "паломники". Гилл бросил вниз камень и успел сосчитать до восьми, прежде чем тот достиг земли.
Осмотрев край и сбросив еще несколько камней, мастер убедился, что все они попадают точно на середину нижней тропы. Лужайка была усеяна камнями самых разных размеров, и вскоре Гилл выстроил вдоль края обрыва целый ряд глыб, которые собирался столкнуть на врагов.
Теперь оставалось ждать. Прошла хора, две… От постоянного наблюдения болели глаза. Таир уже висел на хребте, и ущелье погрузилось в тень. "Неужели они вернулись за своим товарищем?.. А если вернулись… Тогда я пропал…" Гилл еще раз осмотрелся. Сверху и сбоку он ничем не был защищен.
Мастер рассчитывал, скинув камни на врагов, бежать вперед, к Тору, и там, за камнями дожидаться темноты. А затем во тьме попытаться лишить оставшихся в живых врагов снаряжения. Но таким образом он обнаруживал себя. И какое-то время Гиллу казалось, что напрасно он подготовил этот каменный дождь, способный его выдать и заставить лжепаломников быть все время начеку. "Если бы лук или арбалет…"
Он представил, как внизу появляется отряд. Враги следовали тесной группой один за другим. Гилл сжался, приготовившись к нападению. Вот они поравнялись со стеной, и он изо всей силы толкает вниз каменную глыбу, за ней летит вторая, третья… Снизу доносятся глухие удары и крики. Он сталкивает последний камень и мчится по узкой тропинке к увеличивающемуся с каждым шагом Красному Тору.
Но вдруг…
Гилл увидел внизу уже не нарисованные фантазией, а настоящие темные силуэты.
НИКИТ
"…Не делай этого! - воскликнул мудрый Ритон. - Ибо навлечешь на нас гнев богов. Священна могила Артуса, их любимца.
Но не послушал его Элг и поднял каменную плиту. И не увидел ничего, кроме костей и праха. И залетел ветер в подземелье, и поднял из праха Мор кровавый, и охватил оный хитроумного Атиса.
Струпьями покрылась его кожа, подкосились его ноги, и безумием вспыхнули его глаза. И пал Атис на холодную землю, избиваемый Мором, проникшим до самого сердца.
- О, горе! - вскричал Элг. - Как спасти мне верного слугу моего!
Но молчал мудрый Ритон, и уста благородного Элиона были сомкнуты молчанием, ибо не знали они способов спасения от Мора.
- О Боги! - снова вскричал Элг. - Пусть кара сия падет на меня. Очистите верного Атиса! Я поднял прах Артуса, и я должен быть наказан.
Вняли Боги словам Элга, и очистили Атис, а кожа бесстрашного стала подобна смоле кипящей. Но устоял Элг против Мора, хотя и не мог снять струпья. И сказал тоща мудрейший:
- Лишь слепая пророчица Хиата, что на Пересечении Дорог, ведает, как снять проклятие.
И пришли они на Пересечение Дорог, и предстала Хиата в облике старухи ветхой, и слова ее шелестели, как ветер в листве. Не видела она путников, но все знала о них, ибо мудрость была ее очами.
- Проклят ты, и должны оставить тебя спутники твои, и должен ты пойти в Хелмир, царство Хесира. А имя тебе будет Кара Божья, ибо, как и ты, проклят Богами Великий Хелмир, и там соединятся ваши проклятья, подобно влюбленным…
И породите вы смерть, и не пощадит она ни младенцев, ни стариков; всякого встречного истребит в нечестивом граде.
- О нет! - воскликнул Элг. - Не сбудется то! Ибо не пойду я в Хелмир и не стану рабом Мора. Пустыня будет моим домом, а дикие звери друзьями. И пусть возьмет меня та, которую вызвал я на бой.
Рассмеялась Хиата.
- О бесстрашный Элг! Не угас огонь добра в сердце твоем, и достоин ты Доспехов Артуса!.."
Уже две хоры читал Никит. Эти две хоры отделяли утреннюю молитву от утренней трапезы, начало которой на сей раз совпало с появлением солнца над хребтом.
Трапезная была полностью восстановлена, и уже ничто не напоминало о трагедии, разыгравшейся треть менса тому назад. Говорили в основном о строительстве лестницы, в котором Никит почти не принимал участия.
Библиотекарь вдруг подумал о том, что если бы он работал на строительстве, то не смог бы столь тщательно и подробно вести хроники. И не из-за недостатка времени, а скорее из-за того, что тяжесть физической работы вышибала бы из его головы любые мысли.
Никит покинул стол. Он уже записывал, точнее представлял, как запишет это наблюдение, возможно каждому известное и понятное, но записанное, наряду с другими, подобными простыми наблюдениями, оно прибавляло еще один штрих, еще одну линию к общей картине мира, которую пытался нарисовать библиотекарь.
Никит быстро миновал мастерскую, кивнул Ксанту, уже утонувшему в рукописях, и, аккуратно обнажив пюпитр, опустился на табурет.
"Говорят, что тяжелый труд приносит здоровье. Для меня же очевидно, что физическая усталость пагубно сказывается на глубине моих мыслей. Возможно, поэтому люди, пытающиеся избыть свое горе или избавиться от изнурительных помыслов, уходят в тяжелую работу.