"Превосходно", - ответили ему. Даже после инициации, сообщил секретарь Рештара, Сандос остался экстраординарным: "Каждый раз сражается, точно девственник". Рештар доволен и уже создал великолепный песенный цикл - лучший за последние годы, по общему мнению. Загадочным, как узнал Супаари, было то, что на секс чужеземец реагировал интенсивной рвотой. Это тревожило, но Супаари подумал, что такое, очевидно, нормально для землян. Одну из чужеземок, Софию, оплодотворили незадолго до ее гибели в кашанском бунте, и она тоже мучилась тошнотой.
В любом случае, сделка состоялась; теперь в гаданиях было мало проку. А стихи Рештара действительно были замечательными. Как и новый дом Супаари в Инброкаре; как и его молодая жена, госпожа Джхолаа.
Но потом эта поэзия сделала весьма странный поворот, и Рештара вынудили умолкнуть. А Инброкар оказался раздражающе скучным - в сравнении с суматошным Гайджуром. Джхолаа, как с неудовольствием заметил Супаари, скучной не была, зато, по всей видимости, была безумной. А Сандос к этому времени улетел, отправленный к родной планете вторым отрядом землян, который затем и сам исчез. Скорее всего, тоже вернулся на Землю. Кто может знать?
Учитывая, чем обернулось это спаривание, Супаари был склонен желать, чтобы он никогда не знал ни Сандоса, ни Рештара, ни Джхолаа. "Дурак: вот к чему приводят перемены, - сказал себе Супаари. - Стронув камушек, рискуешь вызвать обвал".
Тут Супаари с тошнотворной уверенностью осознал, что если ему придется заводить второго ребенка, дабы тот заменил нынешнего, то вторая его стычка с Джхолаа будет еще отвратительнее первой. На этом общественном этаже кровные линии охранялись, точно сокровище, и ему пришло в голову, что Джхолаа, вероятно, никогда не видела, как спариваются руна, хотя для большинства простолюдинов это было первым наставлением в сексе. В самом начале Супаари приблизился к ней с предвкушением ошеломляющих эротических прелестей, воспетых и обещанных в поэзии Рештара, но очень скоро выяснилось, что сама Джхолаа незнакома с последними творениями своего прославленного брата. Дитя, которого Супаари предстояло этим утром убить, едва не стоило своему отцу глаза; он и вовсе уклонился бы от выполнения этой работы, если бы власть над ним не захватили феромоны и неодолимый запах крови.
Когда слияние закончилось, Супаари с облегчением отступил, успев лишиться последних иллюзий. И он наконец понял, почему столь многие джана'атские аристократы, исполнив династический долг, предпочитают, чтобы впоследствии их обслуживали наложницы-руна, выведенные для наслаждения и обученные доставлять удовольствие.
Измученная усилиями исторгнуть отродье своего мужа и ныне погруженная в сон, госпожа Джхолаа Китери у Дарджан всегда была скорее воплощением династической идеи, нежели личностью.
Как и большинство женщин ее касты, Джхолаа Китери держали в катастрофическом невежестве, но глупой она не была. Лишенная возможности видеть что-либо действительно важное, Джхолаа была очень внимательна к эмоциональным деталям и достаточно смышлена, чтобы, даже будучи ребенком, задумываться, является злым умыслом или просто бездумной жестокостью то, что по прихоти отца ей позволяют покидать свою комнату и во время какого-нибудь малозначащего заседания безмолвно лежать на шелковых подушках в полутемном углу двора, накрытого тентом. Но даже в этих редких случаях никто к ней не подходил и не смотрел в ее сторону.
- Я словно сделана из стекла или из ветра или из времени, - возмущалась Джхолаа этим безразличием, когда ей было лишь десять, - Строкан, я существую! Почему никто меня не видит?
- Они не видят мою прекраснейшую госпожу, потому что в ней есть сияние лун! - сказала ее рунская няня, надеясь отвлечь ребенка. - Ваш народ не может смотреть на луны, которые живут в истинной ночи. Лишь руна, вроде твоей бедной Строкан, Способны их видеть и любить.
- Тогда я посмотрю на то, чего не могут видеть другие, - объявила в тот день Джхолаа, высвободившись из объятий Строкан, и поставила себе задачу не спать после второго захода, а затем и после того, как скроется третье и самое маленькое солнце Ракхата, чтобы самой увидеть эти сияющие луны.
Запретить ей или препятствовать было некому, если не считать властной дремоты, свойственной детям и ее виду. Джхолаа было очень страшно, но во дворе с ней находилась Строкан, рассказывая сказки и делясь сплетнями; ее изящные руки гладили девочку, успокаивая ее, когда она перестала видеть голубой цвет, а затем и желтый; контрастность поблекла до серой бесцветности, потом обратилась в густую тьму, столь же безысходную, как жизнь женщины-аристократки. Предотвратить слепую панику помогли голос Строкан, знакомые запахи постельного белья и ладана, доносящиеся из детской, и аромат жареного мяса, все еще державшийся в воздухе.
Внезапно Строкан схватила Джхолаа за руки и потянула, вынуждая встать.
- Вон там! Облака разошлись, и они там! - напористо прошептала она, держа голову девочки так, чтобы та смотрела в правильном направлении; поэтому Джхолаа смогла увидеть светящиеся диски, похожие на маленькие холодные солнца: луны, проступавшие из чернильной черноты, прекрасные и далекие, словно горный снег.
- На ночном небе есть и другие существа, - сказала Строкан. - Дочери лун! Крохотные сверкающие малютки.
Глаза джана'ата не были приспособлены к таким зрелищам, и Джхолаа могла лишь принять заверения няни, что это правда, а не какая-то глупая рунская сказка.
Это было единственным памятным событием ее детства.
Какое-то время Джхолаа делила уединение с Китери Рештаром, своим третьерожденным братом, Хлавином. Его титул означал "запасной", и так же, как у нее, его целью было просто существовать - в готовности подхватить наследство, если кто-то из старших братьев не оправдает надежд. Не считая Строкан, Хлавин был единственным, кто Джхолаа замечал, рассказывая ей истории и развлекая секретными песнями, несмотря на то, что за песни Хлавина били, если на этом его ловила наставница. Кто, кроме Хлавина, мог вызвать у нее смех, когда жены Дхерая и Бхансаара заполнили детские детьми, заменившими Хлавина и Джхолаа в очередности наследования рода Китери. Кто, кроме Хлавина, плакал бы от сочувствия к ней, растроганный ее рассказом о лунах и признанием, что с каждым вновь рожденным племянником или племянницей сама Джхолаа все больше и больше ощущает себя похожей на лунное дитя: невидимая для собственного народа, сверкающая в невообразимой темноте.
Потом у Дхерая родился собственный Рештар, затем и у Бхансаара; порядок наследования сочли надежным, и Хлавина убрали от нее, сослав в портовый город Гайджур, дабы обезопасить жизни его племянников от разочарованного честолюбия юного дяди. Но даже в изгнании Хлавин нашел способ петь для нее, послав Джхолаа радиоприемник, чтобы она могла услышать собственные слова о лунных дочерях, скачущих на волнах, невидимых, точно звезды, - вплетенные в великолепную кантату, исполненную при его первой радиопередаче из Дворца Галатны. Хлавину это позволили, потому что он пел не традиционные хоралы, предназначенные для тех, кто родился первым или вторым, но нечто новое и совершенно другое.
Почему-то этот концерт вызвал у Джхолаа гнев, словно бы эти слова были у нее украдены, а не взяты в качестве дара. Когда музыка кончилась, она смахнула приемник с подставки, словно это он был виноват.
- Где находится Галатна? - потребовала ответа она, когда Строкан, нагнувшись, стала собирать обломки.
- Он помешен, точно драгоценный камень, в гору, возвышающуюся над Гайджуром, а это рядом с океаном, моя госпожа, - ответила Строкан, вскинув на нее голубые глаза. - Там воды столько, что можно стоять на краю ее и смотреть, сколько хватит зрения, но другого края не увидишь!
- Ты лжешь. Такой воды не бывает. Все руна лгут. Вы бы убили нас, если б могли, - с холодным презрением сказала Джхолаа, уже достаточно взрослая к тому времени, чтобы испытывать страх рабовладельца.
- Глупости, маленькая! - с добродушным изумлением воскликнула Строкан. - Ведь во время красного солнца и истинной ночи все джана'ата спят, и никто вам не причиняет вреда! Эта преданная не лжет своей дорогой хозяйке. Луны были реальными, моя госпожа. И океан существует! Его вода соленая на вкус, а у воздуха там запах, незнакомый жителям суши.
В то время возмущение было единственным средством, способным вывести Джхолаа из апатии, в которой она пребывала целыми днями. Она стала ненавидеть злосчастных рунских служанок, бывших ее единственными собеседницами, презирать возможность этих бесстыдных шлюх выходить в мир неприкрытыми и неохраняемыми, видеть океаны и ощущать запахи, которые Джхолаа никогда не узнает. Зацепив изящным когтем ухо Строкан, Джхолаа начала отрывать его, смягчившись, лишь когда рунао признала, что сама она океана не видела и не пробовала его воду, а лишь слышала рассказы кухарки, пришедшей с юга. Хлавин рассказал бы своей сестре правду об океане, но он был для нее потерян, поэтому Джхолаа позволила трясущимся рукам няни гладить ее, успокаивая, и вдыхала соленый запах крови, а не океана.
Позже, тем же вечером, лежа в темном, бесполезном свете маленького красного солнца, Джхолаа решила казнить Строкан за то, что она посмела подумать, будто может убивать джана'ата во время их сна, - а заодно прирезать детей женщины, дабы очистить линию.
"Все равно Строкан старая. Тушеное мясо!" - подумала Джхолаа, выбрасывая это из головы.
Вот почему некому было предостеречь Джхолаа или подготовить ее к тому, что произошло после бракосочетания, - ее служанки боялись хозяйки и ни у одной не хватало смелости разъяснить, почему ее одевают для торжественной церемонии. Но Джхолаа привыкла, что ее демонстрируют на таких мероприятиях, и не удивилась, оказавшись в парадном зале, наполненном ослепительно выряженными чиновниками и всеми своими родственниками-мужчинами, продолжавшими петь, словно бы ее тут не было.
Пока длились нескончаемые церемониальные декламации, Джхолаа стояла неподвижно; похоже, это могло продолжаться целые сутки, и она давно перестала вслушиваться. Но, различив в песне свое имя, она стала слушать внимательней, а затем узнала мелодию, которой скрепляли брак, и поняла, что ее только что юридически связали с мужчиной, чье родовое имя она никогда раньше не слышала. Расширив глаза, укрытые за инкрустированной драгоценными камнями золотой вуалью, Джхолаа повернулась, чтобы спросить у кого-нибудь - хоть у кого-то! - не посылают ли ее в другую страну, но прежде чем она успела открыть рот, ее окружили отец и братья и повели к центру зала.
Рядом снова возникли ее горничные, и, когда они стали снимать с нее платье, Джхолаа заговорила, громко спрашивая, что происходит, - но мужчины лишь смеялись. Взбешенная и напуганная, она пыталась прикрыться, но человек, чье имя она не вполне запомнила, подошел к ней так близко, что она ощутила его запах, и сбросил с себя мантию. И он… Он не просто смотрел на нее, но, сдвинувшись к ней за спину, ухватил ее за лодыжки и…
Джхолаа сражалась, но ее вопли и звуки борьбы тонули в одобрительном, веселом реве свадебных гостей. Позднее она услышала, как ее отец прокомментировал с горделивым смешком: "Девственница! Теперь никто не сможет этого отрицать!" На что старший из ее братьев ответил: "Дралась почти столь же яростно, как чужеземец, коего пользуют Хлавин и его друзья…"
Когда все закончилось, ее увели через зал, по этому случаю празднично разукрашенный, в маленькую, с закрытыми ставнями комнату, где она сидела, оглушенная и растерянная, слушая стихи, распеваемые в честь четверторожденной Джхолаи Китери у Дарджан, против всех шансов слученной с третьерожденным торговцем, который и вовсе никогда не стал бы производителем, если бы не чужеземный слуга Сандос. И когда Джхолаа наконец родила этого ребенка, в его родословной нельзя было усомниться; это было, как она поняла, единственным оправданием ее собственного существования.
Похожая судьба, полагала она, ожидает и ее дочь. Госпожа Джхолаа даже не взглянула на своего ребенка в первые мгновения его жизни, а когда акушерка отпустила ее руку, попыталась распороть ему горло - из жалости и отвращения. Позже, когда к ней заглянул ее брат Дхераи, сообщив, что младенец - калека, Джхолаа приняла это равнодушно.
- Так убейте его, - вот все, что она сказала, желая, чтобы кто-нибудь сделал то же самое с нею.
6
Неаполь
Сентябрь 2060
На то, чтобы успокоиться после визита папы, ушло несколько часов, и Эмилио Сандос только что заснул, когда стук в дверь напугал его настолько, что он едва не слетел с постели.
- Боже! Что еще? - воскликнул он, снова падая на подушку. Лежа на животе, измученный, Эмилио решительно закрыл глаза и прокричал: - Убирайся!
- Надеюсь, вы обращаетесь к Богу, - откликнулся знакомый голос, - потому что я возвращаться в Чикаго не собираюсь.
- Джон?
Вскочив с кровати, Сандос локтями распахнул высокие деревянные ставни.
- Кандотти! - изумленно произнес он, высунув голову в мансардное окно. - Я думал, после слушаний они отправили вас домой!
- Так и было. А теперь послали обратно.
Усмехаясь ему, Джон Кандотти стоял на подъездной дорожке, длинными костлявыми руками обнимая пластмассовую коробку, и в свете позднего дня его римский нос делал наполовину лысую голову похожей на солнечные часы.
- Ну, в чем дело? Я должен сделаться папой, чтобы меня пригласили войти?
Сандос перегнулся через деревянный подоконник, упершись в него локтями, а его лишенные нервов пальцы свесились, точно ветви ивы ста'ака.
- Поднимайтесь. - Он вздохнул с театральным смирением. - Дверь не заперта.
- Итак! Эль Кахуна Гранде рассказал мне, как вы только что проинтервьюировали его святейшество на предмет лаборантской субсидии, - сказал Джон, взобравшись по ступеням и нырнув под притолоку, которая никогда не казалась Эмилио низкой. - Отличная игра, Сандос. Очень ловко.
- Весьма признателен, что вы на это указали, - откликнулся Эмилио, вдруг заговорив скорее на английском Лонг-Айленда, нежели Пуэрто-Рико. Склонившись над столиком, он надевал скрепы. - Теперь почему бы вам не сделать мне эдакий симпатичный разрез и не брызнуть на него лимонного сока?
- Билли Кристал. "Принцесса-невеста", - сразу же определил Джон, опуская коробку в угол. - Дружище, вам нужно обновить репертуар. Вы посмотрели какие-нибудь из рекомендованных мной комедий?
- Угу. Больше всего мне понравилась голландская, "К востоку от рая", "Нет признаков жизни" тоже неплоха. Но я не понимаю шуток в новых картинах. И как бы то ни было, - воскликнул Сандос, теперь уже негодуя, - откуда мне было знать, кто сейчас папа? Какой-то старикан возникает у моего порога…
- Если бы вы приняли мой совет, - произнес Джон, теряя терпение словно раздраженный наставник семинаристов, - то понимали бы новые шутки. И узнали бы этого чертового папу, когда он к вам заявился!
Сандос проигнорировал его слова, как игнорировал сорокапятилетнюю дыру в новейшей истории - сперва слишком больной, чтобы из-за этого волноваться, а ныне просто отказываясь это признать.
- Вы хоть представляете, насколько важно то, что Геласиус к нам приехал? Я вам говорил: пора наверстывать! Но разве вы меня когда-нибудь слушаете? Нет!
"Ты и сейчас не слушаешь", - понял Джон, наблюдая за ним. За последние два месяца Эмилио заметно продвинулся в надевании скреп, но эта процедура все еще требовала немалой концентрации.
- … а Джулиани просто стоял там, глядя, как я рою себе яму! - ворчал Сандос, вставляя каждую кисть в открытую скрепу, а затем покачивая атрофированными предплечьями, чтобы задействовать включатели. Когда плоские ремешки и электронная оснастка сомкнулись над его пальцами, запястьями и предплечьями, послышалось тихое жужжание. Он выпрямился.
- Когда-нибудь, Джон, мне действительно захочется всыпать этому сукиному сыну.
- Удачи, - сказал Джон, - Хотя я думаю, что скорее уж "Щенки" выиграют чемпионат мира.
Они сели за стол: Сандос сгорбился на стуле, стоявшем ближе к кухне, а Джон занял место папы - напротив него. Пока они обменивались цитатами из фильмов "К востоку от рая", "Глухие улицы" и пары старых лент Мими Дженсена, Джон озирал комнату, измятую постель, носки на полу, тарелки в раковине, а затем с подозрением уставился на Эмилио, взъерошенного и небритого. Обычно Сандос был аккуратистом: черно-серебряные волосы расчесаны, конкистадорская бородка тщательно подстрижена, на одежде ни пятнышка. Джон ожидал, что и квартира будет опрятной.
"Всякая духовная просветленность начинается с аккуратно прибранной кровати, - нараспев произнес Кандотти, широким взмахом указав на этот бедлам. - Погано выглядите. Когда вы спали в последний раз?
- Минут пятнадцать назад. Затем приперся некий старый друг - он же заноза в заднице - и меня разбудил. Кофе хотите?
Поднявшись, Эмилио прошел на крохотную кухню, открыл буфет, достал кофе в зернах и занялся делом, повернувшись к Кандотти спиной.
- Нет. Сядьте. Не уходите от вопроса. Когда вы спали до этого?
- Провалы в памяти.
Сандос сунул кофе назад, хлопнув дверцей буфета, и снова плюхнулся на стул.
- Не опекайте меня, Джон. Ненавижу.
- Джулиани говорит, что боль в руках по-прежнему мучит вас, - настаивал Джон. - Не понимаю. Их же вылечили! - воскликнул он, указав на них обвиняющим жестом. - Почему они до сих пор болят?
- Мне с научной точки зрения объяснили, что центральную нервную систему сбивают с толку мертвые нервы, - произнес Сандос с внезапной язвительностью. - Мозг начинает тревожиться, поскольку долгое время не получает сигналов от рук. Он подозревает, что те угодили в беду, и, подобно моему надоедливому старому другу, привлекает к этой ситуации внимание, вываливая на меня кучу дерьма!
Несколько секунд Сандос смотрел в окно, восстанавливая самообладание, затем взглянул на невозмутимого Джона, привыкшего к подобным вспышкам.
- Простите. Эта боль меня выматывает, понимаете? Она возникает и проходит, но иногда… - Подождав минуту, Джон закончил за него: - Иногда вы боитесь, что она не пройдет никогда. Эмилио не подтвердил, но не стал и отрицать.
- Искупительную ценность страдания - по крайней мере, исходя из моего опыта, - чрезвычайно завышают.
- Для меня это слишком по-францискански, - согласился Джон.
Эмилио рассмеялся, а Джон подумал: если Сандос смеется - ты на полпути к цели.
- Сколько длилось на этот раз? - спросил он.
Пожав плечами, Сандос пренебрег вопросом, пряча глаза.
- Мне лучше, если я работаю. Помогает сосредоточенность на чем-то. - Он бросил на Джона взгляд, - Сейчас я в порядке.
- Но с ног валитесь от усталости. Ладно, - сказал Джон. - Я дам вам отдохнуть.
Хлопнув ладонями по бедрам, он поднялся, но вместо того чтобы уйти, подошел к звукоанализирующей аппаратуре, установленной вдоль торцевой стены, напротив лестницы. С любопытством оглядел ее, затем небрежно произнес:
- Я лишь хотел отметиться у своего нового босса - конечно, если вы еще не наняли папу.
Сандос прикрыл глаза, затем извернулся на стуле, чтобы посмотреть через плечо на Джона:
- Простите?